Люди в погонах, стр. 19

— Плохо, товарищ командир роты.

— То есть... Как понимать?

— А вот как. При ваших нынешних порядках эскизы Зозули попадут в мусорный ящик, а завтра их подберет враг. Он создаст по ним новый прибор, а мы с вами будем разводить руками и удивляться, почему, дескать, у нас такого нет.

Буянов хотел что-то сказать, но только пошевелил губами и переступил с ноги на ногу. Внимательно следя за его движениями, Мельников продолжал:

— Не понимаю. На вид вроде серьезные люди, а такое допускаете да еще солдата вините. Ну что он сделал? Схемы под. матрац спрятал?

— Разве только под матрац? — сказал Буянов, не теряя надежды убедить комбата в правоте своих слов. — Он везде сует эти бумаги. Даже на занятия таскает.

— А почему?

— Не знаю. Такой уж неисправимый человек.

— Э нет, не согласен, — заметил Мельников. — Надо получше присмотреться ко всему этому. Только спокойно, терпеливо. А сейчас вот что: все схемы его сложите в сейф или шкаф и храните, как важные документы. В свободное время пусть он берет их, работает, а затем опять на место.

— Слушаюсь, — тише прежнего произнес Буянов. Подбородок его словно соскочил с подпорки. По всему было видно, что неожиданное распоряжение комбата обескуражило старшего лейтенанта, заставило его задуматься.

Перед уходом Мельников посоветовал Буянову:

— Со старшиной Бояркиным вы сами поговорите. Пусть дисциплину требует, а эскизы не рвет и не кричит на всю казарму. Крик — это плохой признак.

В коридоре, когда Мельников, миновав дневального, подошел к выходу, его догнали сержант и два солдата:

— Товарищ подполковник, мы насчет Зозули. Разрешите?

Мельников остановился.

— Что случилось?

— Ничего не случилось, товарищ подполковник. Мы хотим сказать...

Тут вперед вышел суховатый, чернолицый, с покатыми плечами сержант и объяснил:

— Мы хотим сказать, что Зозуля может большую пользу дать армии.

— Возможно, — согласился Мельников. — Все зависит от его упорства.

— Он упорный, — продолжал сержант. — Только помощи ему нет ни от кого.

— Помощи? — переспросил комбат.

— Ну да.

— Это верно, без помощи с таким делам не оправиться. Ну ничего, поможем. Фамилия ваша как? Сержант вытянулся, громко ответил:

— Мирзоян.

— Он секретарь комсомольской организации, — подсказал один из товарищей. Другой вставил деловым тоном:

— Мы уже на собрании говорили о Зозуле.

— Это совсем хорошо, — оживился Мельников. — Значит, комсомол за творчество? Правильно. Я тоже.

Солдаты переглянулись, и по их лицам скользнули довольные улыбки.

Сразу же после завтрака Мельников уехал на стрельбище. Несмотря на сильный дождь, пробыл там более трех часов. В штаб вернулся вымокшим и недовольным. Проходя в свою комнату, сказал дежурному офицеру:

— Попросите ко мне майора Степшина.

Мельников всегда говорил «попросите». Ему казалось, что слово «вызовите» чрезмерно подчеркивает и без того понятное всем право командира повелевать. К тому же долголетняя служба в армии убедила его, что излишний приказной тон не всегда прибавляет силу отдаваемому распоряжению, а подчас даже мешает подчиненному выслушать и правильно понять слова командира.

Войдя в комнату, Мельников снял фуражку и размашистым движением стряхнул с нее воду. Густой веер брызг шумно хлестнул по чистому дощатому полу.

Затем он снял плащ и только теперь почувствовал, что китель на спине промок и вместе с рубашкой прилип к телу. Поеживаясь и вздрагивая, подполковник достал из планшетки план стрельбища, расстелил его на столе и начал рассматривать пометки, сделанные красным карандашом при осмотре огневых позиций.

В дверь постучали.

— Прошу, — отозвался Мельников, поправив ладонью густые волосы. Вошел Степшин. Пригласив его сесть поближе к столу, комбат неторопливо сказал:

— Ну вот, посмотрел, как люди готовятся к стрельбе. Признаться, не удовлетворен. Плохо готовятся. Много упрощений. Карикатура на боевую стрельбу получается.

У Степшина от удивления брови поползли вверх, а узкие губы недовольно вытянулись вперед.

— Да, да, — повторил Мельников уже громче. — Упрощенно учим солдат стрелять.

— А именно? — опросил майор, искоса посматривая на красные пометки в плане.

— Скажу, что именно. Однообразие в обстановке, особенно в роте Крайнова.

— Я не понимаю, товарищ подполковник. При выполнении такой сложной задачи и вдруг однообразие? Ведь с разных положений солдат стреляет. Здесь при всем желании...

— Теоретически вроде так, — вздохнул Мельников, доставая из планшетки карандаш. — А практически иное получается. Смотрите.

Степшин поднялся с места и склонился над планом стрельбища.

— Вот окоп, — оказал Мельников, остановив карандаш на кривой жирной линии с короткими зубчиками. — Отсюда солдат должен стрелять по грудной мишени. И эту самую мишень показывают ему все время в одном и том же месте. Ну где мы такого глупого противника встретим?

Степшин промолчал. Он понимал, что каждым своим словом подполковник обвиняет его, хотя и делает это деликатно.

— Теперь о стрельбе с ходу, — продолжал комбат ровным голосом. — Какой, по-вашему, темп движения должен быть у солдата?

— Конечно, медленный, — не задумываясь, ответил Степшин.

— Правильно, замедление необходимо. Но нельзя забывать, что это атака, что впереди противник. А Крайнов забыл об этом. Его люди не в атаку идут, а словно по парку гуляют. Да чуть ли не по пять минут стоят прицеливаются. Что это, не примитив?

Степшин молчал, прищурив злые желтоватые глаза. С губ его, казалась, вот-вот сорвутся недружелюбные слова: «Оно, конечно, можно искать недостатки в готовом. Это легче, чем своими руками все делать».

Мельников понимал майора, но старался не показывать виду, говорил тоном человека, твердо знающего, что он хочет. При этом рука его с красным карандашом продолжала ползти по пестрому полю плана.

— А знаете, что пулеметчики придумали? — опросил он, сделав небольшую паузу. — Они даже точки для стрельбы оборудовали. Подбегай, ставь пулемет на готовую площадку и спокойно постреливай. Вот мудрецы! А мишени как показываются? Если надо держать семь-десять секунд, их держат двадцать и больше. К тому же кое-где театральную декорацию создали: позади мишеней с холмиков дерн счистили. Все как на ладони. Чудесно. Не учеба, а детская игра. Честное слово. — Мельников бросил карандаш на план, выпрямился и посмотрел на Степшина. — Что вы скажете?

— Не знаю, что вы хотите? — холодно ответил тот, сохраняя независимую позу. — Пожалуйста, загляните к соседям. Выходит... — Но он не сказал, что выходит, а предусмотрительно отвел, глаза в сторону.

Мельников постучал тихонько по столу пальцами, затем оказал с прежней сдержанностью:

— Я хочу прекратить эти бесполезные упражнения. Обстановка на стрельбище должна быть максимально приближена к боевой. Мы не можем так бесхозяйственно растрачивать силы и время солдата. Не имеем права.

— Вы намерены усложнить условия стрельбы?

— Совершенно верно. — Мельников снова потянулся к плану стрельбища. — Вот здесь, — он показал на красные пометки, — есть хорошие блиндажи. Они пустуют. В них мы поставим еще по нескольку мишеней. Тогда солдат не будет знать, по какой из них придется ему вести огонь. Он станет ждать, искать, а значит, проявлять активность, инициативу. Так ведь?

— Да, но до стрельб осталось меньше двух суток, — забеспокоился Степшин.

— Ну и что же?

— Я лично не вносил бы никаких поправок именно сейчас. Это может снизить оценки. Ведь люди на тренировках привыкли...

Мельников опустил карандаш в деревянный стаканчик, и, навалившись локтями на стол, спросил:

— Для чего же мы будем жечь патроны? Для оценки?

— Воля ваша, товарищ, подполковник.

— А совесть? — спросил Мельников и, не дождавшись ответа, сказал: — Давайте посоветуемся с коммунистами. Пригласите секретаря парторганизации, командиров рот, офицеров штаба. — Он посмотрел на часы и добавил: — Минут через сорок можем собраться. Как раз все роты будут в казарме.