Люди в погонах, стр. 47

— Ах вы, мои хорошие, ненаглядные мои, — приговаривала Дуся нежным голоском.

— Здравствуйте! — громко сказал Мельников. — Пришел к вам в гости.

Хозяйка подняла голову, бросив на вошедшего недовольный взгляд. «Не очень любезная встреча», — подумал Мельников и прошел следом за Степшиным в другую комнату. Садясь на стул, спросил:

— Сердита ваша супруга?

Степшин махнул рукой.

— Не обращайте внимания, товарищ подполковник. Такие сцены у нас бывают часто. Хорошо, есть две комнаты. Разбежимся и сидим вот так, в одиночку.

— А чего делите?

— Не знаю. — Он помолчал и со злой усмешкой добавил: — ^; Недовольна, что в генералы не выхожу. Просчиталась.

— Шутите, Игорь Ильич, — улыбнулся Мельников, но, заглянув в грустные глаза собеседника, потушил улыбку, поправился: — Конечно, бывает в жизни всякое. Иной раз в самом себе неожиданные открытия делаешь.

Степшин сдвинул к переносью широкие брови и так плотно сжал губы, что они совершенно пропали. Тяжелые думы томили его сердце.

Вспомнил Степшин свою женитьбу. Какая-то странная была она. Встретились в Горьком, погуляли три вечера по набережной Волги, потом побывали у кого-то на именинах. Поздно ночью зашли к Дусе на квартиру. Он сказал в шутку: «Останусь у тебя ночевать. Домой далеко идти». Она ответила без тревоги: «Ну что ж, оставайся». С той поры так и повелось: стал Степшин ходить к Дусе, как домой. Затем расписались в загсе. А через несколько дней он увидел ее в городском сквере с незнакомым человеком в светлой фетровой шляпе, который небрежно играл розовым цветком перед самым лицом спутницы и что-то говорил улыбаясь. Степшин подошел ближе. Дуся заволновалась: «Ты же на учения собирался, Игорек. Почему же здесь?» Ее спутник буркнул что-то несвязное и скользнул в сторону. «Кто такой?» — сурово спросил Степшин. Она рассмеялась: «Ой, какой ты сердитый. Да ведь это руководитель нашего хора. Он поклонник моего голоса. А ты уже с черными мыслями. Как это можно!» И подозрения вроде рассеялись. А теперь все это всплыло в памяти. Всплыло и сжало сердце. Но ничего не сказал он об этом Мельникову, а тот не стал расспрашивать, понимая его настроение.

Они долго молчали. Степшин смотрел куда-то в сторону и медленно постукивал пальцами по спинке стула. Прервал молчание Мельников. Он положил руку на плечо товарища, сказал:

— Понимаю, Игорь Ильич, все понимаю. И зашел я не ради любопытства... — Поднявшись со стула, спросил: — Не будете возражать, если я с ней потолкую?

— Попробуйте.

Мельников прошелся по комнате, обдумывая, с чего начать разговор. Потом бодро тряхнул головой и, делая вид, что ничего не знает о семейном раздоре, открыл дверь в коридорчик:

— А что же хозяйка не показывается? — спросил он громко, чтобы она слышала. — Евдокия Васильевна, где это вы прячетесь?

На этот раз Мельников вошел прямо в Дусину комнату. Хозяйка сидела на диване, облокотясь на зеленую бархатную подушечку, и читала какую-то старую затрепанную книгу. Два больших кота лежали возле нее, а котенок сидел на плече. Дуся молчала.

— Можно к вам? — спросил Мельников, поняв, что поступил не совсем хорошо, ворвавшись к женщине без разрешения. — Извините, пожалуйста.

— Садитесь, — холодно ответила Дуся, поднимаясь с подушечки и откладывая книгу в сторону.

Собравшись с мыслями, Мельников сказал шутливо:

— Вам больше идет веселое настроение.

Дуся лениво повела бровью.

— Не знаю.

Она хотела улыбнуться, но удержалась, чуть шевельнув губами.

— А еще, скажу по секрету, — продолжал Мельников, стараясь вовлечь Дусю в разговор, — грустное настроение старит женщину. Не поддавайтесь.

— У вас, наверное, жена веселая? — спросила Дуся.

— Очень.

— Ну, это пока в Москве.

— И на Дальнем Востоке не унывала.

— Тогда привозите ее сюда, пример брать будем.

— Боюсь, — улыбнулся Мельников, — как бы, глядя на вас, она тоже не захандрила.

— Ничего, вы сумеете развлечь.

Заметив, что лицо Дуси немного оживилось, Мельников решил перевести разговор на другую тему.

— Послушайте, — сказал он, прищурившись. — У меня к вам один серьезный вопрос. Возглавьте нашу батальонную самодеятельность. Хором руководить вы можете, да и в плясках разбираетесь.

— Нет уж, спасибо. Привозите свою жену, пусть она и возглавляет.

— Не так легко это сделать.

— Понятно. Кому охота из города уезжать? Одна я, дура, выпорхнула. Другие только за чинами сюда приезжают, а жен караулить квартиры оставляют.

Мельников сделал вид, будто ничего не понял, и снова заговорил о самодеятельности.

— Зачем вам сидеть дома и скучать? Соглашайтесь. Мы с вами такую самодеятельность создадим...

Дуся отрицательно покачала головой.

— Почему?

— Странный вопрос. Не желаю.

Мельникову хотелось поскорей заговорить о ее взаимоотношениях с мужем, но поведение Дуси не располагало к откровенной беседе. Все же, осмелившись, Мельников спросил:

— Вы знаете, что у Игоря Ильича тяжелое положение с экзаменами в академии?

— А мне все равно, — махнула рукой Дуся.

— Странно.

— Ничего нет странного. Сколько бы он ни учился, толку не будет. Я уверена. У вас все по знакомству. Сватья, братья разные выдвигаются, занимают хорошие должности, а честному человеку нет никакого хода. Вы знаете это прекрасно.

— Нет, не согласен.

— Понятно. Как вы можете согласиться, если сами...

— Что «сами»?

— Ничего. Я не расположена сегодня к разговорам.

— Тогда извините.

По дороге домой Мельников упрекал себя: «Сходил, называется, помог. Даже побеседовать с женщиной не сумел. Эх, воспитатель, воспитатель!».

У крыльца он остановился. В холодной синеве неба висела луна. Ее крупный диск был так чист, будто его заново отполировали. Всюду: на снегу, деревьях, домах — лежала, тонкая сизоватая дымка. Необыкновенно спокойный воздух, казалось, звенел. Мельников стоял и слушал этот грустный звон. Заходить в квартиру не хотелось.

Над степью начинал заниматься рассвет. У горизонта появилась длинная сизая полоска. Ночная темнота поредела, раздвинулась. Стали видны контуры ближних пологих холмов и растянувшиеся по всему заснеженному простору колонны солдат. Сделав еще несколько шагов, Мельников сошел с укатанной лыжни и остановился. Рядом, не снимая лыж, присел на корточки невысокий солдат с подвешенным у груди зеленым ящичком походной радиостанции. Мимо неровным широким шагом двигались солдаты, прокалывая хрупкую корку снега острыми наконечниками лыжных палок. Их полусогнутые, покачивающиеся фигуры, казалось, выплывали из мутной воды на белесую поверхность.

Комбат внимательно осматривал каждого, и все это чувствовали: приближаясь к нему, Подтягивались, поправляли сбитые на затылок шапки, всем своим видом говоря: «Вот мы какие, товарищ подполковник». И Мельников весело кивал им:

— Молодцы, так и держитесь!

У него давно выработалась привычка наблюдать за солдатами в походах. Это было не простое любование силой, мужеством и выправкой находившихся в строю людей. Это было даже не обычное стремление подтянуть или подбодрить подразделения на марше. В такие минуты Мельников с какой-то особенной силой ощущал те невидимые нити, которые связывали его мозг и сердце с подчиненными. По тому, как солдаты подтягивались при виде командира, насколько тверды и, решительны были их движения, комбат безошибочно определял боевое состояние подразделений, уверенно судил о том, как будут люди действовать в дальнейшем.

Вот и сейчас, после того как батальон совершил длительный ночной марш, дважды вступал во встречный бой с «противником», Мельникову хотелось прочитать на солдатских лицах, сколько энергии ими истрачено и сколько осталось для выполнения следующей задачи.

Проходившие мимо бодрились. Никто не хотел выглядеть усталым. Но комбат видел, что люди уже утомились, зато в глазах у них появились искорки боевого азарта. Уловив это, Мельников, довольный, потер ладони, потом повернулся к радисту, сказал: