Степкино детство, стр. 23
Свесившись головой и плечами внутрь амбара, Степка высвободил руки и стал шарить вокруг себя. Вот руки нащупали мокрое днище бочки. Степка крепко ухватился за ее край и спрыгнул на пол.
Не успел Степка встать на ноги, как наверху что-то зашуршало. Он вскинул голову — Суслик там. Просунулся наполовину в щель, побарахтался малость и тоже сиганул на пол. Стоит, смотрит на Степку, а Степка — на него. Где они? Куда попали?
За стеной шум, голоса гудят, бахают бревна… А тут сыро, сумеречно. Кряхтит дверь, вздрагивают стены.
Степка обвел глазами амбар. Будто притаившись, горбятся здесь накрытые рогожами бочки, маятниками качаются на жердях белужьи тешки. Пахнет мочалой, сыростью.
Не по себе стало Степке. Скорей бы уйти отсюда… Скорей бы дверь проломили..
Суслик точно угадал, о чем думает Степка. Он дернул его за рукав и зашептал:
— Конторку надо искать. Слышал — кричали?
И верно — конторка. Где она тут?
В конце амбара ребята разглядели какую-то загородку в углу, всю в цветных стеклах. На двери дощечка: «Конторка». Она. И кот в дверях сидит. Кот такой же, как дома, — спокойный. Сидит, лапкой умывается.
Зато и обрадовался Степка коту.
— Васька, Васька, миленочек…
И откуда голосок взялся у Степки такой — тоненький, как у девчонки.
А кот трется об Степкину ногу: «Мур-р-р, мур-р-р…»
— Довольно тебе с котом прохлаждаться, — сказал Суслик. — Дело надо делать.
Он уже приволок охапку коротких дубинок, которыми глушат рыбу, и сбросил их у двери конторки.
Степка схватил одну дубинку. Суслик — другую, размахнулись и — рраз! — по цветистым стеклам. Красные, синие клинышки так и брызнули им под ноги.
Зазвенела рама, затрещал переплет…
И вот оно, нутро конторки. Посредине стоит стол, накрытый зеленым сукном. На столе — воз добра. Медная чернильница, карандаши, книги. И шкатулка есть. Верно, с ангелом на крышке.
Степка схватил ангела за крылья, опрокинул шкатулку. На зеленое сукно высыпались бумажки — трепаные, мазаные. Степка, не читая, стал запихивать их в карманы штанов. Что читать? Ясно, про них кричали.
А вот какие-то толстые книги на столе. Степка прочитал тисненную золотом надпись по переплете: «Де-ля-гин и ком-па-ния».
Дрожат стены амбара, дребезжит разбитое стекло в раме. На улице стук, грохот, амбарная дверь трещит, шатается. А Степка и Суслик — оба два — уселись в конторское плетеное кресло и читают по складам конторские книги купца Делягина и его компании:
— От-пу-ще-но су-да-ка пыл-ко-го од-на боч-ка.
— При-ня-то о-сет-ра мер-но-го сто пу-дов.
— От-гру-же-но ба-лы-ка…
И вдруг на ребят хлынула волна ветра. Обе половинки амбарных дверей качнулись и грянули на пол. Сквозь клубы пыли, поднявшейся к потолку, в амбар прыгнуло веселое солнце, обежало желтым блеском груды ящиков и бочек, хозяином раскинулось на стене.
А вслед за солнцем, будто догоняя его, в амбар ворвались люди. По сброшенной на пол железной двери застучали сапоги, зашлепали босые ноги, знакомый голос резко крикнул: «Дай бог почин».
И началось.
Бондари, конопатчики, перемазанные глиной кирпичники бросились к ящикам, к бочкам, катили их, тащили, сбивали обручи, рвали крышки. По амбарам застучали молотки, зазвенели топоры.
Какой-то старичище в рваном ватном душегрее — борода в три раза больше лица — показывал, куда сваливать рыбу из ящиков, из бочек, и покрикивал:
— Сыпь, подсыпай, черти-братцы! Ужо делить будем!
Чей-то озорной голос отозвался:
— Угадал, дедка! По кулю на дядю, по полкуля на племяша.
А какие-то незнакомые парнишки прыгали уже вокруг рыб и орали:
— Куча мала, куча мала!
На Степкино плечо легла чья-то горячая рука. Степка оглянулся: опять он, конопатчик.
— Задаточные раздобыл?
— Раздобыл.
— Вали сюда.
И протянул Степке картуз.
Степка тискал в картуз записки, а конопатчик покрикивал на татар, кативших бочки:
— А ну, сворачивай! Тут дело поважнее ваших бочек.
Он надел на голову картуз с расписками, подправил торчащие бумажки и спросил Степку:
— Ты чей такой?
— Засорин я, Степка. Вот чей. В участке были вместе.
Но конопатчик махнул рукой.
— Не время сейчас о вчерашнем, Степан…
И, приложив обе ладони к Степкиным щекам, притянул его к себе и сказал:
— В город пойдем завтра. Эмму за жабры возьмем. Понял?
— Какую Эмму? — удивился Степка.
— Да ну, губернатора, немец он, Эмма. Понял, нет? Мальчишкам накажи: пусть нынче домой не ходят, здесь ночуют. Слышишь? Завтра всем работы хватит. Держись возле меня завтра. Отобьешься, — конопатчика Кандыбу спроси. Это фамилия моя. Или дядю Ваню — это тоже я.
Глава XIV. Настоящие пули
Всю ночь ребята проспали на берегу, завернувшись в рваную рогожу. Степка проснулся от карканья воронья, от людских криков, от топанья ног. Вскочил, протер глаза. Полное утро. С той стороны реки, безлюдной и седой от полыни, повевало свежим ветерком. А здесь, на берегу, горячее солнце уже нагрело землю и припекло голову.
Мимо рогож, на которых еще спал Суслик, пробегали ребята, трепаные, мазаные, с палками, с баграми.
— Как спали? Что во сне видели? — орали они хором. — Эй, гляди, одному голову собаки отъели!
И тыкали палками в Суслика.
Суслик спал, зарывшись головой в мочалу, прижав к груди скорченные пальцы и вытянув худые, заголившиеся ноги.
«Разоспался, как дома, — подумал Степка и на одну короткую минуту вспомнил мать. — Что она там? Поди, по дворам мотается: „Где Степка мой?“»
Эх, жалко мать!
И, чтобы больше про это не думать, поскорее растолкал Суслика, и оба, немытые, нечесаные, отправились в поход.
Впереди ныряли в глубоких колеях татарские арбы. Овинами качались на них огромные скирды сухой соломы. По обеим сторонам дороги, поднимая желтую пыль, шли люди. Кто босой, кто в опорках на босу ногу, кто в сапогах-бахилах по самый пояс.
— На город сворачивай, к баракам! — загудели голоса.
Город показался сначала сверкающими на солнце золотыми маковками каменных церквей и желтыми полумесяцами татарских мечетей, потом бахчами с высокими пугалами на шестах и щелистыми заборами деревянных домишек.
На перекрестках попадались полосатые будки, такие же, как Ларивошкина, и все раскрыты настежь, все пустые. Вот блеснула речка. Степка обрадовался: совсем как Шайтанка. А глядь, не то: Шайтанка — та прямо-прямо идет, а эта, как вор, вильнула вдруг в сторону — и нет ее.
Потом пошли каменные дома, даже получше Юркиного. У Енгалычевых один низ каменный, а верх деревянный. А у этих и низ и верх каменные. Видать, большие богатеи живут. И, видать, боятся бунтовщиков. Двери во всех домах заперты, а ставни болтами приперты. Даже собачьего лая не слышно. Точно вымерли все в этих домах.
Ребята повзрослее стучали палками в закрытые ставни и кричали:
— Эй, золотопузики! Выходи на улицу!
«Надо было и к Енгалычевым вчера так постучать, — думает Степка. — Не догадались! Вот досада!»
Из калитки какого-то дома высунулась баба с ведром и, оглядываясь на двор, сказала ребятам:
— Не ходите в ту сторону, ребята, стрелять вас там будут. Вчера солдатню гнали к губернаторскому дому. И казачишек сотня проскакала… Вертайтесь лучше домой к матерям.
Степка и Суслик поглядели друг на друга.
Но тут вмешался какой-то долговязый парень в рваном азяме:
— Полно тебе, мамаша, на ребят страх напускать. Мы ихнюю солдатню народом задавим.
Он отпил воды и, утеревшись засаленным рукавом, весело сказал:
— Ну, а если и стрельнут? Не всякая пуля в кость да в мясо — иная и в поле. Пуля — она дура. Так-то вот, мамаша.
И Степке стало весело после слов долговязого.
Зашагали дальше. Каменные дома скоро кончились. Опять пошли окраинными улицами, мимо деревянных домишек, таких же стареньких, перекошенных, прилепившихся друг к другу, как в Горшечной слободке.