По ту сторону ночи, стр. 52

— Сюда, сюда, правьте сюда! — смутно донеслись до меня их крики.

Лошадь Никифора успела отойти от берега дальше моей, и сейчас ее тащила более мощная струя. Седок, пытавшийся было повернуть к острову, уже прекратил бесплодные усилия; теперь он лишь старался, чтобы его не снесло слишком низко. В полукилометре от нас лес вплотную подходил к реке, и за низкой травянистой поймой уже был виден метровый обрыв, с которого свешивались корни деревьев и осыпались комья земли. Если мы сейчас же не выберемся, нас затянет к обрыву, а тогда…

Обернувшись, Никифор что-то невнятно прокричал и пинками направил лошадь к берегу. Я дернул за повод; конь круто повернул туловище и, достав копытами дно, рванулся вперед. Однако сила течения была такова, что нас едва не опрокинуло; потеряв опору под ногами, Серый снова поплыл. Толчок чуть не выбросил меня из седла; уцепившись за гриву, я с трудом восстановил равновесие. Размокший сыромятный повод выскользнул из закоченевших пальцев и скрылся в пене.

Должно быть, на моем лице отразилась растерянность. Догнавший нас Саша бежал сейчас по берегу наравне со мной и кричал:

— Не бойтесь, не бойтесь! В крайнем случае бросьте коня, мы вас выловим!

Лес и обрыв надвигались со страшной быстротой. Как ни странно, то, что я испытывал, не было страхом. В голове теснились обрывки мыслей. «Если лошади зальет уши водой, она непременно утонет», вспомнилась чья-то фраза. Я приготовился к худшему; главное — не потерять головы!

Прошло две-три минуты. К моему удивлению, лошадь продолжала бороться с течением: река медленно ослабляла свою хватку. Я жив, я держусь на лошади, еще немного — и мы выберемся!

Понемногу ко мне вернулось самообладание. Перехватывая пальцами гриву, я дотянулся до повода и, осторожно подтянув его к себе, наискось направил Серого к берегу. На этот раз маневр удался. Лошадь, изо всех сил работая ногами и судорожно вытянув шею, быстро приближалась к спасительной луговине.

Несколько томительных мгновений — и вот из воды блеснула металлическая бляха нагрудника. Коснувшись дна, Серый напружинился и, вскинув корпус, одним прыжком выскочил на берег. Увы, в последний момент задние копыта лошади сорвались с обрыва, и ее круп вместе с землей и галькой стал опять оседать вниз. «Прыгать», — мелькнуло в голове. Но я не успел и шевельнуться; Серый с хрипом выдохнул воздух и, еще раз оттолкнувшись от неверной опоры, оказался на траве. Я соскользнул с седла и негнущимися от напряжения и холода ногами зацепился за кочку.

Лошадь Никифора была слабее Серого; течение протащило ее еще метров на двадцать ниже. Когда проклинавший все на свете каюр слез на землю, она, трясясь всем телом, стала жадно сощипывать верхушки с пожелтевшей травы,

Вскоре мы собрались у маленького, дымящего на ветру костра. Солнце клонилось к закату.

— Что делать будем? — спросил Никифор, протянув к огню закоченевшие руки и вороша обугленные ветки сухостоя.

— Эх, подняться бы тебе повыше, — сказал Миша, — и понесло бы вас прямо к косе.

— Черт его знал, это течение, прет как бешеное, не справиться!

— Надо было знать, — рассердился Саша. — Сплоховал, парень, плохо рассчитал, а потом струсил, вот и прыгаешь мокрый у костра.

— Иди ты знаешь куда, — огрызнулся каюр.

— Не ссорьтесь, не ссорьтесь, этим делу не поможешь.

— Ладно, вот чуть отогреюсь, опять поеду; посмотрим, кто струсит потом на переправе!

— Нет, Никифор, я думаю, повторять попытку не следует, слишком большой риск. На такой быстрине мы сейчас можем и груз утопить, и лошадей лишиться. Лучше подождем, переночуем, а утром видно будет.

Вскоре по обе стороны от груды мешков и ящиков выросли две палатки, в которых загудели затопленные к вечеру железные печурки. Прежде чем мы успели поужинать подстреленным в тот день громадным сизоголовым глухарем, спустилась ночь. В небе холодно мерцали звезды; из леса доносилось глухое уханье филина; вдоль шумящей в темноте реки дул от заснеженных гор ледяной ветер.

Засыпая, я долго ворочался на своей жесткой подстилке. Что принесет нам утро? «Переправа, переправа!»

Непостоянство — главное свойство горных рек. Маленький, мирно журчащий ручеек, может в течение часа обратиться в рокочущий камнями бурный поток; большие реки превращаются в непогоду в устрашающие мутные бездны. К счастью, вода спадает в них так же быстро, как и вздувается.

Наутро, подойдя к берегу, я с трудом поверил своим глазам. Паводок схлынул. Вода опустилась почти на пол- метра; этого было достаточно, чтобы галечный остров увеличился почти вдвое, а на перекате показались еще маленькие участки обсохшего дна.

Через два часа мы начали переправу. Как и накануне, лошади шли местами вплавь, но это уже было не опасно.

Поток потерял свою буйную силу; мы в несколько приемов перебросили свой груз сперва на остров, а затем и на правый берег реки. На этот раз несколько неприятных минут заставил нас пережить перекат за островом. Одна из лошадей, поскользнувшись на тинистой глыбе, упала в воду, и ее пришлось перевьючивать, стоя по колени в ледяной воде. Конечно, груз был подмочен. Вторая лошадь сбросила плохо привязанную печь. Кувыркаясь по камням, та стрелой полетела по течению, а затем, наполнившись водой, скрылась на дне. После долгих поисков и громких проклятий печка была найдена и водружена на место.

Лишь к обеду, голодные, мокрые и уставшие как собаки, мы поднялись наконец на высокую террасу правого берега.

Нефритовая галька

Петя отодвинул от бурно вскипевшего чайника горящую ветку. К потемневшему небу взвилась туча искр. Оранжевое пламя осветило палатки и укрывшие лагерь густые кусты ольховника.

Через несколько минут мы уже дуем на горячие как огонь кружки и не спеша прихлебываем крепкий чай. Тяжелый маршрут позади. Утомленное долгой ходьбой тело блаженно млеет от тепла и отдыха. В затихшей тайге свежо и по-ночному сыро, но у костра светло и уютно.

— Мой молоток вышел из строя! — говорит Ленчик.

Ласковое имя быстро прилипло к тоненькому светлому пареньку, любимцу отряда. Я привязался к нему за истинную страсть к минералогии. Он относится к минералам не только как молодой исследователь природы, но и как художник. Такую поглощающую и даже чувственную любовь к безгранично многообразной красоте камня я встречал только у академика Ферсмана и его ближайшего сотрудника директора Минералогического музея Академии наук Крыжановского.

— Вы знаете, — продолжает Ленчик, — мне попалась жила такого плотного диабаза, что я расплющил молоток, пока отбивал образец. Не диабаз, а нефрит, да и только!

— А разве тебе приходилось иметь дело с нефритом?

— Пришлось раз отбить кусочек! — как-то нехотя отвечает Ленчик.

— Но когда же? Ты ведь не бывал в Саянах, а только там и есть у нас месторождения нефрита!

— А ему не нужно было ездить в Саяны, — вмешивается в разговор смешливый Петя, — он отбил образец в минералогическом кабинете техникума!

— Ах, вот что! Воровал, значит!

Все друзья и знакомые Ленчика знают, что он самозабвенный и при этом не очень разборчивый в средствах коллекционер минералов. Под его кроватью в общежитии стоит небольшой ящик, в котором хранятся любовно укутанные в вату камни.

— Вовсе нет! — чуть смущен Ленчик. — Я отколотил лишь выступавший угол. После этого образец стал лучше, чем был!

— И долго ты с ним возился?

— Тоже чуть молоток не сломал!

Нефрит — священный камень «ию» китайцев — действительно отличается красотой и удивительной прочностью. В старых учебниках минералогии всегда писалось о глыбе нефрита, которую не смогли раздробить паровым молотом: разлетелась стальная наковальня и лопнул молот, но глыба осталась невредимой. Этот полупрозрачный, слабо мерцающий камень разных оттенков — от яблочно-зеленого до молочно-белого — известен с незапамятных времен. В становищах древнего человека находят великолепные нефритовые топоры, лезвие которых не затупили пробежавшие тысячелетия.