Самая крупная победа, стр. 30

А мне показалось, что он говорит не совсем искренне.

В душевой мы кричали, пели и шлепали друг друга по мокрым спинам в этот день гораздо сильнее, чем всегда. Мишка особенно отличался. А когда уходили, то один другого молодцеватее прощались с Вадимом Вадимычем, который хоть и тщательно прятал лукавую улыбку, но все же проговаривался глазами, что уж ему-то все это очень хорошо знакомо.

На улице было тихо, и воздух был такой чистый! Шли гурьбой, громко говорили о том о сем, стараясь не затрагивать того, что всех мучило.

И все-таки кто-то не удержался, брякнул, что неделю назад видел тренировку в «Динамо» и что там ребята очень здоровые… И все сразу же замолчали. Потом Борис хмуро сказал, что если здоровые, то, значит, и весят много, а стало быть, им с такими же здоровыми и боксировать дадут. Это простое и ясное рассуждение всех ободрило, и мы снова стали наперебой говорить, а мне захотелось поскорее похвалиться перед Севой. Едва дождался, когда мы с Мишкой приехали на нашу станцию и пошли каждый в свою сторону.

Дядя Владя сказал, поправляясь на табуретке:

— Где же это ты так долго? Денежкин твой минуту двери постоять на пяте не дает — так и шныряет!..

Не успел он договорить, как дверь действительно отворилась и в нее просунулась голова Севы.

— Дядя Владь! А Гена еще… — начал он, но заметил меня и уже другим голосом сказал: — А, пришел?

— Пришел, — направляясь в свою комнату, ответил я гордо и, скидывая с себя пальто, сказал небрежно, что скоро буду драться.

— С Митькой, да?! — обрадовался Сева (тот его еще раз обидел: лыжную палку сломал).

— Да нет! — с презрением ответил я. — Тоже мне противник! Пока сам точно не знаю с кем. С кем-то не то из «Динамо», не то из «Спартака».

— Ух ты-ы! — попятился даже Сева. И я великолепно понял его.

В самом деле, чуть не каждый день слышали, с каким уважением произносились везде эти самые грозные названия: на улице, во дворе, в школе, — и вдруг самому драться с ними.

Боясь поддаться этому настроению, я поспешно сказал:

— Ну и что? Такие же, как и мы, пацаны. Так же у них по две руки и ноги. Так же они перчатки наденут. Не нужно только дрейфить. Старайся показывать судьям все, чему тебя учили в зале: обыгрывать, обманывать, — и победа обеспечена!

— Верно! Правильно! Только не дрейфить! — воодушевился Сева и стал, нелепо размахивая кулаками, показывать, как он бы запросто расправился с любым динамовцем или там спартаковцем.

И мне стало казаться, что и в самом деле нет ничего легче, как завести в самую что ни на есть глупейшую западню любого противника и набрать нужное для победы количество очков. «У-ух, если б вот сейчас выпустили! — стискивая кулаки, подумал я. — Уж я бы показал!..» Вспомнил, из чего складывается победа: тренировка и строгий режим, — испуганно посмотрел на часы. Ого, сколько времени, а мне еще уроки доделывать. Сказал Севе:

— Ну, ты иди, мне нужно режим соблюдать.

— Какой режим?

— Ну-у, это когда вовремя едят, спать ложатся…

— Как в лагере, да? — насмешливо спросил Сева. — Эх ты, маленький!

— Да ничего ты не понимаешь! В лагере не так! — обозлился я. — Там горнисты трубят, а я сам. Знаешь, сколько это добавочных сил прибавляет!

Сева облизал губы и сразу же насторожился:

— Прибавляет? Это точно?

— Конечно!

— Тогда… тогда и я буду. А как?

— Ну как? Ложись спать пораньше, вставай пораньше, делай зарядку и по пояс… Хотя ладно, это уж можешь не делать. Ешь вовремя…

— Да это я и так делаю, — обиженно перебил Сева, — вот только мама все время с хлебом заставляет.

— Правильно, так и надо. И еще по утрам до школы нужно менять темп: то быстрее, то медленнее ходить. Для дыхания, понял? Вот. А теперь иди, соблюдай режим.

Когда за Севой гулко бухнула дверь, я вдруг ощутил, что меня снова охватывает тревожное чувство. Мать, вернувшись из библиотеки, где она теперь каждый день готовится к экзаменам, даже спросила, отчего это я такой задумчивый, и приложила к моему лбу свою узкую холодную ладонь.

Когда мы поужинали и я, доделав уроки, лег спать, то долго-долго не мог заснуть: все время видел перед собой наступающего на меня мускулистого дядю и отбивал его огромные кулачищи.

19

На улице было холодно и еще горели фонари. Ночью нападало много снегу, и весь двор как бы приподнялся, отчего флигель стал казаться еще меньше. Тропинка, которая вела к воротам, была вся засыпана, и за угол дома вели лишь глубокие черные ямы — следы.

Старательно перепрыгивая из одного следа в другой и все равно чувствуя, что в ботинки набивается снег, я выбрался за ворота и огляделся: мостовая была уже чистая и вся разноцветно искрилась под светом фонарей, а тротуары расчищали дворники, дружно грохоча на всю улицу своими огромными фанерными совками, и воздвигали вдоль тротуаров снежные валы.

Я взял портфель поудобнее и, глядя себе под ноги, решительно пошел, постепенно ускоряя шаг.

Дворничиха Егоровна крикнула, думая, что я боюсь Митьки:

— Да ты не беги! Этот бандит еще спит небось!

Я ничего не ответил, потому что тогда пришлось бы останавливаться и сбивать дыхание, а этого, Вадим Вадимыч предупреждал, делать не рекомендуется.

Когда я подходил к школе, то с удивлением почувствовал, что весь разогрелся: щеки горели, по телу разливалась какая-то необыкновенная легкость и бодрость.

Жора, часто дыша — за мной гнался! — спросил:

— Чего ты так?

— Как? — делая вид, будто не понимаю, переспросил я.

Конечно, хотелось рассказать, что скоро буду выступать в настоящих состязаниях, что поэтому так и шел. Но не решился: скажешь, а потом вдруг…

— Ну-у, вот так: весь согнулся и то бежишь, то шагом идешь, — пояснил Жора.

— А, просто так, — ответил я и быстро отошел от него, будто вдруг что-то очень важное вспомнил.

Весь день я чувствовал себя великолепно. Хотелось прыгать, возиться, дурачиться. И поэтому, когда в классе стали сговариваться идти вечером на каток, я, узнав, что пойдет и Лиля, тоже захотел. Ребята уже несколько раз ходили, да так получалось, что мне как раз нужно было ехать во дворец. Но сегодня суббота, и я свободен. На последнем уроке сидел и только и думал, как буду кататься с Лилей.

Когда шел домой, на площади встретил Севу. Он тоже менял темп: то, согнувшись, трусил рысцой, то вдруг резко затормаживал и еле плелся.

— Зачем же так? Надо постепенно!

— Ничего, и так хорошо. Знаешь, сколько у меня уже дыхания прибавилось? Вот только мне не нравится, что когда медленно, то все время думаю, что в школу опоздаю. — И он двинулся дальше.

Я ухмыльнулся, покачал головой: «Ох, Севка! Вот какой чудак этот Севка!»

Возле нашего дома стоял самосвал. И Егоровна, натуживаясь, бросала в кузов деревянной лопатой снег.

Я обрадовался: мне же очень полезно поработать.

Подскочил к дворничихе:

— Дайте! Ну дайте, пожалуйста, я! — и, кинув на край тротуара портфель, выхватил у нее лопату.

— Ну валяй, валяй, — утирая фартуком свое багровое, в мелких бисеринках пота лицо, ответила дворничиха. — Да где же ты раньше-то был? Я вон уже какую пропасть перешвыряла!

Я нетерпеливо вонзил лопату в снег, но сразу же понял, что захватил слишком много и не подниму.

— Ох, сколько! Так и лопата может переломиться! — схитрил я.

— Не переломится, не переломится! — не разгадав моей уловки, успокоила дворничиха. — Не бойсь, поддевай, поддевай поболе!

Из ворот показался Митька. Я опустил лопату.

— Ну, чего тебе? — сердито обернулась к нему дворничиха.

— Да ничего! — нахально ответил он и зло посмотрел на меня.

Он все не мог простить того унижения, которое ему пришлось испытать тогда во дворе. Прошел, делая вид, что не замечает лежащего на краю тротуара портфеля. Но, поравнявшись с ним, неожиданно размахнулся, изо всех сил ударил по нему ногой и, гогоча, бросился прочь.