Звезда бессмертия, стр. 16

— А эта трубка? Она для озвучивания? — показал Олег на черный прибор.

— Секрет фирмы, капитан! — улыбнулась Олегу Таня. — И будущая мечта каждой запасливой хозяйки. Проверим в действии на Днепре, а затем и в море…

Потом было двадцать девять удивительных дней.

С заданной крейсерской скоростью, обгоняя пассажирские теплоходы, доверху груженные баржи и самоходки, речные трамваи, тримаран с безлюдной, как у летучего голландца, палубой не плыл, а парил над Днепром, тихонько пощелкивая датчиками и реле.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

…Тоннель, казалось, был бесконечным. Часы молодого кечуа на руке Роберто отсчитывали уже вторые сутки, а они с дедом все шли и шли под его высоким, слепяще-белым сводом, от яркого сияния которого начинали болеть и слезиться глаза.

Особенно трудно было Фредерико. Сказывались прожитые годы, четырнадцать дней тяжелого пути по каменистым и ледяным горным тропам, пережитое нервное потрясение от невиданной доселе картины грохочущего, полыхающего страшным огнем вулкана и стонущей, дрожащей от могучих толчков земли. А потом еще этот древний талисман аймара, открывающий подземные врата, и удивительный тоннель с сияющим, словно полуденное солнце, сводом.

Давало о себе знать и постоянное недоедание в пути, длительное отсутствие горячей пищи. Дрова у них кончились на восьмой день, а на почти пятикилометровой высоте, куда увела их тропа, только скалы и снег. И без того скудный запас пищи полностью иссяк еще за три дня до подхода к скале Ау. Последнюю лепешку они съели там, на тропе, уверенные, что, спустившись с крутизны на плато через день-другой, раздобудут что-нибудь съестное, наловят рыбы в водах озера Тотокуку и уж, конечно, найдут пищу в одном из храмов аймара. Жрецы храмов всегда получали богатые приношения за исполнение обрядов и щедрые пожертвования для могущественного солнцеликого Виракочи. Они никогда не отказывали паломникам, а тем более соплеменникам в крове и еде. Знали, что те отработают сторицей.

Но древние храмы навсегда исчезли в пучине озера. Видимо, разгневали жрецы своей жадностью солнцеликого Виракочу. А их теперешний путь, путь Роберто и Фредерико, был неведом, наверное, даже ему. Иначе он давно подал бы знак, помог найти еду и воду… Правда, аймара издавна терпеливо умеют переносить голод. Не сутки, а целых пять дней, даже неделю смогли бы еще Роберто и Фредерико продолжать свой путь и без пищи — ведь в конце концов когда-нибудь кончится этот тоннель! Но на помощь голоду пришел куда более страшный враг — жажда. С каждым часом оба они все больше теряли силы, все чаще останавливались и отдыхали в полуобморочном забытье, в тяжелой дреме, от вязких пут которой каждый раз все труднее было освободиться.

Сквозь давящую кошмарную дремоту им грезились искрящиеся водопады на склонах родного плато, талый снег предгорий, свежая вода в высоком кувшине на маленьком табурете сразу за порогом их дома. Они видели, с каким наслаждением пьют из этого старого кувшина прохладную, удивительно вкусную воду и Секстина, и Дийяда, и Мадлен. Но стоило поднести тонкое горлышко кувшина к пересохшим губам Фредерико или Роберто, как она застревала в.нем, не просачиваясь ни единой каплей, сколько ни трясли они перевернутый кувшин. И тогда они просыпались в липком холодном поту, приходили понемногу в себя от тяжелой дремоты, поднимались и снова шли вперед, все больше теряя последние граны надежды на спасение.

А тоннель был совершенно сухим. На идеально гладкой округлой его поверхности, словно выплавленной в гранитно-базальтовой толще, не просматривалось ни единой щелочки, ни малейшего намека на хоть какую-нибудь возможность проникновения влаги. Тысячи километров прошагал под землей за долгие годы работы на рудниках старый Фредерико, да и Роберто отмерял ногами порядочно подземных штолен, штреков, переходов, ходов. Но даже в самых сухих, самых жарких из них всегда можно было отыскать хотя бы камешек, хранящий граны драгоценной влаги, пососать, подержать его во рту, увлажнив хоть на несколько минут одубевший от жажды язык.

Ничего подобного тому, что увидели, с чем столкнулись они здесь, оба никогда не встречали. В верхней части высокого свода, строго по центру, бесконечной метровой полосой сиял странный светильник. Справа и слева от него гладкая поверхность стенок тоннеля до самого основания была словно отполирована искусным ювелиром. Она искрилась мириадами ярких вкраплений: блестками слюды, кварца, горного хрусталя и старый Фредерико мог в этом поклясться самому Виракоче — сиянием настоящих алмазов. Будто весенняя радуга, пестрели своды и стены тоннеля неповторимыми формами прожилок всех цветов и оттенков, сверкали, переливаясь, под ярким светом, отливали то вороненой сталью, то нежным серебром, то красной медью, то удивительной желтизны золотом.

Высота свода достигала метров пяти. Книзу тоннель округло сужался, образуя в основании две дорожки, каждая шириной метра по два. Точно посредине их разделял такой же бесконечный, как и сам тоннель, монолитный квадратный выступ темного цвета с глянцевато-бархатистой поверхностью высотой и шириной в полметра. Настил пола обоих дорожек был сделан из прочного литого материала серого цвета. Но он не был похож ни на асфальт, ни на бетон, хотя поверхность его была немного шероховата. Роберто иногда даже казалось, что пол пружинит у него под ногами, что он очень тоненький — как первый зимний ледок на реке. Порой ему чудилось, что под этим ледком журчит, переливаясь, вода. Каждый раз он порывался сказать об этом деду, но усилием воли сдерживал себя. Мало ли что могло ему померещиться… Такое не один раз случалось с ним и в шахте, когда совсем еще молодым пареньком, почти ребенком, толкал он вверх под уклон крутыми штреками тяжелые вагонетки с рудой. Подгибались от непосильного напряжения не окрепшие еще колени, градом катился по лицу и по всему телу пот, что-то непрестанно гудело в затуманенной голове.

Пить… Пить… Пить… Вот тогда-то и слышался ему сквозь дурманящий голову гул звонкий переливающийся голосок желанного ручья, веселая песня его нежных, ласкающих водных струй, что лились с камня на камень там, наверху, по скалистым отрогам гор, щедро рассыпая по сторонам свежесть хрустальных брызг.

Нет, нельзя желаемое выдавать за действительное, как бы этого ни хотелось. Никак нельзя будоражить сомнительным наваждением, а это ни что другое, как наваждение, — убеждал себя каждый раз Роберто, тревожить и без того вконец обессиленного старика. Дед опытнее, много опытнее его, Роберто, и уж если он молчит, если не слышит этого журчания, то нечего и ему лезть вперед со своими галлюцинациями.

Так и шли они вперед шаг за шагом, километр за километром, помогая один одному, поддерживая и ободряя друг друга. Но с каждым часом все короче становились их переходы, все длительней время отдыха и меньше в сердцах надежды на то, что увидят наконец желанный выход из этого сияющего кошмара.

Юноша давно обратил внимание, что по левой стороне тоннеля, примерно в километре друг от друга находились довольно глубокие ниши. Метра на полтора вдавались они у основания в стену тоннеля. Ширина каждой достигала, примерно, трех метров. В них свободно могли поместиться несколько человек. Ниши были облицованы чем-то белым, напоминающим мрамор. Но вряд ли здесь использовали естественный материал: белое совсем не походило на яркую текстуру сводов и стен самого тоннеля, выделялось своей инородностью. Кроме того, оно было цельным, без единого намека на соединяющий шов даже в прямых углах и с боков.

Наличие ниш само по себе казалось Роберто вполне естественным. В шахтах и на рудниках они устраивались в каждом тоннеле и даже в сравнительно коротких штольнях и штреках, в тех местах, где для перевозки грузов и руды использовался конный или электрический транспорт, чтобы люди при необходимости могли полностью освободить для него путь. Но пробежать четыреста-пятьсот метров, как это пришлось бы сделать здесь в случае, если транспорт застанет тебя посредине между двумя нишами, было бы не так-то легко, практически даже невозможно. Удобнее, пожалуй, просто перейти на другую дорожку, а если заняты окажутся обе одновременно, стать на разделяющий их выступ. Возможно, он именно для этого и предназначен… В самих же нишах Роберто несколько удивляло и даже настораживало то, что у каждой из них на центральной белоснежной стене были начертаны одни и те же непонятные знаки.