Люди в погонах, стр. 59

Генерал помолчал, посмотрел на собеседницу и вдруг опять заговорил о журнале, о каких-то хлопотах, которые предстоят Мельникову.

— Вероятно, забраковали рукопись? — предположила Наташа.

— Видите, какая вещь? — Генерал неторопливо опустился на стул. — Я только что с заседания редколлегии. Читали, думали, был очень большой разговор. Отмечены несомненные достоинства. Даже, знаете, разгорелся спор...

— И что же, если не секрет, решили? — как можно сдержаннее спросила Наташа.

— Видите ли, — тихо ответил генерал. — Редколлегия решила принять лишь те главы, в которых освещаются события Великой Отечественной войны, но при условии, если автор согласится осветить шире некоторые моменты. Что же касается других глав, в них много спорного. И судить по ним о значимости поставленных проблем пока весьма трудно. Наташа пожала плечами.

— Я не очень понимаю. Выходит, рукопись не годится?

— Нет, просто нужна небольшая доработка, и главы о боевом опыте увидят свет. Думаю, что это неплохо.

— Возможно, — согласилась Наташа. — Но я не знаю, как Сережа?

— Законный вопрос. Признаться, меня тоже беспокоит это. Вероятно, завтра из редакции отправят автору письмо. Хорошо бы и вы его подбодрили. Можете сослаться на наш разговор. Скажу откровенно, мне очень хочется увидеть труды Мельникова на страницах журнала. Я уважаю его как своего воспитанника и способного офицера.

Наташа чуть было не сказала ему «спасибо», но посчитала неудобным и просто пообещала:

— Хорошо, я ему напишу.

Генерал еще раз извинился, что побеспокоил Наташу, и проводил ее к машине.

Москва была в густом тумане. Он затопил все улицы, переулки, мостовые. Фонари светились тускло и расплывчато, будто сквозь мутную воду. На всех домах и деревьях лежала тяжелая пелена мохнатого инея.

В следующий вечер, когда Наташа торопилась в лекционный зал медицинского института, где профессор Федотов должен был рассказывать о новых достижениях в диагностике и лечении сердца, ее неожиданно догнал Глеб. Она хотела ускорить шаги, чтобы не разговаривать с ним и не идти рядом. Но Глеб был в военной форме и держал себя так вежливо, так извинялся за свое поведение на вечеринке, что Наташа невольно смягчилась и решила идти как шла, спокойно и строго.

Глеб говорил на сугубо деловые темы. Рассказывал о только что закончившейся встрече с участниками обороны столицы, похлопывал висевший сбоку фотоаппарат и похвалялся какими-то на редкость удачными снимками, сделанными с борта самолета над местами боев. Потом, словно по секрету, сообщил о выходящем на экраны фильме, где показана очень трогательная судьба молодого врача, который после института попадает на восток и там оказывается далеко в океане на суденышке с испорченным мотором. После невероятных испытаний врача спасают пограничные катера.

— История вроде вашей, — сказал Глеб, улыбнувшись.

Наташа удивилась:

— Откуда вы знаете мою историю?

— Я все знаю, — похвастался Глеб, но тут же поправился: — Нет, не все. К сожалению, не знаю характера вашего мужа.

— А это вам и не нужно.

— Не торопитесь, — погрозил пальцем Глеб. — А вдруг мы с ним станем самыми близкими друзьями? Не допускаете? А я допускаю. Даже надеюсь, что будем пить шампанское по этому поводу. И, возможно, очень скоро.

Наташа скривила губы, ничего не ответила. Глеб грустно вздохнул:

— Эх, женщина! Ну как мне убедить вас? Конечно, об авторе записок я могу кое-что узнать в отделе кадров. Но этого мало.

Наташа продолжала молчать. Глеб подождал, нервно постучал пальцами по фотоаппарату и тихо продекламировал:

— Испепеленный недоверием, я все же удалюсь без гнева. Прощайте, уважаемая Наталья Мироновна. Интервью не состоялось по причине, весьма невнятной. Жаль.

Оставшись одна, Наташа подумала: «А может, и в самом деле у него намерение помочь Сереже? Да и вел он себя совсем не так, как на именинах у Дины. Там коньяк в нем играл, а здесь все как надо, без грубости».

Замедлив шаги, Наташа посмотрела назад. Глеб уже был далеко. Его тонкая подвижная фигура в темно-серой шинели то появлялась среди пешеходов, то пропадала.

«Ну и пусть, — сказала себе Наташа. — Если хочет помочь, поможет. А разговор со мной совсем ни к чему. Это даже неприлично».

Возле института народу — не пройти. Кроме студентов, сюда пришли врачи и просто те, кто знал профессора и с нетерпением ожидал его новых открытий.

Наташа с трудом пробилась в помещение. Но и здесь, в сутолоке и шуме, неприятные мысли о Глебе не переставали волновать ее. Она остановилась возле окна, задумалась. Не заметила даже, как подошел Федотов.

— Что с вами? Почему взволнованы?

Наташа хотела признаться, что была неприятная встреча, но удержалась, только поморщилась. Федотов достал из кармана пенсне.

— Нервы, голуба, нервы. Хитрая это штука! Вы знаете, один академик путем раздражения нервной системы вызвал у обезьяны различные заболевания. Даже злокачественную опухоль. — Он посадил на нос пенсне и поднял указательный палец. — Нервы — это оборона. Да, да, настоящая укрепленная полоса. Кстати сказать, управляемая полоса.

— Но не все же могут управлять, — заметила Наташа.

Федотов задумался:

— Видимо, так. Но вот мне шестьдесят семь, а я, как видите, не позволяю себе охать и тому подобное. И на сердце не жалуюсь. На шестой этаж еще без отдыха взбираюсь. Вот так.

— У вас, Юрий Максимович, наверно, какой-нибудь тайный регулятор нервной системы имеется, — пошутила Наташа. — Держите, небось, в кармане да нажимаете на кнопки, когда нужно.

— А что, неплохо бы! — Федотов улыбнулся, прищелкнув пальцами. — Но чего нет, того нет. Вот запасной регулятор сердечной деятельности скоро будем испытывать. Это, скажу вам по секрету, штучка важная. И главное, небольшая, работает от сухих батарей. Берите и хотите — в тайгу на собаках везите, хотите — к рыбакам на льдину.

Наташа радостно всплеснула руками.

— Ой, как это нужно, Юрий Максимович! Иной раз ведь несколько минут все решают. Поддержи искусственно пульсацию — и человек жив.

— Вот-вот, особенно при тяжелых травмах и сложных операциях, — сказал Федотов и заторопился в зал. Наташа пошла следом, все еще вспоминая то, что было на улице.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

Нечаеву приснился далекий пограничный городок, тот самый городок с молодыми серебристыми тополями, где его, двенадцатилетнего парнишку, настигла когда-то война. Очнувшись от сна, он сразу представил весь ужас этого события. Вначале завыли сирены, затем что-то грохнуло, посыпалось, зазвенело. Мать сдернула его за руку с кровати, потащила на улицу. Отец задержался, и вся трехэтажная громадина кирпичного дома, рухнув, погребла его под своими развалинами.

Потом сын и мать шли на восток. Шли торопливо, не отдыхая, стараясь угнаться за пылившими на дорогах повозками. А позади не переставала греметь канонада. Порой этот гром настигал людей, как черная грозовая туча, прижимал их к горячей земле, осыпал звенящим дождем осколков, но люди поднимались и снова шли.

Война занесла Нечаевых в Сызрань. Они поселились в маленьком домике на берегу Волги. Мать стала работать в швейной мастерской. Сын поступил в школу. Но едва успел он опомниться от первых потрясений, навалилась новая беда: от сердечного приступа скончалась мать. А дальше... дальше детский дом, чужие люди... «Да разве только один я прошел по такой дорожке? — вздохнув, подумал Нечаев. — Многие прошли. И страх и голод побороли. А главное, выстояли, победили и назло врагам стали еще сильнее». Он резко откинул край одеяла и, стараясь не думать больше ни о войне, ни о тяжелом детстве, поднял голову.

В его маленькой холостяцкой комнатке было еще темно. Только на подернутых морозом окнах бледной синевой растекался рассвет. В доме стояла гнетущая тишина. На улице тоже царил покой, какого не было уже больше суток, пока бушевал буран.