На семи ветрах, стр. 15

Побледнев, Таня выхватила фигурку девочки-трещотки.

— Где взял?

— Парамонова поделка. Он ею сегодня ребят забавлял. Вот уж хохотали они… Только, по-моему, Парамон не сам придумал, а по Фединой подсказке…

Таня в замешательстве отошла в угол. Фигурка, казалось, жгла ей руку. Выдвинув ящик комода, она поспешно сунула её под бельё.

— Ладно, Татьяна, не плачь, не рыдай, — ухмыльнулся Димка. — Одна не останешься. Есть и другие ребята на свете. А нужно будет, мы этого Стрешнева поприжмём. — Он кивнул на утят. — Накорми ты этих обжор поскорее, да двинем в кино. В «Коммунаре», говорят, знатную картину показывают.

Предупредив, что зайдёт под вечер, Дима пошёл к двери. Таня схватила какие-то тетради и книжки и сунула их Диме в руки:

— Передай Стрешневу… И чтоб ноги его здесь не было…

Удовлетворённо хмыкнув, Дима небрежно сунул тетради и книжки за пазуху и вышел на улицу.

Что там ни говори, а он ловко провёл разговор о Федьке Стрешневе, и теперь ему, пожалуй, можно будет почаще заглядывать в дом к Фонарёвым.

Глава 13

А в это время Варвара Степановна сидела в кабинете директора школы. Корзина с попискивающими утятами стояла около натопленной печки.

С недоумением поглядывая на корзину, Алексей Маркович маршировал в своих начищенных скрипучих сапогах по кабинету. Он то и дело вытягивал руки из карманов синих просторных галифе и начинал усиленно жестикулировать, словно делал очередной доклад с трибуны, но потом, спохватившись, вновь засовывал руки в глубокие карманы.

— Та-ак!.. Очень даже красиво! — говорил он. — Пошли на поводу у отсталой, несознательной колхозницы. Можно сказать, у первой склочницы в деревне. И срываете план развития общественного птицеводства. Да вы понимаете, уважаемая Варвара Степановна, что вы натворили?

Звягинцев с сожалением посмотрел на учительницу. Как-никак, а она не работала в родниковской школе два года и многого, конечно, не знает. А знать полагалось бы то, что они — головной отряд колхоза и всегда действуют на переднем крае.

Вот и сейчас, когда Кузьма Егорович выступил с передовым почином, разве школа могла стоять в стороне?

— А вы, уважаемый Алексей Маркович, отдаёте себе отчёт в том, что наделали? — в тон ему спросила учительница. — А если завтра половина учеников не явится на уроки?

Долго спорили Варвара Степановна со Звягинцевым. Она многого не понимала в поведении директора.

Работал он старательно, не жалея сил, с утра до позднего вечера был в школе, и целый день ученики и преподаватели слышали, как поскрипывали его тяжёлые сапоги, словно напоминая каждому, что директор на посту, он бодрствует, всё видит и слышит.

С председателем колхоза директор школы жил дружно, охотно выполнял все его приказы и распоряжения. Не очень считаясь с детьми, он без конца придумывал всякие мобилизации, авралы, штурмы, выводил колонны школьников на субботники в поле и на фермы. Осенью ребята неделями выкапывали из грязи картошку, перебирали под дождём свёклу, сгребали солому, оставшуюся в поле после обмолота хлеба. И всё это выдавалось за трудовое обучение.

И вот новая затея директора — мобилизация на «утиный фронт». Это же кустарщина, недомыслие, насмешка над трудовым обучением, способная отбить у ребят всякую охоту к труду.

Обо всём этом Варвара Степановна сейчас и сказала Звягинцеву.

Не успел тот ответить, как, широко распахнув дверь, в кабинет ввалился Кузьма Егорович Фонарёв. Полушубок на нём был распахнут, рыжая шапка сбилась на затылок.

— С приездом, Варвара Степановна, — кивнул он учительнице, — вас-то мне и нужно.

Звягинцев поспешно встал ему навстречу — председатель был нечастый гость в школе.

— Вы что ж, товарищи-педагоги, задний ход даёте? — недовольно заговорил Фонарёв, — Вызвались школой утят выхаживать — и на попятную. — И он сообщил, что у него в правлении только что побывали колхозницы и потребовали забрать у ребятишек утят. — А всё с вас началось, — обернулся он к учительнице. — Зашли к этим скандалистам Стрешневым и, вместо того чтобы вправить им мозги, объяснить, что к чему, разжалобились и забрали утят с собой. Так, что ли?

— Так, Кузьма Егорович, — подтвердил Звягинцев и показал на корзину с утятами. — Вот они…

— Значит, всё в точности. Ну что ж, братья-педагоги, коль взялись за утят, где хотите с ними нянчитесь, а у меня помещения больше нет.

— А о чём думал хозяин колхоза, когда брал с инкубатора тысячи утят? — спросила Варвара Степановна.

— О вас думал, о школе. О помощниках своих верных. Я, можно сказать, ничего для вас не жалею. Хвалю, поощряю, в передовики двигаю. Пианино вам подарил… Думал, и вы меня выручите, когда нужно.

— Да мы ж с великой охотой, — торопливо заговорил Звягинцев. — Всех ребят на ноги подняли, всех мобилизовали. Теперь пеняйте на Варвару Степановну. Это она всё поломала… У неё, видите ли, другая точка зрения…

— Что это за точка?

— Я уже говорила вам, Кузьма Егорович… — напомнила Варвара Степановна. — Нельзя на школьниках свои хозяйственные дела строить. У ребят свои планы есть: им учиться надо наукам, труду. И не по старинке, как при царе Горохе, а на новом учиться, на передовом. А чья это забота? Наша с вами.

— Может, вы меня ещё в свой штат зачислите, учителем сделаете, чтобы я с ребятишками цацкался? — съязвил председатель.

В это время в дверь постучали, и в кабинет вошли Евдокия Стрешнева и Григорий Иванович Шугаев.

— А вот кстати и сам секретарь заявился, — обрадовался Фонарёв. — Давай, брат, просвети учительницу…

— Степановна, — обратилась Евдокия к учительнице, — погорячились мы давеча с Прохором. Пусть уж утята в избе поживут… Всё-таки живность. Жалко их. Да и ребятам моим в школе проходу не будет.

— То-то, критиканша! — переглянувшись со Звягинцевым, ухмыльнулся председатель, — Нашумела, наскандалила, а теперь опамятовалась. Только вот Варвару Степановну с толку сбила…

Евдокия выпрямилась и в упор посмотрела на председателя:

— А я и ещё пошумлю… Придумал тоже — уток на дому выращивать. А завтра ребятишки поросят притащат, потом телят…

— Да, с утятами и впрямь конфуз получился, — обратился к председателю Григорий Иванович. — Взбудоражили всю школу, родители недовольны, шумят, жалуются…

— Так я ж насчёт уток слово в области дал, — заартачился Фонарёв. — Нельзя нам теперь отступать.

— А вы бы перед тем, как слово давать, с народом поговорили, — заметил Григорий Иванович, — с коммунистами посоветовались. А то всё «я» да «я». Считаться ни с кем не желаете, Кузьма Егорович. Разве наши люди добра себе не хотят? Наверное, вместе что-нибудь дельное и придумали бы. Вот Стрешневы сарай предлагают использовать под птицеферму.

— Какой сарай? — не понял Фонарёв.

— Да наш сарай, наш, — с досадой пояснила Евдокия. — Пустой стоит, никому не нужный. Утеплите его — вот вам и утятник на зиму. И другие не пожалеют.

— А кто их чинить будет? — взмолился Фонарёв. — Нету у меня свободных людей, нет…

— А ты ребятишек попроси, поклонись им.

Варвара Степановна с удивлением посмотрела на Стрешневу — вот так критиканша!

— А что, Кузьма Егорович, это уже выход. И, пожалуй, очень разумный, — обратилась она к председателю. — Не пропадать-же утятам, в самом деле? Пусть только колхоз обеспечит школу стройматериалами и кормами, а остальное ребята всё возьмут на себя. Починят сарай, подготовят звено утководов.

— Ну что же, действуйте, — обрадовался председатель. — Чем можем — поможем.

— Но только с одним условием — правильно Евдокия Васильевна сказала, — придётся вам, Кузьма Егорович, к школьникам обратиться, поговорить с ними по-хорошему. Объяснить, как это важно — вырастить тысячи уток, зажечь ребят, увлечь… Тогда они горы своротят… А может быть, — Варвара Степановна улыбнулась, — и признаться перед ребятами не мешает, что колхоз не подготовился к приёму утят…

— Это как так? — ощетинился Фонарёв. — Перед учениками себя высечь?