С мешком за смертью, стр. 9
В это время машина повернула в зеленый, заросший травой переулок, автомобиль въехал через открытые ворота во двор, обсаженный деревьями, и остановился у подъезда особняка:
— Вот мы и приехали, дитя мое, — сказала дама Ане.
Вилли пропустил Аню и даму вперед; когда они втроем вошли в переднюю, из двери в дверь метнулась девочка лет двенадцати в одной рубашке и с распущенными волосами. Она взвизгнула и с криком «мамаша приехала» исчезла где-то в дальних комнатах, откуда послышался визг, крики и возня.
Аня видела, что дама вспыхнула и, не снимая шляпы, кинулась вслед девочке по коридору. А Вилли показал Ане, озаряясь своей широкой улыбкой, два ряда своих крепких зубов, снял пальто, картуз, достал трубку, набил ее, ловко и быстро захватив табаку щепотью ровно столько, сколько надо, и примяв табак пучком большого пальца, закурил и стал приглаживать перед большим зеркалом свои черные, словно лаковые, волосы и улыбался себе в зеркало. Потом он открыл боковую дверь и кивнул Ане головой, приглашая ее туда войти. Аня в испуге медлила. Тогда Вилли погрозил ей пальцем и, сдвинув брови, показал на дверь рукой. Аня робко прошла в комнату, застланную большим ковром. Вилли вошел за нею и плотно притворил дверь. И вдруг дверь распахнулась, в комнату влетела все еще в шляпе дама, сказала что-то резко и громко Вилли и ударила его по щеке. Вилли пожал плечами, улыбнулся Ане, подмигнул ей, словно приглашая в сообщницы, и вышел из комнаты, неслышно притворив за собою дверь.
Дама сбросила на кресло шляпу, бегло посмотрела в испуганное личико Ани и сказала:
— Не обращай, милая, внимания. Он дурак и сумасшедший.
— Да, мадам, — робко согласилась Аня. — А та девочка, это ваша дочь, мадам?
— Да, в роде того. Приемная. Потом ты все узнаешь. Да сиди здесь смирно. Я сейчас приду. Если хочешь, меня зовут мадам Веспри. Вот и все.
«Мадам Веспри» также стремительно вышла, как и вошла, захлопнув дверь, а Аня услышала, что в замке повернули ключ.
Аня прислушалась. В доме было так тихо, что девочке казалось, будто она слышит шелест деревьев, которые чуть трепетали листвой за высокими окнами. Окна были высоко от пола с двойными зеркальными стеклами, плотно закрыты, и не то, что шелест листьев, — если бы даже на дворе стреляли, едва ли бы сюда донесся выстрел.
Аня слышала, как бьется ее сердце. Тихо переходя от предмета к предмету, Аня рассматривала комнату, украшенную резной панелью из темного дерева и таким же потолком, расчерченным в квадраты. Все в комнате было строго, и видно было, что тот, кто ее устраивал, обдумал все до мелочей, — но ясно было, что не хозяин, а кто-то другой живет теперь в этой комнате; в углу висела затейливая цветная лампада, а под нею стоял рыночной работы умывальник с зеркалом и мраморной доской; в углу за креслом были свалены беспорядочной кучей запыленные книги и на столике у кожаного дивана на просаленной газетной бумаге валялись головы и хвосты селедки.
Девочка попробовала повернуть дверную ручку, открыть дверь, — заперто! Аня услыхала за дверью шопот, сдавленный смех и топот босых ног в поспешном бегстве…
Девочка в испуге стала стучать в дверь обоими руками.
XIII. Разговор с собакой.
Марк и малюшинец пошли обратно той же дорогой к Николаевскому вокзалу. Хлопнув мальчика по спине, малюшинец сказал:
— Тебя звать?
— Марком.
— Вот что, товарищ Марк, мешок у тебя очень нарядный; только если ты хочешь свою девчонку найти, то лучше мешок убрать…
— Почему?
— А видишь почему. Ты думаешь, отец тебе его раскрасил так себе, ради шутки. А я вижу, отец твой — дядя неглупый. С таким мешком ты не затеряешься. Спросит: «Не видали ль мальчика со смертью на мешке?», и всякий скажет: — «Видал».
Если кто тебя видал, то запомнит. А нам с тобой сейчас наоборот. Когда хочешь, чтобы тебя увидали, хоть павлиний хвост распускай, а когда искать собираешься, лучше, чтобы тебя не замечали, если, конечно, от тебя прячут или прячутся. Вот.
— А она, может, станет тоже по мешку меня спрашивать… Или искать?
Малюшинец задумался и сказал:
— Это вероятно. Если только она еще слоняется. А я думаю, что ее уж подцепили. Ладно, попробуем… А все-таки: попытай-ка, переверни котомку другой стороной… Вот так будет лучше.
Малюшинец помог Марку снять котомку и снова надеть так, что теперь рисунок и надпись пришлись к спине, и котомка Марка теперь ничем по виду не отличалась от тысячи подобных холщевых страннических сум, которыми обрядили всю Россию голодные годы.
На Каланчевской площади, куда опять вышел Марк со своим новым знакомцем, попрежнему колыхалась толпа грязных, оборванных людей, и шла бойкая торговля.
— Мне отец наказал хлеб купить, — вспомнил Марк.
— Успеешь. Отец твой голодом не помрет…
— А если они уедут?..
— Не уедут. В Московском узле порядки известны. Недельку поплавают. Еще на Окружную загонят…
— А как же я найду потом?..
— Э, малый, ты вижу о себе думаешь, а о ней-то уж и забыл? Хорош мальчик!..
Марку стало стыдно, и он сказал:
— Нет, это я только насчет хлеба: там еще ребята есть…
— Ребят мы потом найдем, а теперь нам главное дело надо делать… Всегда, парень, делай в жизни прежде всего главное дело.
— А какое главное?
— А то, которое нельзя никак отложить. Вот и девчонка. Еще на базаре ее запах не простыл, а завтра и духу не будет… Идем-ка, понюхаем…
Марк послушно шел за малюшинцем; они прошли по асфальтовому тротуару, по бокам которого меж чахлыми обкорнованными деревьями стояли ряды торговок. Малюшинец как будто хотел чего купить — присматривался к товарам и торговцам. Вот он поманил пальцем одного папиросника и, выбирая и роясь у него на лотке в пачках папирос, тихонько спросил:
— Гвозди наши? Почем эти…
— Наши, — ответил мальчишка, быстро заглянув малюшинцу в лицо, и сказал цену папиросам.
— Дорого, — сказал малюшинец и прибавил: — пришли его к столбу. Пошел!..
Мальчишка-папиросник ничего не ответил, сердито вырвал из рук малюшинца пачку папирос и пошел своей дорогой, выкрикивая:
— Вот папиросы, папиросы! Есть, давай!..
Мимоходом он толкнул мальчишку с квасом и мигнул ему… Мальчишка, побалтывая в кувшине ярко-желтой водицей, подошел к малюшинцу, крича:
— Вот сладкий холодный квас!
— Налей.
Мальчишка поставил на колесо кувшин и, нагибая его, налил стакан. Малюшинец его спросил тихонько:
— Парня этого с девчонкой ваши работали?
— Есть дело.
— Вели принесть…
— Он, чай уж, сдал.
— Найди. Девчонку видали?
— Она там вон у дверей стояла.
Мальчишка показал на Николаевский вокзал.
— Идем, — позвал малюшинец Марка… У подъезда вокзала малюшинец спросил «советского извозчика»:
— Вы не видали тут, товарищ, девочку в сером платье? Это вот его сестра…
— Стояла тут девчонка, плакала. А потом села с буржуями в автомобиль…
Малюшинец покачал головой:
— Какой автомобиль?
— Обыкновенно какой. Со стеклами. Флажок спереди маленький…
— Какого цвета?
— Да я и не разглядел. Разного цвета. Так маленький совсем флажок.
— Спасибо, товарищ. Идем, Марк.
Малюшинец быстро направился к курскому виадуку, Марк чуть поспевал за ним. Под южным мостом их нагнал мальчишка и, сунув Марку в руки, не говоря ни слова, узелок, исчез. Марк обрадовался, сразу узнав, что узелочек Анин: в том же сером с черным пестреньком платке… И малюшинец улыбнулся:
— Теперь дело на мази. Дух достали.
За виадуком, у входа в огромное здание «развесочной» чаев Перлова, стояло несколько моторов и мотоциклеток с колясочными и пулеметными платформами. В одной из колясочек, развалясь, читал газету самокатчик, одетый в кожаную куртку и штаны…
Малюшинец с ним поздоровался:
— А, Вася? Ты кого ждешь тут? Время есть?..
— Есть…
— Одолжи на полчаса машину?
— Тебе куда?
— Нужно, по спешному делу…