Радости и горести (Повесть в письмах), стр. 3

Ирочка, будешь сниматься, непременно мне карточку свою пришли. Ну, до свиданья, моя родная подружка! Сейчас буду маму ждать; она в городе на селекционной станции работает. У ней много дней выходных накопилось, вот она и приедет.

Целую тебя. ЛЮСЯ.

От Ирины Алдан — Люсе Климовой. Ленинград, 16 апреля 194… года.

Люсенька, дорогая моя подружка!

Я прочла твоё письмо, подумала и знаешь, что сделала: пошла к Лене и рассказала ей мой замысел про Римского-Корсакова, как ты советовала. Думаешь, она обрадовалась, вдохновилась? Ничего подобного: помолчала, а потом говорит: «Да, можно вставить в план». Ну, видишь? Как такому человеку отдавать свои мысли, мечты?

Послушай, что было дальше. Со мной сегодня приключилась ужасная глупость: сорвалась на контрольной по геометрии. Не люблю геометрии. Ну на что она музыканту? Но не в этом дело. Словом — двойка. И, к сожалению, это не только меня касается, а то я не печалилась бы нисколько: двойка, так двойка. Но вот класс… соревнование. И я решила тут же дать классу слово, что я исправлю отметку хоть на четвёрку. И только я это решила, вдруг встаёт Лена и заявляет: «Я обещаю подтянуть Иру по геометрии». Что мне оставалось делать? Я сказала: «Спасибо Лене Корецкой, но я уж сама как-нибудь». Получилось глупо.

Теперь вот что, Люся: я тебе даю слово получить четвёрку по геометрии (пятёрка не выйдет, знаю). Ты думаешь, у меня нет воли? Есть. Если у меня какой-нибудь пассаж не получается, я могу это место повторять двадцать раз, пятьдесят, сто, и в самом медленном темпе, пока не придёт настоящая лёгкость, пока не зазвучит так, как будто это не я играю, а само играется. И я эту геометрию вызубрю, что бы там Лена ни говорила.

Люсенька, ты опять просишь у меня карточку. Я не хочу сниматься, плохо выхожу на фотографии, у меня лицо не фотогеничное.

Кончаю письмо, иду зубрить проклятую геометрию.

Целую. Твоя ИРА.

От Люси Климовой — Ирине Алдан. Марьино, 22 апреля 194… года.

Дорогая Ирочка!

Вот что мы сегодня с тётей Настей надумали. Ирочка, попроси свою маму и своего папу, пускай они отпустят тебя к нам в Марьино сразу, как экзамены кончатся. Ты им скажи, у них колхоз хороший, после войны хорошо поправляемся. Тётя Настя бригадиром сейчас, ей новый дом построили. Скажи, у Настасьи Климовой свои куры и гуси, свинью резали, сала насолили. Скажи, мёд есть, дедушка наш за пчёлами ходит; а мёд, он ещё полезнее конфет. Скажи, дома у них все смирные, непьющие, никаких хулиганств не бывает, а то бы тётя Настя живо за дверь выставила. А жить мы с тобой будем в горенке, это такая пристроечка.

Ирочка, попроси, уговори, скажи, Климовы все приглашают. Они меня все жалеют, боятся, чтобы я не скучала в деревне.

Мы лошадь за тобой пошлём и в бричку много сена положим. От станции тридцать два километра. Феликс за тобой поедет. Я той дорогой уже три раза ездила. Последний раз, когда домой после операции ехала. Это уже в августе было.

Дорога сначала ровная, шоссейная, потом на просёлочную сворачивает, всё лесом и лугом, потом через речку, у моста брёвна прыгают, и опять лесочком.

Там есть одно место, как горелую пустошь проедешь, сразу лес тёмный и папоротники растут огромные. Здесь Феликс каждый раз говорит: «Куда ты завёл нас, не видно ни зги, — Сусанину с сердцем вскричали враги». Феликс нарвёт папоротников, я уж знаю.

А если дождь пойдёт, Феликс тогда из-под сиденья кожан вынет и тебя укроет, и дождь будет по тебе стучать, а не промочит.

В Марьино приедете, уж темно. Наш дом пятый от края. Ребята прибегут, скажут: — едут! А у нас уже всё готово, самовар кипит, в печке всё поспело.

Потом за стол сядем. Тётя Настя угощать начнёт, варенец подаст, знаешь, такая простокваша с коричневыми пенками? Потом свинину жареную поставит с картошкой, после чай с мёдом и ватрушками. Все едят, а тётя Настя станет у печки и смотрит. А если скажут — вкусно, она скажет: «Ну, уж какой вкус!» Потом мы пойдём спать в нашу горенку и будем разговаривать, потом заснём, а потом будет уже утро.

Я тебя, Ирочка, ещё за то люблю, что ты простая и не гордишься, и про себя даже говоришь, как ты другой раз ленишься или не так делаешь. А я знаю, что лучше у меня нет и никогда не будет подруги.

Вот ведь я ещё и не думаю, кем буду; раньше говорила, в балерины пойду — очень танцевать любила, а теперь уж какой там балет! А у тебя уже сейчас есть специальность. Я никогда ни одной такой девочки не знала во всю жизнь.

Приезжай, Ирочка, пожалуйста! Ты только сама захоти, неужели тебе папа и мака откажут?

Целую тебя. Твоя ЛЮСЯ.

От Ирины Алдан — Люсе Климовой. 22 апреля.

Дорогие друзья, Люся и Феликс! Ура! 2 мая в 19 часов 20 минут слушайте радио. Я буду играть скрипичную сонату Грига.

И пусть Феликс непременно послушает нашего виолончелиста Володю Бирюкова, это прекрасный музыкант. Лена будет играть первую часть концерта Мендельсона. Сейчас за стенкой выколачивает октавый этюд Черни — технику набивает. Её тоже стоит послушать. Остальное мало интересно. В первый раз в жизни жду с нетерпением выступления по радио, прямо себя не узнаю, волнуюсь ужасно. Это всё потому, что вы будете меня слушать. Непременно напишите мне оба, как понравилось. Честно напишите. Ну вот, Лена перестала греметь, надо скорее браться за скрипку.

До свиданья. Ваша ИРА.

От Люси Климовой — Ирине Алдан. 30 апреля.

Дорогая Ирочка! Только что получила от тебя письмо, а тут Феликс с ребятами прибежал. Я им сказала. 2-го все придут тебя слушать. Ты не сердись, что опять тайны не получилось, но всем же интересно.

Завтра 1 Мая. Наши все готовятся, школу уже украсили, и везде разноцветные лампочки повесили. Ребята пойдут к сельсовету, там у нас всегда по Праздникам собираются. Они мне расскажут, как всё было. Почему ты не пишешь, приедешь или нет? Неужели тебя не пускают? Уговори, Ирочка, чтобы пустили. А может, ты сама не хочешь приехать, боишься — скучать будешь?

Больше писать нет времени, надо ещё дошить одной девочке костюм. Она будет выступать китаянкой.

Целую тебя. Твоя ЛЮСЯ.

От Люси Климовой — Ирине Алдан. 2 мая.

Дорогая Ирочка! Что же это случилось? Почему ты не играла? Мы все собрались: тётя, Настя, тётя Дуня, дедушка и мы с Феликсом. Его ребята из оркестра пришли и ещё две девочки. Полная изба набилась. Объявили, что учащиеся школы-десятилетки Ленинградской консерватории. После каждого номера Феликс говорит: «Сейчас Ирину Алдан объявят». И всё нет и нет. Феликс, тот всё равно слушает, ему всякая музыка интересна, а я и слушаю, да не слышу. Жду и жду. А тут ещё ребята пристают: «Где же твоя Ира?» А мне и сказать нечего. Вышло, будто я нахвалилась, что у меня такая подруга. Уж не захворала ли? И на мое письмо не ответила, где в Марьино зову, и нынче по радио не играла.

У нас всё благополучно. Выступали вчера ребята хорошо. Я-то не видела, а наши рассказывали, им здорово хлопали. Завтра ещё праздник, а потом начнут к экзаменам готовиться. Меня освободили. Ребята мне завидуют, а я им. Дали бы костыли, я бы и думать не стала, пришла бы в школу и за парту села — спрашивайте.

Напиши скорей, здорова ли и приедешь ли в Марьино?

Твоя ЛЮСЯ.

От Люси Климовой — Ирине Алдан. 6 мая.

Дорогая Ирочка! От тебя всё нет письма. А у меня такая радость! Мне дали костыли! Приехала к нам в Марьино новая докторша, молодая и очень хорошая. Долго меня осматривала, потом говорит: «Согни ногу». А мне никак. Докторша сама взяла да стала мне ногу сгибать в коленке. Тётя Настя растревожилась, говорит: «Ой, не нужно, повредит она себе!» А докторша смеётся: «Не повредит». Потом встать велела, под руку меня взяла и давай со мной по комнате ходить. А ногу мне всё равно не согнуть, ставлю её, будто деревянную. Потом докторша меня оставила и отошла. Я и села прямо на пол. Смеху было! Она говорит: «Ты трусиха, тебе давно ходить пора». Я бы рада, говорю, да костылей не дают. «Будут тебе костыли». С тем и ушла.