Самая крупная победа, стр. 12

— Плохо. Гляди! — строго сказал Борис и едва уловимыми движениями кистей начал вращать веревочку так, что ее стало почти не видно, а сам легко, на мысочках, бесшумно прыгать — слышен был только тонкий свист и мягкие поскоки.

«Вот это да! — подумал я. — Так ни одна девчонка не сумеет!» И скакалка уже перестала казаться мне пустяком, девчачьей забавой.

Снова попробовал — опять не получилось. Признался, что никогда, конечно, всерьез не прыгал, так как считал позорным для ребят.

— Зря, — нахмурился Борис. — Значит, придется дома разучивать. Не будем же мы здесь тратить время на такие вещи.

Тут, к счастью, Вадим Вадимыч крикнул: «Время!» — и сказал, чтобы все новички заканчивали тренировку и шли в душевую.

— Впрочем, стоп! Еще раз напоминаю: не забывайте делать по утрам зарядку. А после этого — по пояс холодной водой, иначе ничего из вас не выйдет! Пораньше ложитесь, пораньше вставайте. Кстати, будут болеть завтра мышцы — не пугайтесь, это обычное явление, все постепенно утихнет. А теперь ступайте в душевую.

Борис шепнул:

— Так ты не забудь про дневник, слышишь? Вот как у меня. — Он вынес и показал мне тетрадь в коленкоровой обложке, на первой странице которой было красиво написано: «Тренировочный дневник боксера второго юношеского разряда Бориса Лапина».

Покрутившись под упругими горячими струями в гулкой душевой, я с удивлением ощутил, что усталости как не бывало: по всему телу разлилась приятная истома, но зато вдруг страшно захотелось есть. Ну точно так же, как бывало после целого дня катания по Ленинским горам на лыжах. Даже кусок черного хлеба съел бы с превеликим удовольствием. Вот какой осел, не догадался прихватить хоть корочку! И я на время даже забыл и сердитый голос учителя, и отчаяние, которое то и дело овладевало мною. Правда, когда мы все вымылись, оделись и вышли на улицу, Мишка напомнил об этом.

— В общем, ничего из нас, наверно, не выйдет! — шепнул он мне и безнадежно махнул рукой.

Это верно: мне и в голову раньше не приходило, что я такой бестолковый и неуклюжий, ну самый настоящий, как говорит Митька, сундук с клопами.

7

За всю дорогу мы с Мишкой не сказали друг другу ни слова. А когда вышли из метро, он вдруг, хмуро глядя в мокрый тротуар, спросил:

— Ты… на следующую тренировку поедешь?

— А ты?

— Да вообще-то съезжу еще разок, посмотрю… — все так же хмуро ответил Мишка и, сунув мне свою шершавую руку, пошел прочь.

Подходя к дому, я вспомнил о Севе. Ну вот что теперь ему говорить? Решил, что лучше всего, конечно, незаметно пробраться к себе и потом что-нибудь придумать.

Но едва я на цыпочках поднялся по лестнице, как дверь Севиной квартиры растворилась и Сева — я даже отшатнулся! — стремительно сунулся к моему лицу и стал пристально вглядываться.

— Ты что? — удивился я.

— Там не был, да? — не отвечая, шепотом спросил он.

— Почему? — отворяя свою дверь и пропуская его впереди себя, снова удивился я.

— А это, как ее, а почему тогда у тебя ни одного синяка нету?

— А-а, — нахмурился я, и мне стало очень совестно, что я действительно ездил на тренировку, а лицо чистое — ну явно не дрался! (Хотя опять сколько с Мишкой ни смотрели, ни у кого синяков в зале не видели. Ну хоть бы малюсенький синячишко у кого! Определенно слабаки!) — Противника не было. Уж я себе и перчатки самые большие выбрал, и на ринг взобрался, а вот драться не с кем оказалось. Вообще-то был там один пацан, да он совсем уж новенький, даже не с начала тренировки пришел. Испугался…

— У-ух, здорово! — прыгал Сева. — Ты, значит, прямо вот так смело вышел, а тот сдрейфил? А мне что-нибудь покажешь, а?

— Ладно. Только иди-ка лучше вот сюда. — Я потянул приятеля в полутемную переднюю, поближе к своей комнате. — И знай: драться пока не будем — перчаток нет. Становись… Смир-рно! (Сева замер и вытянул руки по швам.) Так вот прежде всего запомни: бокс — это тебе не драка какая-нибудь, а… искусство! — торжественно начал я.

— Угу, искусство, — покорно повторил Сева.

И наше первое занятие началось. Севе все нравилось: и как я рассказываю, и как показываю. Вот только ему казалось совершенно лишним, что нужно очень тщательно отшлифовывать умение правильно, по-боксерски двигаться. Ему не терпелось поскорее выучиться бить так, чтобы Митька с катушек летел, а тут трать время, двигайся как дурак!

— Да почему же «как дурак»? — сердился я. — Ноги — это фундамент в боксе. Без них лучше никуда не суйся. Сразу же пропадешь! Если боксер не умеет правильно двигаться, то его любой слабак в первую же минуту одним мизинчиком побьет.

— Чудно! — упорствовал Сева. — Да зачем же зря двигаться? Нам ведь что нужно? Подождать, когда Митька выйдет на улицу, незаметно подкрасться и изо всех сил трахнуть ему боксерским ударом — вот и все.

И совсем не к чему перед ним раздвигиваться!

Честно говоря, мне и самому казалось, что это так. Да Вадим Вадимыч и Борис как-то очень уж здорово объясняли, зачем все-таки это нужно. Что-то насчет самолетов Вадим Вадимыч толковал… А, вспомнил, вспомнил!

— Ничего ты не понимаешь, — солидно перебил я рассуждения Севы. — Вот зачем это нужно, слушай. Ну, представь, вообрази, понимаешь, что встретились в воздушном бою два самолета: один — бомбардировщик, а другой — истребитель. У бомбардировщика двадцать пулеметов, а у истребителя один. Во! На целых девятнадцать меньше! И что же ты думаешь? Пока твой бомбардировщик со всеми своими пулеметами повернется, нацелится, пока он то да се, истребитель вокруг него уже раз пять вжи-и! вжи-и! И с ходу в хвост — очередь! И тот, конечно, курды вниз. Ясно? Так и Митька… Тьфу! То есть так и тот, кто не умеет двигаться. Пока он туда-сюда, а ты уже тут как тут — с другой стороны молотишь сколько влезет.

Сравнение с самолетами, в одном из которых — в истребителе, конечно! — Сева с гордостью увидел себя, подействовало на него, и он стал учиться по-боксерски двигаться.

А когда он, как ему казалось, немножечко выучился, то попросил, чтобы я объяснил теперь, как нужно ударять.

— Ну, это тебе еще рановато, — к его великому огорчению, солидно возразил я: не мог же я признаться, что и сам пока ничего не умею. — Тебе еще недельку-другую придется шаги шлифовать, чтобы без всяких запинок и ошибочек все делать. Ну, а теперь беги домой.

Увидев на столе приготовленный матерью ужин — сама-то она, наверно, уехала в библиотеку заниматься, — я сразу почувствовал страшную пустоту в желудке. Ужин, правда, нужно было разогреть, но я, не умея перебороть нетерпение, бросил сверток на стул, не моя рук, уселся и начал есть прямо из сковороды. Выпил два стакана чуть теплого чая и удивился, что мои движения вдруг сразу же стали какие-то вялые, а мысли тягучие. Да еще, как нарочно, за окном было темно и дремотно качалась похожая на голову марсианина тень фонаря.

Поглядев на нее, я вдруг вспомнил, что не все уроки приготовил, взял учебник и сел за стол. Но моя шея то и дело стала подламываться и подламываться, а голова сама собою падать на грудь. Я заставлял себя быть начеку, следил за головой, но она падала как раз тогда, когда я хоть на секунду переставал о ней думать.

«Так я лучше лягу, и тогда ей будет некуда падать!» — решил я и, скинув ботинки, улегся на диван и стал читать лежа. Но откуда-то с потолка вдруг спрыгнул заплаканный Сева и, всхлипывая и размазывая по грязному лицу слезы, стал жаловаться, что его избил Митька. Я пошвырял все учебники за шкаф, наскоро повторил, как нужно шагать в стойке, в которой боксера никак нельзя победить, и пошел из комнаты. Но тут меня остановил чей-то взгляд, хотя никого в комнате не было. Мне сделалось беспокойно, захотелось что-то скинуть с себя, от чего-то освободиться. Я заворочался и открыл глаза: надо мною склонилось тревожное лицо матери.