По ту сторону ночи, стр. 27

Не снимая пропитанных водой пудовых плащей, мы прежде всего разжигаем два костра — один для себя и второй для просушки места под палатку.

Разжечь костер из мокрых дров на мокрой земле и под мокрым небом не так-то просто! Мы с Сашей натаскала большую кучу валежника; Петя срубил в лесу сухую лиственницу и с помощью Бонапарта распилил ее на длинные поленья. Взяв одно из них, он своим острым как бритва топором (помимо нашего общего у Пети свой «личный» топор, который он никому и ни под каким видом не доверяет) расколол его надвое и стал стругать на тоненькие, завивающиеся у конца щепочки, которые в Сибири называют петушками. Затем он собрал из сухих стружек маленькую кучку, подложил под нее клочок бумаги и поджег этот крошечный костер. Чтобы его не погасило дождем, я прикрыл огонь полой своего брезентового плаща. Петя тем временем подбрасывал в огонь все новые и новые щепочки и веточки. Через некоторое время мрачные сумерки озарило яркое пламя, которое не мог бы сразу загасить даже и более сильный дождь. Мы уже смело подкладываем влажные и просто мокрые поленья; они трещат и взрываются клубами пара, но в конце концов также вспыхивают голубыми и красными огоньками.

Как только разгорелся костер, мы сняли с себя отяжелевшую от воды одежду и развесили ее вокруг огня на длинных жердях. От одежды валит пар и разносится густой запах подпекаемой ваты и шерсти. Чтобы и в самом деле не сжечь чего-нибудь, мы хлопочем у жердей, переворачивая горячую одежду с одной стороны на другую.

Со скрывшегося в темноте неба на наши голые плечи продолжает моросить дождь, но теперь он не страшен. Холодная морось приятно ложится на обжигаемое костром тело.

Второй костер хорошо обсушил гальку и прогрел землю, на которой сейчас же была разбита палатка и разостланы войлочные подстилки. Мы хорошенько закрываем небольшим брезентом оставшиеся в лодке вещи, и все, кроме дежурного Саши, прячемся от непогоды в палатку. Внутри темно; впервые за это путешествие приходится зажечь свечу.

В одиннадцатом часу вечера мы уже проглотили сваренный Сашей гусиный суп с гигантскими, круто замешанными галушками и готовимся ко сну. Меня продолжает беспокоить прибывающая из-за дождей река. Чтобы наводнение не застало нас врасплох, я опять готовлю размеченный зарубками репер и ставлю его у кромки воды. Каждому выходящему ночью из палатки вменяется в обязанность подойти к берегу и проверить уровень реки.

После этого мы залезаем под одеяло и гасим свечу. Дождь прекратился, но порывы ветра сбрасывают с деревьев целые пригоршни воды; беспорядочной барабанной дробью стучат крупные капли о туго натянутое полотно палатки. Засыпая, я слышу вдалеке глухой рев сохатого.

Ох, неуютно ему, бедному, брести сейчас по темной мокрой тайге.

Утро опять началось моросящим дождем. Накинув на голову плащ, я вышел из палатки. Трудно представить себе более тоскливую картину: вздувшаяся мутная река, холод, туман; в лесу хлюпающая почва и поникшие ветки деревьев; никакого просвета — ни на небе, ни в душе!

Вода в реке прибыла не меньше чем на четверть метра. Лодка, почти целиком вытащенная вечером на берег, сейчас свободно покачивается на воде, по которой плывет всякий лесной мусор. Если бы река поднялась за ночь еще сантиметров на двадцать, наши постели были бы залиты водой.

Мне не хочется будить ребят: они так утомились за вчерашний день! Достав из палатки положенные туда с ночи высушенные дрова, я разжигаю костер, варю двух гусей и кипячу чай. Недавно, подсчитав наши запасы муки, мы были вынуждены сократить хлебный рацион и в связи с этим едим гораздо больше мяса, чем раньше. За вчерашний день, например, мы съели двух больших казарок — приблизительно по полтора-два килограмма мяса на душу!

В половине десятого, слив с брезента, которым была прикрыта лодка, не меньше двух ведер воды, трогаемся дальше. И этот день мы бредем вдоль невероятно петляющей Уямкунды под непрерывным вялым дождем. Изредка он усиливается, и тогда невозможно не только делать записи, но даже и курить. Температура упала до девяти градусов; мерзнут руки и ноги. Набухшие, жесткие, как будто они сделаны из жести, плащи пропускают воду вдоль швов. По плечам и спине сбегают холодные струйки.

Уныло шагая сейчас у булькающей под дождем реки, я стараюсь думать о приятных и во всяком случае сухих вещах. Ах, как хорошо сейчас в городе! Вот, например, у меня в кабинете такое уютное кресло. Оно не слишком мягко и не слишком жестко; лучшего для работы кресла и не придумаешь! Или, например, как хорошо сидеть в кино — сухо, тепло, не нужно тревожиться о подходящем месте для ночлега, заботиться о костре, у которого подгораешь спереди и подмерзаешь сзади! Даже дождь в городе вовсе не страшен — блестит мостовая, и все, знаешь, что, пройдя улицу, зайдешь в сухой и теплый дом.

Хлюп! Это, размечтавшись, я попал ногой в большую лужу и поднял целый фонтан брызг. Делать нечего, нужно вернуться к действительности.

К концу бесконечно длинного и изнурительного дня, которому, казалось, и конца не будет, за одним из поворотов Уямкунды появилось устье Монни. Было уже поздно — половина девятого; над застывшей от холода долиной сгущались печальные сумерки.

Сперва мы увидели небольшой просвет в кустах тальника, а затем узкий, но быстрый ручей, впадавший с левой стороны в Уямкунду.

— Что-то уж слишком мал для Монни, — сказал я, — Не пройти ли нам еще немного вперед, чтобы не попасть по ошибке в протоку?

Это действительно оказалась протока, но принадлежала она Монни, а не Уямкунде. Через сто пятьдесят — двести метров мы наткнулись на главное русло Монни, которая вливалась в Уямкунду стремительным потоком шириной всего около десяти метров. Новая река направлялась прямо на восток. Сомнений не может быть — это Монни!

Итак, вечером в среду 22 июля мы достигли границ известного мира.

— Интересно, выдал ли Колумб хотя бы по чарке вина своим матросам, когда приплыл к Америке? — с деланным безразличием обращается ко всем Саша.

— Колумб, конечно, выдал, и от Пети мы такой же награды потребуем, — говорю я, стискивая зубы, чтобы они не стучали от холода, как кастаньеты.

— Я могу хватить сто граммов и без повода, — добавляет Бонапарт.

— Будет, будет вам по чарке, дайте срок! — бодро кричит Петя.

Но нам не везет. Левый берег Монни возле устья заболочен, а правый слишком лесист — негде разбить палатку. Мы слишком измучены, чтобы идти вверх по долине Монни в поисках подходящего для лагеря места.

— Переправимся на ту сторону Уямкунды, — предлагаю я.

Действительно, прямо против устья Монни виден плоский песчаный берег; он очень удобен для лагеря, хотя, может быть, и опасен в случае наводнения.

Уямкунда глубока; нам приходится влезть в лодку и переправляться к правому берегу на веслах.

Разгрузка лодки, разжигание костров и установка палатки затянулись до поздней ночи. Все мы до того устали, что отказываемся от горячего ужина и залезаем в постели, ограничившись лишь крепким сладким чаем со спиртом и холодным мясом. Увы, нам приходится есть его почти без хлеба — запасы печеных лепешек подошли к концу.

Пока мы возились с сушкой одежды и чаем, дождь прекратился. Поднявшийся ледяной ветер немного разогнал облака, и в небольшом окошке показался, но сейчас же скрылся кусочек светлого неба.

— Барометр поднялся на два миллиметра! — радостно объявил Саша, поднеся к циферблату колеблющееся пламя свечи.

К сожалению, наши надежды на улучшение погоды не оправдались. Еще не успели мы закончить обсуждение планов на ближайшие дни, как по палатке опять дробно застучали капли. Услышав эту привычную монотонную музыку, Петя замысловато выругался и, повернувшись на бок, закрыл голову одеялом.

Я завожу свои часы и, перед тем как положить их под подушку, смотрю на стрелку — четверть первого ночи. Ой как поздно! Скорее спать!

Монни. Глава 16

К утру барометр поднялся еще на пять миллиметров. Измученный предыдущим днем, я просыпаюсь лишь в на- чале десятого и выползаю из палатки.