Скарамуш, стр. 22

— Но мы же не пасёмся, — изрёк простодушный Андре-Луи.

— Чёрт вас подери, фигляр! Не пасётесь! Зато пасётся ваш скот!

— Они так мало едят! — сказал Андре-Луи извиняющимся тоном и снова улыбнулся заискивающей улыбкой.

У сержанта стал ещё более грозный вид.

— Не это главное. Главное то, что ваши действия могут рассматриваться как кража, а за кражу полагается тюрьма.

— Я полагаю, что теоретически вы правы, — вздохнул Андре-Луи и снова принялся расчёсывать волосы, по-прежнему глядя снизу вверх в лицо сержанту. — Но мы грешили по неведению. Мы благодарны вам за предостережение. — Он переложил гребень в левую руку, а правую погрузил в карман панталон. Послышалось приглушённое звяканье монет. — Мы в отчаянии, что из-за нас вы отклонились от своего пути, и хотели бы хоть немного загладить причинённое беспокойство. Может быть, ваши люди окажут нам честь, выпив в ближайшей гостинице за здоровье господина де Латур д'Азира или кого угодно на своё усмотрение.

Тучи на челе сержанта начали рассеиваться.

— Ну ладно, — резко сказал он. — Но вы должны сняться с лагеря, ясно? — Он наклонился в седле, и Андре-Луи вложил ему в руку монету в три ливра [48].

— Через полчаса, — сказал Андре-Луи.

— Почему через полчаса? Почему не сразу?

— О, но ведь нам нужно время, чтобы позавтракать.

Они взглянули друг на друга. Сержант перевёл взгляд на большую серебряную монету в своей руке, и наконец его черты утратили суровость.

— В конце концов, — сказал он, — мы не обязаны работать на господина де Латур д'Азира. Мы — из ренской жандармерии. — Веки Андре-Луи дрогнули, выдав его. — Но не копайтесь, а то нарвётесь на людей маркиза, а уж они-то не так сговорчивы. Ну ладно, приятного вам аппетита, сударь, — пожелал он на прощание.

— Доброго пути, капитан, — ответил Андре-Луи.

Сержант повернул свою лошадь, и отряд приготовился ехать. Они уже отъезжали, когда сержант снова остановился.

— Эй, сударь! — позвал он через плечо. Андре-Луи подскочил к стремени. — Мы разыскиваем негодяя по имени Андре-Луи Моро, из Гаврийяка, скрывающегося от правосудия. Его должны повесить за призыв к мятежу. Вам не встречался человек, поведение которого казалось подозрительным?

— Как раз встречался, — очень смело ответил Андре-Луи, и на лице его было написано горячее желание угодить сержанту.

— Встречался? — вскричал сержант. — Где? Когда?

— Вчера вечером в окрестностях Гишена…

— Да, да! — Сержант почувствовал, что идёт по горячим следам.

— Был там один человек, который, по-моему, очень боялся, как бы его не узнали… Лет пятидесяти или около того…

— Пятидесяти! — воскликнул сержант, и лицо его вытянулось. — Нет! Это парень не старше вас, худой, примерно вашего роста, с чёрными волосами — точно такими, как у вас, судя по описанию примет. Будьте начеку, господин актёр. Королевский прокурор Рена сообщил нам сегодня утром, что заплатит десять луидоров любому, кто даст сведения, которые помогут схватить этого негодяя. Итак, вы можете заработать десять луидоров, если будете смотреть в оба и сообщите властям. Может быть, вам повезёт.

— Да, это было бы сказочное везение! — рассмеялся Андре-Луи. Но сержант уже пришпорил лошадь и поскакал, догоняя своих людей. Андре-Луи продолжал смеяться совершенно беззвучно, как с ним иногда бывало, когда он находил шутку особенно остроумной.

Затем он медленно повернулся и снова пошёл к Панталоне и остальным членам труппы, которые собрались вместе и пристально смотрели в его сторону.

Панталоне шёл ему навстречу, протянув обе руки. Сначала Андре-Луи показалось, что он хочет его обнять.

— Мы приветствуем вас, наш спаситель! — с пафосом произнёс толстяк. — Над нами уже нависла тень тюрьмы, от которой стыла кровь. Как бы бедны мы ни были, все мы — честные люди, и ни один из нас не испытал такого ужасного бесчестия, как тюрьма. Никто из нас не пережил бы этого. Если бы не вы, мой друг, нам бы не миновать беды. Как вы совершили это чудо?

— Во Франции это чудо совершается с помощью портрета короля. Вы, вероятно, замечали, что французы — нация верноподданных. Они любят своего короля, а ещё больше — его портреты, особенно когда они отчеканены на золоте. Их почитают, даже когда они отчеканены на серебре. Сержант был так ослеплён созерцанием этого благородного лика — на монете в три ливра, — что гнев его испарился, и он отправился своей дорогой, предоставив нам мирно удалиться.

— Ах, в самом деле! Он сказал, что мы должны сняться с лагеря. За дело, ребята! Пошли, пошли…

— Но только после завтрака, — сказал Андре-Луи. — Этот верноподданный короля был так глубоко тронут, что отпустил нам полчаса на завтрак. Правда, он говорил, что могут появиться люди маркиза. Но он, так же как я, знает, что их не стоит всерьёз бояться и даже если они появятся, портрет короля — на этот раз отчеканенный на меди — растопит и их сердца. Итак, мой дорогой господин Панталоне, завтракайте спокойно. Судя по запаху стряпни, который сюда доносится, излишне желать вам приятного аппетита.

— Мой друг, мой спаситель! — Панталоне стремительно обнял молодого человека за плечи. — Вы непременно позавтракаете с нами.

— Признаюсь, я питал надежды на ваше приглашение, — сказал Андре-Луи.

Глава II. СЛУЖИТЕЛИ МЕЛЬПОМЕНЫ

Актёры завтракали около фургона, под ярким солнцем, смягчившим холодное дыхание ноябрьского утра, и, сидя среди них, Андре-Луи подумал о том, что это странная, но приятная компания. В их кругу царила атмосфера весёлости. Делая вид, что у них нет забот, комедианты подшучивали над испытаниями и злоключениями своей кочевой жизни. Они были очаровательно неестественны; — жесты их были театральны, а речь — напыщенна и жеманна. Занимаясь самыми обыденными делами, они держались как на сцене. Казалось, они действительно принадлежат к особому миру, который становится реальным только на подмостках сцены, в ярком свете рампы. Андре-Луи пришла в голову циничная мысль, что, быть может, именно чувство товарищества, связывающее актёров, делает их столь нереальными. Ведь в реальном мире алчная борьба за блага и дух стяжательства отравляют дружеские отношения.

Их было ровно одиннадцать — трое женщин и восемь мужчин. Называли они друг друга сценическими именами, которые говорили об амплуа и никогда не изменялись, какую бы пьесу ни играли, — разве что слегка варьировались.

— Наша труппа верна традициям старой итальянской комедии дель арте [49], — сообщил Панталоне. — Сейчас таких трупп осталось мало. Мы не обременяем память, заучивая высокопарные фразы, являющиеся плодом мучительных усилий бездарного автора. Каждый из нас — автор собственной роли, которую создаёт прямо на сцене. Мы импровизаторы — импровизаторы старой благородной итальянской школы.

— Именно так я и предположил, — сказал Андре-Луи, — когда увидел, как вы репетируете свои импровизации.

Панталоне нахмурился.

— Я заметил, сударь, что ваше остроумие имеет едкий, чтобы не сказать язвительный, привкус, и это очень хорошо. Полагаю, что именно подобный юмор подходит к вашему выражению лица, однако он может завести вас не туда, как и случилось на этот раз. Репетиция — случай исключительный — понадобилась из-за того, что наш Леандр недостаточно владеет актёрским мастерством. Мы пытаемся обучить его искусству, которое ему необходимо и которым — увы — не наделила его природа. Если же и это не поможет… Впрочем, не будем нарушать наше согласие ожиданием бед, которых мы надеемся избежать. Мы любим нашего Леандра, несмотря на все его недостатки. Позвольте познакомить вас с труппой.

И Панталоне стал представлять свою труппу. Он указал на долговязого добродушного Родомона, которого Андре-Луи уже знал.

— Поскольку Родомон наделён длинными руками и ногами и крючковатым носом, он играет в наших пьесах Капитана [50], — объяснил Панталоне. — У него отменные лёгкие — вы бы только послушали, как он вопит. Сначала мы назвали его Спавенто, или Эпуванте, но это имя недостойно такого великого артиста. Никогда ещё с тех пор, как великолепный Мондор [51] изумил мир, подобный хвастун не появлялся на подмостках сцены. Итак, мы присвоили ему имя Родомон, которое прославил Мондор. И даю слово как актёр и благородный человек — а я благородный человек или был им — мы не ошиблись в выборе.