Мост через вечность, стр. 3

Неторопливо стрекочут сверчки: «Может быть, может быть».

Это стало каменной стеной, о которую разбились последние мгновения вечера.

– Если они это утверждают, – проворчал я, обращаясь к себе, – они заблуждаются.

Мне было интересно, согласится ли она со мной, где бы она ни была. Заблуждаются ли они, моя милая незнакомка?

Она не ответила из своего неизвестно-где.

К тому времени, когда наутро крылья оттаяли от инея, чехол мотора, ящик с инструментом, коробка с продуктами и таганок были уже аккуратно уложены на переднем сиденье, запакованы и как следует закреплены. Остатки завтрака я оставил еноту.

Во сне ответ нашелся сам собой: Те просветленные и совершенные – они ,.#cb предполагать что угодно, но решения принимаю я сам. А я решил, что не собираюсь прожить жизнь в одиночестве.

Я натянул перчатки, толкнул винт, в последний раз запустил двигатель и устроился в кабине.

Что бы я сделал, если бы увидел ее сейчас идущей по скошенной траве? Дурацкий импульс, странный холодок в затылке, я осмотрелся.

Поле было пустым.

Флайт взревел на подъеме, повернул на восток и приземлился в аэропорту Кэнкэки, штат Иллинойс. В тот же день я продал аэроплан за одиннадцать тысяч долларов наличными и упаковал деньги в свой сверток с постельными принадлежностями.

Последние долгие минуты наедине с моим бипланом. Я поблагодарил и попрощался, дотронулся до винта и, не оборачиваясь, быстро покинул ангар.

Приземлился, богатый и бездомный. Я ступил на улицы планеты, обитаемой четырьмя миллиардами пятьюста миллионами душ, и с этого момента с головой погрузился в поиски той единственной женщины, которая, согласно мнению лучших из когда-либо живших людей, не могла существовать в природе.

Два

То, что очаровывает нас, также ведет и защищает. Страстная одержимость, чем-нибудь, что мы любим – парусами, самолетами, идеями – и неудержимый магический поток прокладывает нам путь вперед, низводя до нуля значительность правил, здравый смысл и разногласия, перенося нас через глубочайшие ущелья различий во мнениях. Без силы этой любви:

– Что это вы пишете? – она смотрела на меня с таким изумлением, словно никогда не видела, чтобы кто-то писал в блокноте ручкой по дороге на юг в автобусе, направляющемся во Флориду.

Когда кто-либо врывается в мое уединение, разрушая его своими вопросами, я имею обыкновение иногда отвечать без объяснений, чтобы напугать человека и заставить его помолчать.

– Пишу письмо самому себе – тому, кем я был двадцать лет назад. Называется «Жаль, Что Я Этого Не Знал, Когда Был Тобой».

Несмотря на мое раздражение, ее глаза – весьма приятно было это видеть – загорелись любопытством и храбрым намерением это любопытство удовлетворить. Глубина карих глаз, темный водопад гладко зачесанных волос.

– Почитайте его мне, – ничуть не испугавшись, попросила она.

Я прочел – последний абзац до того места, на котором она меня прервала.

– Это правда?

– Назовите что-нибудь одно, что вы любили, – предложил я. – Привязанность не считается. Только то, что внушало вам всепобеждающую неуправляемую страсть:

– Лошади, – мгновенно отозвалась она. – Я любила лошадей.

– Когда вы были с вашими лошадьми, мир приобретал иную расцветку, чем имел все остальное время. Да?

Она улыбнулась:

– Точно. Я была королевой Огайо. Маме приходилось вылавливать меня с помощью лассо, чтобы выдернуть из седла и заставить идти домой. Бояться? Только не я! Я скакала на большом жеребце – его звали Сэнди – и он был моим другом, и пока я была с ним, никому бы и в голову не пришло меня обидеть. Я любила Сэнди.

Мне показалось, что она высказалась до конца. Но она добавила:

– А сейчас нет ничего, к чему я относилась бы таким же образом.

Я промолчал. Она погрузилась в свои собственные воспоминания, в те времена, когда Сэнди был с ней. Я вернулся к письму.

Без силы этой любви, мы становимся лодками, увязшими в штиле на море беспросветной скуки, а это смертельно:

– А как вы собираетесь отсылать письмо туда – в то время, которое прошло двадцать лет назад? – поинтересовалась она.

– Не знаю, – ответил я, заканчивая последнее на странице предложение. – Но разве не будет ужасно, если в тот день, когда я узнаю, как отправлять послания в прошлое, мне нечего будет послать? Так, что, пожалуй, прежде всего следует приготовить пакет. А потом уже подумать о пересылке.

Сколько раз я говорил себе о чем-то: «Как плохо, что я этого не знал, когда мне было десять; если бы я понял это в двенадцать; сколько времени ушло попусту, пока я понял; я опоздал на двадцать лет!»

– А куда вы направляетесь?

– Географически?

– Да.

– Подальше от зимы, – ответил я. – На Юг. В самую середину Флориды.

– Куда именно во Флориде?

– Трудно сказать. Я собираюсь встретиться со своей подругой, но где она – я в общем-то не знаю.

Похоже, она наилучшим образом поняла, что скрывалось за этой моей фразой.

– Вы отыщете ее.

Я замялся в ответ и взглянул на нее:

– Вы понимаете, что вы только что сказали? «Вы отыщете ее»?

– Понимаю.

– Будьте добры, объясните.

– Нет, – сказала она, загадочно улыбаясь. Ее глаза мерцали темным сиянием, отчего казались почти черными. Гладкая кожа, покрытая ореховым загаром, ни единой складки или морщинки, ничего, что указывало бы на то, кто она такая. Настолько молода, что лицо выглядит неоформившимся.

– «Нет». То-то и оно, – сказал я, улыбаясь в ответ.

Автобус с гудением мчался по магистральному шоссе, мимо проносились фермы, дорожные знаки цвета осенней листвы вдоль обочины. Биплан мог бы приземлиться на это поле. Правда, столбы по краю дороги высоковаты, но Флайт вполне прошел бы под проводами:

Кто эта незнакомка, сидящая рядом? Улыбка космоса по поводу моих страхов? Стечение обстоятельств, посланное мне, дабы развеять сомнения? Возможно. Все может быть. Может быть – Шимода в маске.

– А вы летаете на самолетах? – как бы между прочим поинтересовался я.

– Сидела бы я тогда в этом автобусе?! От одной только мысли об этом у меня сдают нервы, – сказала она. – На самолетах!

Она передернула плечами и тряхнула головой:

– Ненавижу летать.

Она открыла сумочку и начала что-то в ней искать.

– Я закурю, не возражаете?

Я отпрянул, рефлекторно съежившись.

– Не возражаю?! Сигарета?! Мадам, пожалуйста!.. – я попытался было объясниться, не задев ее самолюбия. – Вы не: вы намереваетесь напустить дыму в крохотный объем воздуха между нами? Что дурного я вам сделал? За что же тогда вы хотите заставить меня дышать дымом?

Если бы она была Шимодой, она мгновенно вычислила бы, что я думаю по поводу сигарет.

От моих слов она застыла.

– Ладно, извините, я сожалею, – произнесла она наконец и, взяв с собой ac,.g*c пересела на сиденье подальше от меня. Она сожалела, и была задета, и разозлилась.

Плохо, очень плохо. Такие темные глаза.

Я снова взялся за ручку – писать письмо мальчишке из прошлого. Что рассказать ему о поисках родной души? Ручка в ожидании застыла над бумагой.

Я вырос в доме, окруженном изгородью. В изгороди была белая калитка из гладкого дерева. В нижней части калитки – две круглые дырочки, чтобы собаке было видно, что делается снаружи. Однажды я возвращался домой со школьного вечера очень поздно. Высоко в небе висела луна. Помню, я остановился, рука на калитке, и заговорил, обращаясь к себе и к женщине, которую полюблю, так тихо, что даже собаке не было слышно.

– Не знаю, где ты, но где-то ты живешь сейчас на этой земле, и однажды мы вместе – ты и я – дотронемся до этой калитки там, где касаюсь ее сейчас я. Твоя рука коснется вот этого самого дерева вот здесь! Затем мы войдем, и будущее и прошлое будут переполнять нас, и мы будем значить друг для друга так много, как еще никто никогда ни для кого не значил. Встретиться сейчас мы не можем, я не знаю, почему. Однако придет день, и наши вопросы станут ответами, и мы окажемся в чем-то таком светлом: и каждый мой шаг – это шаг к тебе по мосту, который нам предстоит перейти, чтобы встретиться. Но ведь прежде, чем ожидание станет слишком долгим? Пожалуйста, а?