Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под з, стр. 10

Петька посинел от ныряния и, вытерев следы желтоватой речной мути на подбородке, шлепнулся рядом с Никитой. Никита в это время как раз пытался оживить с помощью искусственного дыхания отказавшуюся двигаться божью коровку.

— Выдумал этот Проня про камень… — сказал Петька, немножко понаблюдав за Никитиной букашкой.

— С одной стороны, может, и выдумал, — проанализировал Никита, — а с другой стороны, ведь мы нашли эту комнату?

Петька промолчал. Торопиться им было уже некуда, они все взвесили, обо всем переговорили и ни на чем толковом не остановились. То все сложное казалось простым, то все простое — сложным…

— Кажись, высохло, — сказал Петька про одежду. Никита не умел так быстро переключаться с одного на другое.

— Бабка говорит, если дурак что запомнил — это у него навечно, — сказал Никита. — Дураки ж — они выдумывать не умеют. Это у них, бабка говорит, вроде жилы такой — лопнет в мозгу — и все: что помнит — помнит, а что новое если — ни в какую…

— Завтра опять перешарим… — сказал Петька.

Никита вздохнул, поднялся.

Солнце уже клонилось к горизонту, пора было возвращаться домой.

Корову нашли под кустами боярышника. С туго набитым животом, она чавкала жвачку, и, поскольку набухшее вымя тяготило ее, она обрадовалась своим легкомысленным хозяевам. Весь день паслась — ни тебе кнута, ни собаки… От слепня далеко не разбежишься, правда. Но воды вдоволь, травы вдоволь, тени — сколько хочешь…

Обратная переправа через Туру обошлась без происшествий. Чтобы снова не замочить одежду, Петька в самом глубоком месте проплыл на спине, держась за Ягодкин хвост, а другой рукой поднимая над водой свое и Никитине обмундирование.

Ягодка обсохла до дома, и никому бы в голову не пришло, что она совершила путешествие за Туру.

Когда разочарованные и голодные пастухи распахнули ворота Петькиного дома, рты у обоих приоткрылись от новой неожиданности.

У крыльца на маленькой табуретке рядом с Петькиной матерью сидела молодая учительница Валентина Сергеевна из Курдюковки.

— Вот они — ваши помощники, — чему-то радуясь, сказала она Петькиной матери. — Здравствуйте, ребятки.

— Здравствуйте, Валентина Сергеевна… — не очень дружно ответили ребятки.

— Вот так я всегда замечала, что прилежные ученики бывают и хорошими сыновьями, — опять обратилась она к Петькиной матери.

Петькина мать согласно кивнула: «Да, да…» Петька никогда не числился в прилежных учениках, но спорить не стал.

— Что это у вас брюки влажные? — спросила учительница.

— Малость постирались, Валентина Сергеевна, — толково, как и подобает хорошему сыну, прилежному ученику, разъяснил Никита.

— Какие молодцы! — радостно просияла Валентина Сергеевна. — Только надо говорить не малость, а немножко, слегка…

«Да, да…» — опять закивала Петькина мать, с горечью думая о том, что рубаху и брюки ей придется сегодня стирать.

— Устали? — спросила учительница.

— Да так, Валентина Сергеевна… — неопределенно разъяснил Никита.

— Это ж привычно нам, — сказал Петька.

— Вы очень не переутомляйте их, — попросила Валентина Сергеевна, снова обращаясь к Петькиной матери. — Это хорошо, что они работают. Но и отдыхать им нужно. Пускай сил набираются.

— Это конечно… — сказала Петькина мать.

— Отпускайте их ко мне, в Курдюковку, я хочу собрать ребят, — мы что-нибудь придумаем на лето. Хорошо?

— Да чего ж, отпущу… — пообещала Петькина мать, думая о том, что Петька сроду еще не спрашивал разрешения на такие дела, как поход в Курдюковку.

Валентина Сергеевна ушла очень довольная учениками, а ученики, едва проводив ее до ворот, яростно накинулись на приготовленную для них простоквашу.

Петька на секунду прервал трапезу лишь для того, чтобы спросить у матери, много ли она надоила, когда та возвратилась с подойником в избу.

— Да уж давненько не даивала так… На седни сыта, хватит. Кринок пять, чай. И где же это вы пасли ее?

— Да тут, везде, — просто разъяснил Петька.

— Чудная она у вас — эта Валентина Сергеевна, — сказала Петькина мать. — Ласковая…

— Ну… — подтвердил Петька. Мол: как же это — чтобы у нас, да не ласковая…

Валентина Сергеевна всего полгода назад приехала из города и, с первого дня все время организовывая что-нибудь, многого еще не понимала в деревне. Весной у нее ничего не стоило отпроситься с урока, сказав, например, что свинья Машка поросится дома. А какая помощь Машке от Петькиного или, скажем, Никитиного участия? Да и кто же матку откармливает? Это если в колхозе, а дома — борова надо, чтоб пожирней…

Никита жевал свой хлеб молча. А потом вдруг перестал жевать и неожиданно и медленно, как всегда, сказал:

— Есть мысль… Я знаю, где камень.

Колька — покоритель сердец

Петька поперхнулся простоквашей.

— Чт… Что?..

Но договорить не успел.

— Тсс, — предупредил Никита и, быстро отломив от буханки хлеба граммов пятьдесят мякиша, пхнул его в рот. Петька автоматически проделал то же самое.

Над подоконником выросла хитрая физиономия Мишки.

— Здравия желаю!

— М-м, — не очень радостно поприветствовал его Петька.

Мишка заглянул в комнату. Мать ушла к этому времени цедить молоко на кухню. Мишка прыгнул через подоконник, подошел к столу, ткнулся носом в пустой чугунок из-под простокваши.

— Тю-тю! — сказал Никита, запрокидывая голову, чтобы дотянуть из кружки последний глоток освежающей сыворотки.

— Идете? — спросил Мишка.

Петька незаметно поглядел на Никиту.

Никита, чуть помедлив, кивнул.

— Посмотрим, что там у вас… — равнодушно сказал Петька. Решать он обыкновенно привык сам, но в тех случаях, когда надо было много думать, ничего не поделаешь — решал Голова, то есть Шар, то есть Никита.

Мишка ухмыльнулся.

— Светка говорит — нехорошо! Ля-ля-ля! Владька — не твое дело! Светка — маме скажу, как не стыдно! Ха? Владька — это ж по согласию!

— Граф Монте-Кристо будут, — коротко перебил Никита.

Петька потом всю дорогу пытался спросить у него, что он такое брякнул про камень. Но, во-первых, мешался под ногами пронырливый Мишка, а во-вторых, Никита усердно не замечал Петькиных стараний.

Никита сказал:

— Ладно, делать нам все равно нечего…

Но, кажется, им обоим хотелось поглядеть, как это Колька тетки Татьянин будет целовать Кравченко. А если точнее — не как будет целовать Колька, а как эта Егорова, Светка самая, «ля-ля-ля» и прочее. Не то чтобы даже «ля-ля-ля», а так это — бывает иногда интересно взглянуть. Ну просто, мало ли девчонок: и рагозинские, и курдюковские. А у этой только и душа-то невесть в чем держится. Кажется, дай ей ведро — она переломится. Голодали, видно, в эвакуации. Из блокады, ясно. Оно и жалко. Другую бы вытянул крапивой под коленками — вот и знакомы. А эту нельзя…

Только у самого хутора Никита шепнул:

— Потом.

Петька хмыкнул: дурак он что ли — начинать разговор при. Мишке.

Владька не поздоровался с ними. Но примиряться никто и не собирался. Мишка ж был секундантом, а это совсем иное дело, чем быть противником, так что Мишка оставался как бы нейтральным.

— Тихо, — сказал Мишка. — Светки нет?

— Светку мать зазвала ужинать, — сообщил Владька.

Петька подумал: жаль, что зазвала. Но так это — мимоходом подумал. Даже сам не заметил, когда.

Мишка впереди, остальные за ним пробрались огородами к амбару.

На сеновале пахло прелью.

— Быстро, чтоб никто не выглядывал, — скомандовал Мишка.

Петька и Никита облюбовали себе место рядышком, ближе к лестнице, которая вела на сеновал. Глубоко зарылись в пыреистое сено и долго чихали все четверо, пока наконец успокоились.

Прошло немало времени, так что Петька даже начал скучать, прежде чем внизу послышался Колькин голос и какое-то шебуршанье.

Спустя несколько минут над лестницей показалась кучерявая голова Кравченко. Ну, ясно, Кольке с его штанами нельзя взбираться первому.