О героях и могилах, стр. 50
XXV
В пустынных улицах таилась какая-то угроза, от ночных пожаров на свинцово-черном небе мерцало зловещее зарево.
Слышался стук литавр, словно на шутовском карнавале.
Накатившая неистовая, обезумевшая толпа увлекла Мартина к церкви. У некоторых были револьверы и пистолеты. «Эти из Альянсы», – сказал кто-то. Двери церкви облили бензином, они быстро загорелись. Народ с криком повалил внутрь. Подтащили к дверям скамьи, огонь набрал силу. Другие выносили скамеечки для коленопреклонений, статуи и скамьи на улицу. Там моросил холодный, равнодушный дождь. Облили всю груду бензином, и под ледяными порывами ветра яростно запылало пламя. Там и сям слышались возгласы, выстрелы, кто-то бежал, кто-то прятался в прихожие домов, прижимался к стенам, словно обезумев от огня и паники. В церкви кто-то поднял обеими руками статую Святой Девы и хотел швырнуть ее в костер. Другой, стоявший рядом с Мартином рабочий паренек индейского типа, крикнул:
– Дай ее мне! Не жги!
– Чего? – спросил тот, держа статую над головой и глядя на него с яростью.
– Не жги, я за нее выручу сколько-то песо, – сказал паренек.
Тот опустил статую и, покачав головой, отдал ее. Потом стал бросать в огонь скамьи и образа.
Теперь Святая Дева стояла рядом с пареньком, у его ног. Он стал озираться в поисках помощи. Увидев полицейского, наблюдавшего эту сцену, паренек попросил его помочь вынести статую из церкви.
– Лучше бы ты не ввязывался в эти дела, парень, – посоветовал полицейский.
Мартин подошел к ним.
– Давай помогу, – сказал он.
– Вот и ладно, бери ее за ноги, – сказал паренек.
Они вышли из церкви, дождь все моросил, но костер на улице разрастался, оглушительно треща от бензина и воды. Высокая блондинка с растрепанными волосами, держа в руке, как жезл, большую золоченую свечу, волокла мешок и запихивала в него статуэтки и прочую церковную утварь.
– Сволочи! – говорила она.
– Заткнись, ненормальная, – кричали ей.
– Сволочи! – говорила она. – Все в ад попадете.
И шла все дальше со своим мешком и свечой, обороняясь ею. Какой-то парень хлопнул блондинку пониже спины, другой кричал ей непристойности, но она все шла вперед, повторяя «сволочи!».
– Пошла вон, грязная подстилка! – кричали ей.
А она, хрипло и отрывисто повторяя «сволочи», все шла, упрямо, фанатично глядя перед собой.
– Она ненормальная, не трогайте ее, пусть идет, – кричал кто-то.
Женщина, по виду индианка, помешивала длинной палкой и подправляла костер, будто готовилась изжарить гигантскую тушу.
– Она ненормальная, пусть себе идет, – говорили люди.
Блондинка с мешком пробивала себе дорогу в толпе гогочущих парней, выкрикивавших сальности, кидавших в нее горящими головешками и пытавшихся ее полапать.
Теперь большие языки пламени поднимались над приходской канцелярией: горели документы, метрические книги. Какой-то темнолицый тип в шляпе истерически хохотал и швырял камни, щебенку, куски асфальта.
Блондинка исчезла из освещенного пространства.
Снова послышалась веселая карнавальная музыка, на площади появились уличные музыканты. При мигающих сполохах пожаров их гримасы казались еще более зловещими. Ударяя дароносицами, как тарелками, напялив на себя ризы, вздымая церковные чаши и кресты, они отбивали ритм большими золочеными свечами. Кто-то тряс тамбурином. Потом они запели.
Опять затрещали выстрелы, началась беготня. Непонятно было, откуда бегут люди, кто они. Поднялась паника. Слышались выкрики: «Это Альянса!» Другие успокаивали, пытались навести порядок. Но большинство бежало с криками «Они идут!» или «Берегись, ребята!».
Костер посреди улицы все разрастался. Кучка парней и женщин опрокидывала в него исповедальню. Подносили еще статуи и образа.
Какой-то мужчина тащил Христа, но вдруг к нему с решительным, даже свирепым лицом подскочила женщина и закричала:
– Отдай мне его!
– Чего? – процедил мужчина, глядя на нее презрительно.
Женщина пошла вслед за ним и ухватила Христа за ноги, мешая нести.
– Отпусти сейчас же! – крикнул мужчина.
– Отдай его мне! – крикнула женщина. И какое-то время Христос висел в воздухе – каждый тащил его к себе.
– Идите сюда, сеньора, – сказал паренек, выволокший из церкви Святую Деву.
– Чего тебе? – спросила женщина, не выпуская ног Христа.
– Говорю вам, идите сюда, оставьте его.
– Чего тебе? – повторила женщина, не понимая.
– Возьмите эту статую, – сказал паренек. Женщина как будто заколебалась, но Христа не отпускала, и статуя его все раскачивалась в воздухе.
– Да идите же сюда, сеньора, – сказал опять паренек.
Она все не решалась, но вот мужчина резко дернул Христа и вырвал из ее рук. Женщина с ошалелым лицом смотрела на удаляющуюся статую, потом обернулась к Святой Деве, стоявшей на земле Рядом с пареньком.
– Ну, идите же сюда, сеньора, – сказал он.
Женщина приблизилась.
– Это Святая Дева Обездоленных, – сказал паренек.
Женщина смотрела на него, как бы не слыша, не понимая: паренек был из простых. Возможно, она думала, что он замыслил недоброе.
– Да, да, сеньора, – сказал Мартин, – мы ее вынесли из церкви, этот парень спас ее от огня.
Она вгляделась в паренька, подошла поближе.
– Хорошо, – сказала она, – давайте понесем ее ко мне домой.
Паренек и Мартин нагнулись, чтобы поднять Святую Деву.
– Нет, погодите, – сказала женщина. Расстегнув пальто, она сняла его и покрыла статую. Потом попыталась помочь.
– Оставьте, – сказал паренек, – мы сами управимся. Скажите, куда нести.
Женщина пошла впереди, они за ней, а сзади шел какой-то мужчина. Дождь стал усиливаться, острые зубцы венчика Святой Девы кололи пареньку лицо. Такая кругом сумятица – ничего не понятно.
– Раненого несем, – говорили они, – пропустите.
Их пропускали.
Пошли по улицам Санта-Фе и Кальяо. Красноватое зарево меркло, и постепенно они углубились в жуткую, безлюдную, холодную тьму. Дождь падал беззвучно, вдали слышались выкрики, порой выстрелы, свистки.
Подойдя к дому, поднялись в лифте на седьмой этаж, вошли в роскошную квартиру, и Мартин увидел, что паренек смущен: он робко, застенчиво озирался на служанку, неуклюже двигался среди дорогой темной мебели и изящных вещиц.
Они поставили статую в углу, и паренек невольно приклонил свою усталую, задуренную голову на плечо Святой Девы, словно жаждая тишины и покоя. Внезапно он осознал, что к нему обращаются.
– Идем, – сказала женщина, – надо вернуться.
– Да, да, – машинально ответил паренек и оглянулся вокруг.
– Чего тебе? – спросила женщина.
– Да мне бы… – запнулся он.
– Чего тебе надо, парень? – повторила женщина.
– Стакан воды, вот чего я попросил бы. Ему дали воды, он выпил с жадностью, словно внутри у него все горело.
– Ладно, теперь пойдем, – сказала женщина.
Дождь ослабел, музыканты, вероятно, подались на другие пожары, хотя здесь продолжало гореть: мужчины и женщины, стоя на тротуаре напротив церкви, превратились теперь в безмолвных, завороженных зрителей.
Один из мужчин держал под мышкой кипу риз.
– Вы не дадите мне эти ризы? – спросила женщина.
– Чего? – отозвался мужчина.
– Ризы отдайте, – сказала женщина очень спокойно, с невозмутимостью сомнамбулы. – Я их для Церкви сберегу, когда ее будут отстраивать.
Мужчина молча продолжал смотреть на огонь.
– Разве вы не католик? – с ненавистью спросила женщина.
Мужчина все так же смотрел на огонь.
– Разве вас не крестили? – снова спросила женщина.
Мужчина все смотрел на пожар, но взгляд его (Мартин это заметил) стал жестче.
– Разве у вас нет детей? Нет матери?
Тут мужчина взорвался:
– Да пошли вы сами к чертовой матери! Чего привязались?
– Я католичка, – все так же бесстрастно проговорила женщина. – Мне нужно сберечь ризы к тому времени, когда церковь отстроят.