«Я просто применяю здравый смысл к общеизвестным фактам», стр. 29

Сколько раз вы слышали, что в глубине души все люди одинаковы? Среди великого множества заблуждений, разделяемых представителями всех культур, это, несомненно, — самое распространенное. Оно вселяет в американцев уверенность, что при первой же возможности любой мусульманин забросил бы джихад, сбрил бы бороду и переехал бы в пригород, где, обогатив собою этническое и религиозное разнообразие соседей, он стал бы приглашать их на барбекью на заднем дворе, где он мог бы обмениваться не слишком чопорными анекдотами со своими новыми друзьями, пока поросенок неторопливо исходит нежным соком на гриле, а хозяйка, в тесных шортах и футболке, с волосами цвета вороньего крыла, вьющимися волной по ветру, обносит гостей «будвайзером» и «зинфанделем», удивляясь про себя отсутствию дочери, которая давно должна была вернуться из кухни с фруктовым салатом, а, вместо этого, как выяснится позже, заперлась в гостевой спальне с очкастым еврейчиком из дома напротив и в данный момент изо всех сил старается не подпустить его слишком близко к заветному пределу, не оттолкнув его при этом слишком далеко, чтобы он не потерял интереса к процессу. В силу того же заблуждения, мусульмане твердо верят, что мы при первой же возможности радостно перебили бы мусульман, осквернили бы их трупы, изнасиловали жен, обратили в рабство детей, разрушили города, изгадили мечети, растащили пожитки, и отпраздновали бы победу плясками и раздачей сладостей на улицах Нью-Йорка и Тель-Авива.

Скажи мне, что ты думаешь про своего врага, и я скажу тебе, кто ты.

Каждый верит, что все остальные разделяют его надежды и страхи. Не стоит даже пытаться объяснить мусульманину, что мы предпочитаем никого не убивать, но когда у нас нет выбора, то мы хороним трупы с максимальной быстротой и уважением к мертвым, что их жены, на наш вкус, выглядят ничуть не привлекательней верблюдов, что их верблюды не вызывают в нас сексуальных поползновений, что рабство противно нашей культуре настолько же, насколько оно является неотъемлемой частью их культуры, и что если мы и тронем их пожитки, то только в резиновых перчатках. Точно так же американцы не в силах поверить, что мусульмане не мечтают о демократии, что отделение мечети от государства является для них святотатством, что идея всеобщего равенства им так же мерзка, как обмен женами, и что ни один из них не откажется добровольно от священного права убить любую женщину в своей семье по малейшему подозрению в неверности, потому что их понятие чести базируется, главным образом, на готовности к убийству.

У меня есть для вас хорошие новости и плохие. Вот хорошие: в своей основе все люди и вправду ничем существенным друг от друга не отличаются. А вот плохие: убедиться в этом можно только при вскрытии. Наши общие черты ограничены анатомией и не имеют ни малейшего отношения к цивилизации.

Сравните, например, мать, чей ребенок погиб от руки араба-камикадзе, с матерью самого камикадзе. Мать камикадзе приглашает друзей и родных отпраздновать главное достижение в жизни ее сына. Она гордо делится с ними своей заветной мечтой: она мечтает, чтобы ее пока еще живые 17 человек детей пошли по стопам своего брата, и чем скорее, тем лучше. Она скромно умолчит, что уже умножила $25,000 на 18 и была приятно ошарашена результатом, но гости всё поймут и, слушая ее, будут путаться в нулях, занимаясь арифметикой в уме. Мать погибшего ребенка ничего говорить не станет, потому что не сможет. Воздух, которым она дышит, превратился в невыносимо горький и, к сожалению, очень медленный яд, и ей понадобится время, чтобы понять, что у нее нет выбора, кроме как научиться дышать этим ядом так же, как она дышала тем же сладким воздухом, что ее сын, пока обгорелые ошметки его тела не пришлось соскребать с мостовой.

Неужели вы верите, что эти две женщины в глубине души мечтают об одном и том же? Неужели вы верите, что у них есть хоть что-нибудь общее, кроме принадлежности к одному биологическому виду?

Конечно, если нам все разложить по полочкам, то мы в конце концов поймем, в чем дело. Как правило, однако, раскладывать некому, и нам приходится доходить до всего своим умом. Силясь осмыслить новое, человек, если он, конечно, не Эйнштейн, пытается втиснуть их в тесные рамки старого. Учитывая, однако, что и обычных евреев на Земле — меньше четверти процента, на Эйнштейна лучше не надеяться. Поэтому, в поисках системы в безумии мусульманского терроризма, мы ищем аналогии ему в нашей собственной культуре. Есть ли у нас таковые, не считая Тима Маквея? Конечно, есть. Время от времени какой-нибудь бедолага, осатанев от несправедливости жизни, является к себе в контору с ружьем и начинает сажать пули в кого ни попадя. В результате, кого везут в морг, кого — в больницу, а сам стрелок либо оставляет последнюю пулю себе, либо его убивает полиция, либо он проводит остаток своей дурацкой жизни в тюрьме. В Америке это называется go postal , потому что, в силу невыясненных пока причин, такая неприятность часто происходит с работниками почты. Сходство с терроризмом настолько очевидно, что вывод напрашивается сам собой: мусульмане осатанели. Однако, памятуя о политической корректности, мы формулируем наш вывод иначе: мы говорим, что в терроризме проявляется их отчаяние, и, довольные собой, начинаем изобретать пути облегчения их тяжелой жизни. И происходит все это, допустим, в пятницу утром.

А в пятницу вечером солнце заходит и начинается суббота. В силу астрономических особенностей текущего времени года, на улице еще светло и по-особенному тихо, как бывает только в самом начале субботы, когда инерция недели еще тщетно пытается сопротивляться спокойствию праздника, наступившего в душах людей, когда, помолившись у Стены, они начинают разъезжаться по домам. В это время всеми уважаемый мулла тридцати с небольшим лет спокойно, с достоинством прощается со своей женой и двумя малолетними детьми и, навеки покинув свой приход, отправляется на заранее выбранную автобусную остановку в Иерусалиме. Там он втискивается в переполненный автобус и, не обращая внимания на недовольство попутчиков, но и не хамя сверх необходимого, пробирается в самую середину, где толпа гуще всего. Там он взрывается, убивая самого себя и множество других людей, большинство из которых — дети, многие — младенцы, и все до одного — евреи, в чем, собственно, и состоял смысл затеянного. Его молодая вдова гордо сообщает репортерам, что покойник всегда мечтал стать шахидом, и рассказывает как она горда за него и счастлива, что он наконец в раю.