На семи ветрах, стр. 20
— Ну, при чём тут слёт? — покраснев, вспылила Таня. — Надо было — вот и обещала…
— Обещать-то оно легче лёгкого, — вздохнула бабушка и, оглядев школьниц, принялась расспрашивать, как они собираются на новой ферме кормить утят да ухаживать за ними. И что будут делать, если начнутся заболевания.
— Вот вам, девочки, и вступительный экзамен, — кивнула им Варвара Степановна. — Смотрите не подкачайте.
Узнав о том, что мать согласилась поработать на ферме птичницей, Кузьма Егорович был немало удивлён.
— Куда ты, старая?.. Пусть молодые управляются.
— А молодые, они тоже не все к утятам тянутся, — заметила Фёкла, — Вот хотя бы Татьяна наша…
— Откуда ты знаешь? — встрепенулась Таня.
— Земля слухом полнится. Вчера мальчишки на улице частушки о тебе горланили…
— Опять частушки?.. — насторожился Кузьма Егорович. — Погоди же, доберусь я до этих сочинителей! — И он заговорил о том, что Татьяне и в самом деле несподручно вожжаться с утятами. Она же бригадир в школе, выборное лицо, у неё и других дел полно.
— «Выборное лицо»! — усмехнулась бабушка. — Вот ты как судишь… Был бы почин объявлен, а остальное, мол, само покатится как по маслу. А ведь дело-то кому-то делать надо.
В школе только и разговоров было что о будущей утиной ферме. Дима Клепиков по этому поводу даже сочинил стихи и прочитал их Тане:
Таня сказала, что стишки так себе, хотя в стенной газете их, конечно, можно напечатать. Потом спросила: будет ли сам Дима работать птицеводом?
Пожав плечами, тот рассмеялся:
— Талантов не имею с утятами вожжаться. Вот если учётчик на ферме понадобится — это, пожалуй, мне подойдёт.
— А тогда зачем такие стихи сочиняешь?
— А я обо всём могу, — похвалился Дима. — У меня воображение такое. Поэты или там корреспонденты — они тоже ничего сами не выращивают, а пишут себе и пишут. Каждому своё…
«Нырок ты, ловчила», — с досадой подумала Таня и тут же спохватилась. А сама она как себя ведёт? Занятия по птицеводству посещает исправно, но своего согласия быть звеньевой до сих пор так и не дала. Неужели она боится утят, дежурств на ферме, черновой работы? Неужели у неё не хватит сил, чтобы доказать ребятам, что не такая уж она белоручка?
— А ты ведь тоже неплохо устроилась, — не унимался Димка. — Сагитировала бабушку пойти вместо себя на ферму — и будь здорова. Ребята об этом даже частушку сложили. Хочешь послушать? — И он вполголоса напел: — «Мы об утках говорим, речи произносим, а на ферму не хотим, бабушку попросим!»
— Да это же всё враньё! — возмутилась Таня. — И совсем я бабушку не упрашивала… она сама…
— Понимаю, всё это, конечно, ребячьи выдумки, — поспешил согласиться Димка. — Вот и надо по ним ударить. Может, мои стихи в районную газету послать? И в прозе ещё дописать, так, мол, и так, родниковская школа своими силами построила птицеферму и будет выращивать уток. Знаешь, как учителям будет приятно! И Кузьма Егорович будет очень доволен. Давай-ка вместе сочиним.
— Что, опять рапорт? — с опаской посмотрев на него спросила Таня.
— Да нет, просто заметку в газету. Голос с мест…
Таня искоса поглядела на Димку. Она знала, что тот частенько посылал свои заметки в районную газету, описывая в них то школьные дела, то успехи ученической бригады, то новости колхозной жизни. Подписывался Дима псевдонимом «Селькор Зоркий». Многим в деревне нравилось, что у них завёлся свой корреспондент. Директор школы одобрял старания Димы, а Кузьма Егорович нередко даже поручал ему по горячим следам написать в газету о колхозных успехах: о том, что они досрочно выполнили план сдачи молока, что раньше других вывезли удобрения на поля.
И Дима старался.
— Ну как, сварганим заметочку? — допытывался он сейчас. — Мы без всякой похвальбы… Напишем, как оно есть на самом деле. Ты, как бригадир, подкинь мне материальчик, а я оформлю. И подпишемся вместе.
— Нет уж, уволь, — отказалась Таня. — Хватит мне и одного рапорта на слёте…
Она не успела договорить, как в дом вошли девчата. С ними была и бабушка Фёкла.
— Там ферму открывают, — сообщила Люба Конькова. — Надо срочно утят по домам собирать.
Бабушка отвела Таню в сторону:
— Девчата сказывали, что они тебя за старшую в звене прочат. Так ты как — надумала или нет?
— Да, да… был такой разговор, — растерянно кивнула Таня. — Только я…
— Ну, думай, думай… А утята к тому времени уже взрослыми утками станут. — Отвернувшись, бабушка взяла корзину и принялась укладывать в неё утят.
— Давай, Таня, приступай, — сказала Люба. — Сегодня нам на дежурство выходить.
Таня бросилась помогать бабушке. Потом, кинув беглый взгляд на Клепикова, усмехнулась:
— К нам ещё Димка в звено просится. Он даже стихи сочинил. Попросим прочесть!
Но Дима, прихватив стихи, поспешил выскользнуть за дверь.
Глава 18
Зимние каникулы пролетели как один день. В школе начались обычные занятия.
Вновь через каждые сорок пять минут звонок возвещал начало и конец уроков. Вновь на переменках гулко гудели от сотен ребячьих ног отшлифованные чугунные лестницы, коридоры наполнялись криками, смехом, а кто из школьников был порезвее, неизменно выскакивал на школьный двор и успевал провести стремительный поединок в снежки.
В первую же перемену комсомольцы вывесили стенгазету. Называлась она «На третьей скорости». Художники на этот раз явно не пожалели ни красок, ни туши, и газета получилась яркой, нарядной, многоцветной.
Каждому, кто подходил к ней, бросался в глаза рисунок глянцево-чёрного пианино, наделённого фантазией художника маленькими ручками и ножками и большой головой с беззубым, старческим ртом.
Под рисунком стояла надпись: «Хочу домой» — и дальше шёл фельетон, в котором от лица старого пианино рассказывалось, как оно из городской квартиры попало в родниковскую школу и здесь, к своему огорчению, узнало, что никакого подарка ребята ещё не заслужили.
Затем следовала немногословная заметка «Каким должен быть рапорт Тани Фонарёвой на слёте», в которой высказывалось немало критических замечаний о работе школьной бригады.
В заключение газета обращалась к директору школы и председателю колхоза с вопросами: когда в родниковской школе будет настоящая ученическая бригада, получат ли ребята своё поле и будут ли они работать на машинах?
В первую же перемену у стенгазеты собралась толпа школьников. Они читали фельетон, острые заметки и радовались смелому, откровенному разговору.
В следующую перемену у газеты открылся чуть ли не митинг.
— Вот это выдали газетку, размахнулись! — переговаривались старшеклассники.
— Правильно написано. Давно бы о школьной бригаде надо поговорить.
В конце третьего урока, выглянув из учительской, Варвара Степановна заметила у стенгазеты Любу Конькову. Она неловко топталась на месте и беспокойно оглядывалась по сторонам.
Потом потрогала гвоздики, которыми была прибита газета, вздохнула, покачала головой и вдруг, махнув рукой, направилась в кабинет директора.
Варвара Степановна прошла следом и услышала сдавленный голос Любы:
— Не могу, Алексей Маркович. Не буду снимать!
— То есть как не можешь? — удивился Звягинцев. — Вы же, комсомол, ответственные за всю школьную печать — и вдруг такое допустили! Ты лично содержание газеты проверяла?
— Не только проверяла, но и сама написала одну заметку. И вообще это голос ребят…
— Вот как! — ухмыльнулся Звягинцев. — Да ты вчитайся, что в стенгазете написано. Ребята ошельмовали Танин рапорт, высмеивают колхозный подарок… Так что иди и снимай без разговоров. И вызови ко мне членов редколлегии.