Дело о радиоактивном кобальте, стр. 20

Очищая апельсин и предложив каждому из нас половину, эта старая дама все говорила, говорила… К нам ли она обращалась? Казалось, что она излагала вслух мысли, которые одолевали ее в одиночестве в тот момент, когда мы постучали в дверь. А мы сидели, как на углях. Мяч несколько раз пытался вступить в разговор, но каждый раз отступал; мы переглянулись, его глаза выражали покорность судьбе.

Г-жа Сольнье продолжала говорить о нашем счастье жить во второй половине двадцатого века, когда жизнь более приятна и удобна; притом, может быть, удастся и войны уничтожить! Потом, будто вспомнив о цели нашего посещения, она перешла к интересовавшей нас теме.

— Значит, вы товарищи Мишеля. Бедный мальчик! Да, ему не повезло! Я помню его отца в дни славы. Какой превосходный музыкант! Кто лучше исполнял фуги Баха, Фрескобальди, Генделя? Музыка нисходила с хоров кафедрального собора, чистая и совершенная, будто ее исполняли сами ангелы. Бедный Мишель! Он узнал своего отца уничтоженным, полумертвым, впавшим в отчаяние. А теперь у его матери… рак бедра…

— У его матери рак, — сказал я вполголоса.

Я увидел по выражению лица Мяча, что и он не знал, какой болезнью страдает мать Сорвиголовы.

Старая дама смолкла и села за швейную машину. Своими морщинистыми руками она комкала и расправляла складки на кукле, у которой еще не было лица.

— Вы этого не знали? — спросила она снова тихо. — Страшная болезнь… Если вовремя не сделать облучения, она сжигает вас постепенно, причиняя ужасные страдания. Бедняжка! Отец Мишеля уехал в Труа. В тот день он чувствовал себя таким одиноким, таким несчастным, что он пропустил занятия в школе и пришел посидеть у меня. Я его понимаю. Я также одинока. Он плакал, плакал. После он успокоился и помог мне в работе. Вечером я дала ему немного денег на карманные расходы. Он их заработал, у него золотые руки. Но — типун мне на язык! — не говорите об этом никому. У меня нет ремесленного удостоверения, я не имею права никого нанимать. Однако…

— Извините, что я вас прерву… Вы имели о нем какие-либо сведения с тех пор?

Г-жа Сольнье острым носом наклонилась к кукле.

— Нет! Он обещал мне вернуться в воскресенье. Вчера было воскресенье? Он не пришел. Ах, я не знаю, почему… Уроки, товарищи… Что с него требовать?

— И вы не знаете, куда он мог направиться от вас?

— Но… куда он мог уйти? Он ушел домой!

Тень беспокойства прошла по ее лицу, но у меня создалось впечатление, что она боялась правды.

Она встала, словно говоря нам, что время уходить. Я переглянулся с Мячом. От этого посещения ожидать было нечего. Мы попрощались, и старая дама, снова обратившись к привычному в ее одиночестве внутреннему монологу, проводила нас до дверей с озабоченным и безразличным лицом.

На улице уже было темно. Мяч немного меня проводил. Мы были подавлены и не сказали друг другу ни слова. Дождь настойчиво моросил, и наши волосы стали мокрыми.

Я при моей молодости, может быть, в первый раз в жизни задумался о болезни и о старости, о жестокой необходимости трудиться, чтобы существовать, и о несчастье быть одиноким и лишенным любви.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Отметочная ведомость у меня за месяц была плоховатой. Но, вот что удивительно, по физике при десятибальной системе я получил девять. Мои родители недоумевали. То, что я сделал блестящие успехи в такой сложной области, их очень удивило. Но эта неожиданная отметка менее поразила моего отца, чем то, что я склонился над книгами, одолженными Головой-яйцом.

Он как-то зашел в мою комнату вечером — он изредка это делал. Несмотря на мое замешательство, он начал перелистывать тома. Я прочитал на его лице удивление: это по каким-то неосознанным причинам заставило меня покраснеть.

— Электроны, радиоактивность, атомная энергия… Мой отец читал названия толстых книг, и его голос слегка дрожал.

— Скажи, тебя действительно это интересует?

— Да, отец!

— По существу, мой вопрос лишний. Раз ты читаешь… Я вижу, что ты уже немало прочел. Но это книги, требующие довольно большой подготовки. Тебе понятно все, что ты читаешь?

— Я понимаю, но… не все… Но я прошу, чтобы мне разъясняли непонятные места…

— Кого? Учителя физики?

Так как отец сам ответил на свой вопрос, лучше было не возражать.

Мой отец погладил кончиками пальцев закрытую им ведомость. Его глаза озарились светом, который я не могу забыть.

— Ты мне доставил большое удовольствие, мой мальчик, — сказал он. — Я уверен, что твоя новая страсть не есть нечто эфемерное. Если ты нашел свою дорогу, рассчитывай на меня и на мою помощь. У физиков и физики большое будущее.

Говоря это, он коснулся непокорной пряди волос, падавшей на мой лоб. Я был растроган, так как я не привык к проявлениям отцовской ласки. Но скоро он изменил тон.

— Твоя мать находит тебя немного странным в последнее время. Но если эта странность вызвана упорными занятиями физикой, оставайся, мой сын, странным, оставайся странным!

Мой отец улыбнулся, сверкнув прекрасными белыми зубами. Он собирался уже уйти, как вдруг повернулся ко мне — в последний раз:

— Ах, вот еще о чем! Мы узнали от Бетти, что вы собираетесь повеселиться у одного из ваших товарищей. Можешь пойти туда. Ты заслужил эту награду. Но я надеюсь, что ты не воспользуешься вечеринкой, чтобы заняться там разными выходками…

— Нет, не беспокойтесь! — ответил я уверенно. — Я даже не буду танцевать. Я иду туда не для того. Эта встреча только предлог…

— Предлог? Для чего?

— Да, только предлог… — произнес я глухо и многозначительно улыбнулся, чтобы скрыть наши намерения.

Мой отец снова удивленно на меня посмотрел. Но он не полюбопытствовал узнать, что за предлог…

89

Когда он ушел, я погрузился в мечты. Я задал себе вопрос, почему взрослые не понимают, что юношам трудно увлечься отвлеченными, оторванными от жизни знаниями.

Одно дело — наука для науки, другое дело — познание окружающей жизни и желание добиться подлинно гуманных отношений между людьми,

Бетти привела с собой двенадцать подруг.

Столько же было и мальчиков. Маленький Луи и Жан Луна должны были проводить ту или иную из этих девушек. Мы условились встретиться около большого бассейна в Люксембургском саду. Был прекрасный день. Дети пускали по воде парусные лодочки.

Владельцы пони вели животных, на спинах которых восседали дети, приходившие в восторг от первого урока верховой >езды. Студенты, долбящие лекции, няни, молодые матери, парочки влюбленных, безработные и бездельники бродили в аллеях сада или загорали на весеннем солнце, развалившись на скамейках или на стульях, взятых напрокат.

Скоро мы были в полном сборе. Каждый принес что-либо для успеха встречи, хотя мы не были уверены в удаче неожиданного вторжения к Даву.

Из страха, что нас плохо примут или что мы никого не застанем дома, я взялся позвонить по телефону г-же Даву о наших намерениях. К счастью, г-жа Даву — мы это и не предполагали — была в восхищении и пригласила нас на три часа. А у нас в руках были бутылки оранжада и ситро, печенье и джазовые патефонные пластинки.

Разодевшиеся ученицы лицея, вероятно, считали, что мы слишком молоды для них и смотрели на нас несколько свысока. Однако Боксер и Мяч пытались ухаживать за Бетти, больше, чтобы научиться держаться в обществе, чем из искреннего увлечения. Мяч к тому же был несколько встревожен. Я был увлечен моими фантастическими разъяснениями о действии мнимого «фотоаппарата», который я носил на ремне через плечо. Мяч отвел меня в сторону.

— Есть новости, Комар!

Я побледнел:

— О Сорвиголове?..

— Да… Мой отец, ты знаешь, он каменщик… Сегодня утром во время разговора с подрядчиком о строительстве нового дома ему показалось, что он видел Сорвиголову…

— Только показалось?

— Да, он не уверен. Какой-то мальчик в отрепьях таскал цемент на стройке… Он предложил свести нас туда в семь часов утра, перед школой. Согласен?