Другие миры (сборник), стр. 40
Камень протяжно застонал.
Отец поднял вверх выветренное, безжизненное лицо.
– Рассвет идет, – сказал он.
II
Утро расслабило могучие гранитные мышцы утеса. Настало время лавин.
Туннели наполнились шлепаньем босых ног. Взрослые и дети с голодными глазами мчались навстречу заре. Откуда-то издалека Сим услыхал рев горы, вопль, затем тишину. Обвалы сходили в долину. Дождавшиеся своего часа камни неохотно снимались с насиженных мест, начинали свой путь в одиночку, а заканчивали на дне долины тучей шрапнели и раскаленных трением, запыхавшихся от долгого бега обломков.
Каждое утро хотя бы одного из племени накрывало лавиной.
Жители пещер бросали вызов обвалам – они добавляли еще одну пряность в их жизнь, и без того слишком короткую, слишком прямолинейную, слишком опасную.
Сим почувствовал, как отец схватил его и бесцеремонно потащил вперед – тысячу ярдов по коридору навстречу свету юного дня. В отцовых глазах полыхало безумие. Сим не мог шевельнуться, всем собой ощущая, что должно произойти. За отцом поспешала мать, неся маленькую сестричку, Ночь.
– Погоди! Осторожней! – кричала она в спину мужу.
Тот припал к земле, вслушиваясь.
Высоко вверху встрепенулась и задрожала гора.
– Вперед! – взревел отец и прыгнул.
И лавина рухнула на них!
Сим запомнил рушащиеся стены, облака пыли, смятение – все произошло слишком быстро. Где-то кричала мать. Тряска, потом рывок.
Последним отчаянным броском отец вырвался с ним на руках в занимающийся день. Позади грохотала лавина. Устье пещеры, куда отпрянули с пути обвала мать и Ночь, завалило щебнем и парой валунов фунтов по сто каждый.
Гром камней сменился шепотом песка. Симов отец расхохотался.
– Мы сделали это! Во имя богов! Мы снова живы!
Презрительным взглядом он окинул утес и сплюнул.
Мать с Ночью выкопались из щебенки.
– Глупец! – набросилась мать на отца. – Ты мог погубить Сима!
– И все еще могу! – рявкнул в ответ тот.
Сим их не слушал. Он зачарованно глядел на остатки лавины перед устьем другого тоннеля. Из-под кучи камней текла кровь, впитываясь в рыхлую землю. Больше смотреть было не на что. На этот раз кто-то проиграл.
Ночь побежала вперед на проворных, мягких ножках, голенькая и очень серьезная.
Воздух в долине был словно сладкое вино, пропущенное через сито гор. Небо – беспокойная ясная синь. Не бледная, выгоревшая дневная лазурь, не набрякший, припухлый черно-пурпурный синяк ночи, засыпанный чахлым мерцанием звезд.
Долина – приливная заводь дня и ночи. Волны яростного жара и стужи били сюда, наступая и удаляясь. Сейчас земля нежилась в покое и прохладе, и жизнь ее переливалась через край.
Смех! Да, Сим услышал его, вдалеке. Почему? Как такое возможно? Кто дерзает смеяться в этом страшном мире? Быть может, пройдет время, и Сим сумеет понять даже это.
Внезапно долина вспыхнула бешеными красками. Растения, согретые поспешной зарей, ринулись на волю из самых неожиданных мест. Цветы распускались в мгновение ока. Светло-зеленые побеги запестрели на омытых ливнями скалах. Еще секунда – и спелые шарики ягод закачались на концах травяных лезвий. Отец передал Сима матери и принялся сгребать их неверный, мимолетный урожай – алый, синий, желтый – в висевший у него на поясе мешочек из чьей-то мохнатой шкуры. Мать рвала влажную свежую траву и совала ее Симу в рот.
Чувства его обострились до крайности; он жадно запасал знания. Сим постигал, что такое любовь, брак, обычай, гнев, жалость, ярость, эгоизм – впитывал их оттенки и тонкости, их реальности и отражения. Одно вытекало из другого. Зрелище буйной зеленой жизни запустило его мысли враскачку, словно гироскоп, – да и как обрести равновесие в мире, где нет времени на объяснения, где разум вынужден искать и понимать найденное собственными силами?
Мягкое бремя пищи, наполнявшей желудок, поведало ему о том, как устроен организм, откуда берется энергия, что такое движение. Словно птица, пробивающаяся на волю сквозь скорлупу, Сим стал цельным, завершенным, всеведущим. Наследственность и телепатия, питаемые каждым сознанием и каждым ветром планеты, сделали его таким. Новые силы волновали и возбуждали его.
Они шли – отец, мать и двое детей, – вдыхая запахи, любуясь птицами, отскакивающими от стен ущелья, будто маленькие черные камушки. И вдруг отец сказал странную вещь:
– А помнишь?..
Помнишь что? Неужели так трудно вспоминать, когда живешь всего-навсего восемь дней?
Муж и жена обменялись взглядами.
– Всего три дня назад… – проговорила женщина, зашатавшись и прикрыв глаза, чтобы лучше думалось. – Поверить не могу. Это так нечестно!
Она всхлипнула, провела рукой по лицу и прикусила растрескавшиеся губы. Ветер взметнул ее белые волосы.
– Сейчас моя очередь плакать. Час назад была твоя.
– Час – это полжизни.
– Идем, – она взяла мужа за руку. – Давай еще раз посмотрим на все. Потому что этот раз будет для нас последним.
– Солнце встанет через пару минут, – возразил старик. – Надо возвращаться прямо сейчас.
– Еще секундочку! – молила женщина.
– Солнце схватит нас!
– Пусть оно схватит меня!
– Ты не понимаешь, что говоришь!
– Да ничего я не говорю! – зарыдала женщина.
Солнце мчалось к ним быстро. Зелень долины уже выгорела. Жгучий ветер ударил из-за холмов. Вдалеке стрелы солнца били в щиты гор, и каменные их лики теряли кожу. Припоздавшие лавины сходили в ущелье и сброшенными плащами ложились на дно.
– Ночь! – закричал отец.
Девочка уже скакала к ним по раскаляющемуся камню – руки полны свежих зеленых плодов. Волосы ее черным знаменем реяли за спиной.
Солнце окаймило горизонт огнем. Воздух конвульсивно сжался и застонал.
Пещерники ринулись в свои норы, вопя, хватая упавших детей, сгибаясь под охапками плодов и травы. В мгновение ока долина опустела. Остался только ребенок – один кем-то забытый маленький ребенок. Он бежал по поляне, на другом конце долины… слабенький, беззащитный… а палящий зной уже тек с утесов, одним касанием испепеляя цветы. Травы втягивались обратно в камень, словно ошпаренные змеи. Семена кружились и вспархивали на дышавшем печным жаром ветру в надежде забиться в какую-нибудь расселину, дожить до заката, распуститься, родить и умереть – снова, всегда.
Отец провожал взглядом это одинокое бегущее дитя. Они с женой, Ночь и Сим стояли, спасшиеся, в устье тоннеля.
– Не добежит, – сказал он. – Не смотри на него, женщина. Нечего на такое смотреть.
Они отвернулись. Все, кроме Сима, который снова уловил дальний блеск металла на горе. Сердце глухо стукнуло о ребра, перед глазами поплыло. На вершине невысокой горы металлическое зернышко из космоса отражало слепящую рябь солнца. Сбылся один из тех снов, что являлись ему до рождения. Стальное зерно, совершенное, нетронутое, возлежащее на каменном ложе! Вот оно, будущее! Вот она, надежда на жизнь! Вот куда он отправится всего через несколько дней, когда… – что, право, за странная мысль! – … когда вырастет.
Солнце хлынуло в долину, как жидкая лава.
Бегущее дитя закричало. Солнце обняло его, крик прекратился.
Шатаясь от боли, мать, сломленная внезапно навалившимся возрастом, заковыляла по коридору, потом остановилась и отломала две последние выросшие за ночь сосульки. Одну она подала мужу, вторую оставила себе.
– Наш последний тост, – сказала она. – За тебя, за детей.
– За тебя, – кивнул он. – За детей.
Они подняли сосульки. Расплавленный внешним теплом лед потек в их обожженные жаждой рты.
III
Весь день солнце нещадно изливалось в долину. Сим его не видел, но живых картинок в памяти родителей вполне хватало, чтобы представить себе дневное пекло. День тек, как ртуть, скворча и поджаривая скалы, заглядывая в пещеры, но не умея проникнуть достаточно глубоко внутрь. Зато в жилищах становилось светлее, а камень нагревался до приятной теплоты.