ВОЗВРАЩЕНИЕ СКАРАМУША, стр. 20

Красноречие принца обволакивало, затопляло сознание де Керкадью, его гипнотизировали собственные верноподданнические чувства, заставлявшие не одно поколение простых, бесхитростных дворян принимать слова из королевских уст за пророчества. Он испытывал неподдельные муки безысходности. На лбу де Керкадью выступила испарина. Но он всё-таки нашёл в себе силы отстаивать свою позицию.

— Монсеньор, — возразил он с отчаянием, — именно по той причине, что возвращение в Гаврийяк представляется сейчас таким нескорым, а наши средства подходят к концу, я и хочу защитить и обеспечить племянницу посредством этого брака.

Регент нетерпеливо забарабанил пальцами по столу.

— Вы говорите о своём возвращении в Гаврийяк, то есть о нашем возвращении во Францию как о событии отдалённом. Неужели ваша вера столь слаба?

— Увы, монсеньор! Как же мне верить во что-то иное?

— Как верить? — И снова принц посмотрел на придворных, словно приглашая их разделить его недоумение подобной слепотой. — Очевидно, вы не способны видеть очевидное.

Теперь его высочество пустился в политические рассуждения, которые представляли положение в Европе так, как он его понимал. Он отметил, что, как бы безразлично до недавнего времени ни относились европейские монархи к событиям во Франции, их апатию наконец рассеяло чудовищное преступление, каковым является казнь короля. Ранее эти правители, возможно, думали о собственной выгоде, которую приносил им революционный паралич французских ремёсел, земледелия и торговли. Они, вероятно, воображали, что устранение такого сильного государства с международной сцены укрепит их собственные позиции. Но теперь всё изменилось. Франция в её нынешнем состоянии справедливо воспринимается как рассадник анархии, как опасность для цивилизации. Узурпаторы уже дали понять, что их цель — преобразование всего мира в соответствии с революционными идеалами. А идеалы эти неизбежно найдут отклик в среде отбросов любого общества, ибо дают недостойным возможности, которых те по справедливости лишены в любом цивилизованном обществе. Во Франции самые низкие негодяи, подлинные подонки нации оказались «на коне», а их заграничные последователи уже распространяют яд анархической доктрины в Швейцарии, в Бельгии, в Италии, в Англии. Первое шипение ядовитой гадины уже услышано. Как может здравомыслящий человек думать, что великие державы Европы останутся в стороне? Разве не очевидно, что ради собственной безопасности, ради самосохранения они должны без промедления подняться, объединиться и истребить эту нечисть, освободить Францию от нового рабства, исцелить её язвы, пока зараза не перекинулась на остальные страны?

Агенты его высочества пишут из Англии, из России, из Австрии, отовсюду, сообщая, что дело уже сдвинулось с мёртвой точки. Д'Антраг подтвердит, насколько обширно, насколько решительно это движение, которое вскоре поставит революционеров на колени. Как раз сегодня утром д'Антраг получил донесение, что Англия присоединилась к антифранцузской коалиции. Это великая новость, если должным понять её значение. До недавнего времени Питт считал, что может что-то выгадать на французской революции, подобно тому, как Ришелье выгадал на английской в 1640 году, использовав кризис соперничающей державы для возвеличения своей. И вот теперь из Лондона пришло известие, что Шовелену, республиканскому министру-посланнику отказано в приёме. То есть Сент-Джеймский двор объявил республиканской Франции войну.

— Итак, оживите свою веру, мой дорогой Гаврийяк, — призвал в заключение регент. — Отложите решение, диктуемое преходящей нуждой. Если бы я только знал, насколько вы стеснены в средствах, я ни за что не согласился бы принимать вашу ценную помощь как секретаря без вознаграждения. Д'Аварэ учтёт это на будущее. Займитесь этим делом немедленно, д'Аварэ, чтобы финансовые трудности впредь не беспокоили нашего доброго Гаврийяка.

Смущённый, пристыженный господин де Керкадью всё-таки не сразу отказался от дальнейшего сопротивления и дрогнувшим голосом запротестовал:

— Но, монсеньор, зная о недостатке средств у вас самого, я не могу принять…

Принц перебил его едва ли не сурово:

— Ни слова больше, сударь. Я только выполнил свой долг, лишив ревностного слугу серьёзного предлога идти против моей воли.

Поражённому господину де Керкадью оставалось лишь поклониться и признать себя побеждённым. Стук в дверь окончательно поставил точку на дискуссии, которую его высочество и так считал исчерпанной. Господин де Керкадью, отирая лоб, отошёл в сторонку.

Плугастель открыл дверь. Вошедший слуга в простой ливрее тихонько что-то сказал графу. Тот повернулся к регенту и объявил неестественно торжественным голосом:

— Монсеньор, прибыл господин де Бац.

— Господин де Бац! — В восклицании принца прозвучало удивление. Мясистое его лицо застыло, и он поджал полные чувственные губы. — Де Бац, — повторил он уже с ноткой презрения в голосе. — Стало быть, вернулся. И чего ради он вернулся?

— Может быть, лучше пусть он сам ответит на этот вопрос, монсеньор? — осмелился предложить д'Антраг.

Прозрачные глаза регента уставились на него из-под сдвинутых бровей. Потом его высочество пожал круглыми плечами и обратился к Плугастелю:

— Ладно. Раз уж он имел дерзость явиться, позвольте ему войти.

Глава XI. БЛИСТАТЕЛЬНЫЙ ПРОВАЛ

На господина де Баца достаточно было бросить единственный взгляд, чтобы убедиться: дерзости ему не занимать. Об этом говорило всё — его походка, манера держаться, вся его наружность.

Хотя полковник прибыл в Гамм менее часа назад, ничто в его облике не наводило на мысль о недавнем путешествии. Человек аккуратный и чистоплотный, он в гостинице сразу тщательно привёл себя в порядок, надел бархатный камзол, короткие атласные панталоны в обтяжку, чёрные шёлковые чулки и туфли с серебряными пряжками. Треугольную шляпу, украшенную белой кокардой, он нёс в руке, обнажив голову, чтобы не смять тщательно сделанную завивку.

Окинув присутствующих мимолётным взглядом проницательных глаз, полковник де Бац быстро прошёл вперёд и остановился перед регентом. Мгновение он стоял в неподвижности, ожидая, что принц подаст ему руку; когда же этого не произошло, нимало не смутился. С самым серьёзным видом поклонился и, как предписывал этикет, начал молча ждать, пока его высочество соблаговолит к нему обратиться.

Регент сидел в кресле, повернувшись к полковнику вполоборота, и разглядывал де Баца безо всякого дружелюбия.

— Итак, вы вернулись, господин де Бац. Мы вас не ждали. — Он выдержал паузу и холодно добавил: — Мы вами недовольны, господин де Бац.

— Честно говоря, я и сам собою недоволен, — сказал барон, которого ничто не могло привести в замешательство.

— Мы удивлены, зачем вы взяли на себя труд вернуться к нашему двору?

— Я обязан представить отчёт о своих действиях, монсеньор.

— Не стоило беспокоиться. Недавние события говорят сами за себя. Они представили исчерпывающий отчёт о вашем провале.

Гасконец сдвинул брови.

— Покорно прошу меня простить, монсеньор, но я не в силах остановить рок. Я не могу сказать судьбе: «Halte-l`a! Идёт де Бац!»

— А! Так вы вините судьбу? Что ж, она известный козёл отпущения для каждого недотёпы.

— Я не из их числа, монсеньор, иначе меня бы здесь не было. К этой минуте я уже просунул бы голову под раму парижской гильотины.

— Похоже, провал не умерил вашего самомнения.

— Не считаю, что провал в данном случае — подходящее слово, монсеньор. Я пытался сотворить чудо, но оно оказалось не по силам обыкновенному человеку.

— Однако, вынуждая нас поручить вам это задание, вы были уверены, что способны его выполнить.

— Высказывание вашего высочества подразумевает вопрос? Но разве среди двадцати тысяч изгнанников, последовавших за вами, нашёлся другой, кто просил вас поручить это задание ему?

— Нашёлся бы. Я несомненно искал бы его, если бы не ваша самонадеянная уверенность.