С мешком за смертью, стр. 11

— Слушай, Марк, не беда, если тебя вздуют разочек?

— Зачем? Я сам вздую.

— Надо. И уж твое дело не сдачи давать, а утекать, а то и косточек не соберешь… Здорово могут вздуть.

— Один раз ничего…

— Ладно. Едем на Курский вокзал.

По улице проходил вагон трамвая, полупустой, потому что в это лето в трамвай пускали только бесплатно советских служащих по особым удостоверениям. Стасик вскочил в трамвай на ходу, за ним и Марк.

— Нельзя! — сказала кондукторша, толкая Стасика в грудь кулаком, — слезайте…

— Нам можно, товарищ…

Он достал из кармана какую-то бумажку, сунул ее под нос кондукторше и прибавил:

— Я везу в отделение очень опасного бандита. Вы слыхали про мальчика со смертью? Нет? Вот это он и есть: смотрите…

Стасик повернул Марка спиной и, приподняв мешок, показал кондукторше, что было там изображено.

Кондукторша ничего не слыхала о мальчике со смертью; она посмотрела на Марка опасливо и больше их не тревожила, а тотчас пошла на переднюю площадку к вожатому вагона и сказала ему:

— Мальчика со смертью пымали.

Вожатый ни на миг не задумался о том, что может значить сочетание слов «мальчик со смертью». Он взглянул вперед, нет ли на пути прохожего или экипажа и, выключив ток, спросил:

— Где?

— Да вон «агент» у нас в вагоне его везет…

Вожатый встал и посмотрел через стеклянную дверь в вагон, где рядом на скамейке сидели Стасик и Марк, о чем-то споря.

Вожатому некогда было дальше смотреть и спрашивать: который из двоих «мальчик со смертью» — на рельсах впереди застрял ломовик. Трамвай зазвонил отчаянно. Вожатый сразу забыл о мальчике со смертью, тормозил, звонил воздушным, топал ногой по кнопке звонка, вызывая ужас в ломовике и его лошади, которые оба, выбиваясь из сил, старались свернуть воз с рельс. Тщетно: вагон ударил в бок телеги, разбил ее, подмял извозчика и, наконец, остановился. Лошадь с обломками оглобель тяжко поскакала, вздымая гриву. Ее кинулись ловить. Около разбитой телеги и придавленного ломовика собрался народ. Стасик сказал Марку, который сунулся было посмотреть на задавленного: — идем, скорей пешком дойдем. Теперь тут на час будет разговоров.

Он подхватил Марка под руку и на ходу ему сказал:

— Вот тебе раз навсегда правило: если ты не карманный вор, подальше от всяких уличных происшествий.

Они поспешно удалились от места катастрофы. Ломовик кричал от боли, громко ругался, требуя, чтобы вагон подали назад. А вожатый стоял над ним в отупении, снял с правой руки рукавицу, высморкался и сказал:

— Вот тебе и «мальчик со смертью»…

— Мальчика задавили, товарищи? — спрашивали в толпе.

Кондукторша сердито проворчала:

— Да нет, граждане. «Мальчика со смертью» мы везем, а он…

— Какого «мальчика со смертью»?

— А вы не слыхали?

И кондукторша, забыв о катастрофе, рассказала, что «чека пымала бандита, предводителя шайки „мальчиков со смертью“». Любопытные расспрашивали о подробностях, и кондукторше пришлось наспех кое-что присочинить. Потом, когда дело с ломовиком разобралось, извозчика увезли в больницу, воз убрали с рельс, а помятый вагон на станции поставили на запас, — кондукторша и вожатый на свободе рассказывали товарищам в ожидальне про «мальчика со смертью» с теми именно подробностями, какие кондукторше пришлось наспех присочинить на месте происшествия. И она даже сердилась, когда ее сбивали недоверчивыми вопросами и особенно настаивала на присочиненном ею самой:

— Где, милая, он явится, там сейчас несчастие готово. На Крымском-то мосту настил провалился третьеводни. Он прошел по этому месту со своим мешком, а потом ехал грузовик и провалился.

Третьего дня, точно перегруженный, пятитонный [17] автомобиль продавил доски старого истертого настила на Крымском мосту и застрял в щели. Грузовик вытащили. Дыру в настиле заколотили и обставили рогатками. А через три дня вся Москва «знала», что обрушился Крымский мост. В газетах было напечатано официальное опровержение, что «ничего подобного» не случилось. И любопытные советские служащие по этому опровержению шли вечерком подышать на «москвареку» воздухом и разочарованно смотрели, что по Крымскому мосту попрежнему катятся вагоны трамвая и шныряют моторы…

Вожатые подсмеивались над кондукторшей, уверяя, что Крымский мост цел. А один прибавил:

— Ну уж тебя, тетка, я в парк через Крымский мост не повезу: провалится. Больно ты врать здорова.

Посмеялись и все-таки с этой площади, на которой кружились, встречались вагоны нескольких линий, по всей Москве до ночи развозилась новость:

— Болтают зря: мальчика какого-то со смертью пымали…

Пассажиры слушали краем уха, иные говорили:

— Вас за распространение таких слухов надо бы отправить на Лубянку…

А приехав домой и принимаясь за картошку, говорили своим:

— Сколько вздора рассказывают. То прыгуны какие-то. То столовая на человечьем мясе. А нынче какого-то «мальчика со смертью» на трамвае поймали.

— Ничего подобного, — возражал кто-нибудь из домашних, — не на трамвае, а на вокзальной площади.

— Определенно на трамвае. И будто, как он сел в трамвай, произошло крушение…

Хозяйка дома завершала спор примирительным выходом:

— Хорошо, хорошо. Не спорьте с отцом. Вот я завтра на рынок пойду занавески продавать и уж там всю правду узнаю.

XV. Звонари.

Малюшинец и Марк пришли на Курский вокзал. На площади перед вокзалом длинными загибами стояли хвосты пассажиров. Внутрь вокзала никого не пропускали, но Стасик, видимо, не придавая значения совету Кроона, снова выбрал из своего бумажника подходящий «мандат», и их пропустили внутрь здания через дверь, на которой было написано: «Вход посторонним безусловно запрещен». Стасик шел коридорами вокзала уверенно, как свой. Марк едва за ним поспевал. Они вышли через низенькую дверь в тоннель, где не было никого и тускло горели там и здесь запыленные электрические лампочки. Из тоннеля — лестница наверх, на платформу. Марк, еще шагая за Стасиком в тоннеле, услыхал выстрелы наверху и замедлил шаги. На лестнице он остановился нерешительно: трескотня выстрелов наверху участилась. Стасик оглянулся:

— Что ты?

— Там стреляют.

— Ничего. Это посадка. Идем.

Они вышли через тамбур на третью платформу. А у первой платформы за железной решеткой с ревом и криком поток людей, нагруженных мешками, сундуками, сумками, узлами, чемоданами, рвался к узкому проходу; лица у всех были налиты кровью, лоснились от пота, глаза от напряжения — дикие. У входа кричали сдавленные женщины и дети. Милиционеры, охрипшие и злые, чтобы сдержать напор толпы, поднимали винтовки вверх и стреляли в воздух. Каждый выстрел заставлял народ с ужасом отпрянуть от решетки. Под крышею ютились сотни сизых голубей. От выстрелов они всполошенно метались над толпой, вздувая в воздухе рой пуха.

Марк смотрел на людей из-за решетки и ему вспомнилось, что в зверинце вот так же укротитель за железной решеткой в клетке пугал выстрелами львов.

— Ходынка, — сказал Стасик улыбаясь. — Ишь ты, как бегут! Где же твой «маршрут»?

Марк оглядел пути, маршрута из американских вагонов не было нигде видно. Там, где он раньше стоял, теперь был готовый к отходу пассажирский поезд. Счастливцы, прорвавшись за решетку, бежали, спотыкаясь, изнемогая под тяжестью вещей, к поезду, который был уже набит людьми. С руганью и воплями новые рвались на площадки, просовывали мешки и чемоданы в раскрытые окна, а оттуда их выпихивали с руганью и воплями назад.

— Бежит Москва, — говорил Стасик, — чудаки, издохнут где-нибудь на линии. Везде одно — хлеба нет и не будет…

На конце платформы стояло несколько молодых людей в военной форме, но без всяких знаков отличия и почтительно слушали элегантного военного; он что-то приказывал и объяснял, указывая на пути рукой, затянутой в новенькую тугую перчатку.

Стасик смело подошел к этой группе и, небрежно кинув руку к козырку, спросил одного из говоривших: