Тень Ветра, стр. 55
– Легче. Тут крутанул, там нажал – и в Гавану… Просто, когда все работает, касатик! А ежели не работает, так сиди и жди. Без пароля мне блокировку не снять.
– Ты говорил…
– Говорил!… И сейчас повторю: просто, когда все работает! – Мутные глазки щуплого моргнули. – Я знаю. Я ведь тебе не какой-то сопливый техник, я восемь лет старшим диспетчером отбарабанил, пока не срезали нашивки… Знаю, что к чему!
– Раз знаэш, сдэлай. Что тебе дался этот парол? Тут крутани, здэс нажми – и в Хавану. В Хавану! Какие там жэнщины, в Хаванэ! Какие дэвочки! – Щека усатого дернулась, рот, похожий на рубленую щель, приоткрылся; казалось, с губ вот-вот потечет слюна.
Щуплый, взглянув на него, захихикал.
– Ты, милок, похоже, глуховат, а? Я ведь сказал: без пароля в компьютер не влезешь! Ясно? А начнешь ковыряться да подбирать код, тебя же еще и треснет… Там, сударь мой, защита! Так треснет, что позабудешь, с какой стороны на бабу влезать в этой твоей Гаване… Ну, так и что? Чего мы добьемся? Ежели вломят мне по мозгам, и я позабуду, где крутить, а где нажимать? И отправлю тебя не в Гавану, а, к примеру, на Колыму? – Он покачал головой и пробормотал:
– Подождем. Кого-то они пришлют. Пришлют! Ну, и вы с Пашей над ним поработаете.
– Я один поработаю, – ухмыльнулся усатый. – Соскучилса я по работа. Очэн соскучилса!
– То-то длинного сразу в расход пустил… моего любезного коллегу…
Поторопился, касатик!
– А твой нэ поторопилса? – усатый кивнул на молчаливого крепыша. – С тэми ублудками, у бассэйна?
– Те нам без надобности. Длинный был главным, и только он знал пароль.
Остальные – так, мелочь… Мелочь ведь, Паша? – Щуплый подтолкнул коренастого в бок.
Тот угрюмо хмыкнул и пробурчал:
– Сявки! Вот бабу жаль. Бабу-то мы зазря сожгли! Я ведь баб столько лет не щупал…
– Жал, – согласился усатый, облизывая губы. – Нашэл я в ее барахлэ пару снимков… таких, где трапок мало, а кожи много… Гладкая сучка была! Все на мэсте, и все – подходя-щэе… Жал!
– Кто о чем, а вы – о сучках, – хихикнул щуплый. – Ну, так не палили б ей в зад, не жгли… глядишь бы, живьем поймали! А теперь, мил человек, раз приспичило, садись в вертолет, бери “вопилку” и отправляйся в лес. Там, я слышал, полно маленьких черных сучек.
Усатый потер змеившийся на щеке шрам.
– А я вот слышал другоэ… Слышал, что в этот лэс лучшэ совсэм нэ соватьса. Ни с “вопилкой”, ни с разрадником, ни с пулэметом. Сожрут! Или чэрномазые, или шатуны, или другая поган… А погани там побольшэ, чэм у нас в Чистилища.
Щуплый с насмешкой уставился ему в глаза.
– Вранье! Чистой воды вранье! Ты офицером был, сударь мой, а в ваших краях офицеры книг не читают. Тем более – справочников… Если б читали, ты бы про этот лес имел другое мнение. Мы ведь гостя откуда ждем? Из леса… Вот и подумай: пошлют его без точной наводки, и свалится он прямиком в чащу. Так? Себе на погибель, что ли? – Щуплый пожал плечами. – Вот уж нет! Коль не кретин, проберется лесом, и никто его там не сожрет, ни звери, ни черномазые. Только идти надо поверху… там, где у черных дороги есть… Я знаю, читал!
– Зна-ау, чи-итал! – передразнил усатый. – А ты нэ вычитал, сколких крэтинов сюда пошлут? Можэт, цэлую роту? Чтоб вэрнее нам кров пустит?
– Пришлют одного, – с уверенностью заявил щуплый. – Вначале всегда шлют одного. Разумеется, не кретина, а из тех, что поопытней да пошустрее. Так что ты, друг любезный, глаз с него не спускай… И ты, Паша, тоже.
Мрачный Паша хмыкнул, а усатый ощерился и погладил приклад карабина.
– Я нэ спущу! И он нэ спустит! У мэна к этим шустрым свой счет… Длиною в три года! Отсуда и до Латмэрики!
Щека у него задергалась, и шрам, похожий на розового червя, начал отплясывать сарабанду.
Глава 9
Станцию Саймон нашел еще до заката. Как сообщалось в директиве 05/15677-MR, ее серый бетонный купол, опоясанный сиянием прожекторов, высился в четырех километрах от лесной опушки, а за ним, где-то у самого горизонта, за холмистой степью, багровели горы. В свой бинокль Саймон даже мог различить пару темных скал, словно выдвинутых на равнину и похожих на две небрежно обтесанные колонны, обрамлявшие некие врата. Куда они вели? Разумеется, в ад – ибо северный небосклон был затянут тучами, а под ними что-то светилось и блестело, мерцало и наливалось зловещим багрянцем, и был тот отблеск похож на мириады костров, пылающих в преисподней.
Саймон, впрочем, к горам не приглядывался, больше рассматривая станцию. Она казалась абсолютно целой – никакие чудища с Перешейка, равно как и природные катаклизмы, стен ее не сокрушали, а это значило, что две первые гипотезы “Перикла” пошли прахом. Третьим в списке числился отказ оборудования, но это представлялось совсем уж невероятным. Разумеется, Исход на какое-то время приостановил технический прогресс человечества, и многое – энергетические и электронные системы, вооружение и транспорт (если не считать самого Пандуса)
– оставалось таким же, как в двадцать первом веке. Таким же в принципе, но неизмеримо более мощным, более компактным и надежным. Отказ любого устройства, будь то радиофон или термоядерный генератор, рассматривался как событие чрезвычайное. И “Перикл”, Аналитический Компьютер ЦРУ, был совершенно прав, оценивая возможность такой ситуации двумя десятыми процента.
Оставалось последнее – гибель сотрудников станции по неясным причинам, включая сюда агрессию с Северного материка. Но в нее Саймон не верил. Транспортных средств у изолянтов не имелось, крыльев они не отрастили, телепортацией не баловались, так что море и Перешеек были для них преградой неодолимой.
Он чертыхнулся, подумав о том, как могли скончаться – внезапно и вдруг! – четыре здоровых человека. Весь персонал станции разом! От гриппа, что ли, перемерли? Или устроили дуэль? Или покончили с собой от несчастной любви? Трое мужчин и одна девица – взрывоопасная смесь… Вдруг взорвалась? Чего не бывает на свете!
Саймон хмыкнул и вновь приложил к глазам бинокль. Бетонная полусфера станции возникла перед ним: гладкие серые стены, кольцевой балкон на уровне второго этажа, а над ним – второе кольцо, с прожекторами, венчавшее купол наподобие короны. Станцию окружала двойная шеренга дубов – не гигантских, а самых обычных, завезенных, видимо, с Колумбии или Европы лет тридцать-сорок назад. Слева от купола что-то поблескивало, и Саймон, припомнив планировку участка, догадался, что это бассейн. Справа должен был находиться ангар для вертолетов, но его заслоняли деревья. Впрочем, одну машину ему удалось разглядеть – довольно вместительный алый “фламинго”, по всей вероятности, неповрежденный.
Снова чертыхнувшись, он дважды сдавил браслет на запястье и буркнул:
– Ноабу! Слышишь меня?
– Мой слышать, – донесся тихий шелестящий голос.
– Я на опушке леса, Ноабу. Сижу на ветке и гляжу на станцию.
– Мой далеко идти? – осведомился пигмей.
– Час двадцать – от того места, где мы расстались. А дальше прикидывай сам.
Ноабу помолчал, видимо что-то соображая.
– Ночью плохо идти, – наконец откликнулся он. – Мой приходить утром. Ты не спускаться на землю, спать. Спать на дереве, не на земле. На земле ходить плохой зверь. Очень страшный ночью! Ты спать наверху, ждать меня. Так хорошо?
Саймон задумчиво прищурился. С одной стороны, он мог уже через полчаса оказаться на станции, с другой, не видел; никакого повода для спешки. Не лучше ли понаблюдать денек? Ему припомнилась история Уокера о парагвайской корриде и настоятельный совет не торопиться. Забег будет долгим, говорил инструктор, на всю оставшуюся жизнь, и суета в таком деле неуместна. И вправду неуместна, решил Саймон, поднес к губам браслет и сказал:
– Хорошо. Я буду ждать и не стану спускаться вниз. Доброй тебе ночи, Ноабу.
– Доброй, Две Руки.
Голос пигмея смолк.
Солнце огромным алым шаром повисло над степью, касаясь трав, прошелестел легкий ветерок, и Саймон внезапно насторожился, уловив чуть ощутимый запах гари. Сунув бинокль в ранец, он принюхался, морща лоб и раздувая ноздри. Запах был, несомненно, давним и шел откуда-то снизу, с земли, где, по словам Ноабу, “ходить плохой зверь”. Но пахло не зверем, а обугленным деревом и чем-то еще, едким и неприятным, похожим на вонь горелой пластмассы.