Женька-Наоборот, стр. 1
Наталия Всеволодовна Лойко
Женька-Наоборот
1. Вокзал уплыл
Девять часов пятьдесят девять минут. Речной вокзал действует точно. В десять ноль-ноль теплоход должен отвалить от стенки Северного порта столицы — отправиться в плавание по каналу имени Москвы. Но теплоход не отваливает. Недвижной ярко белой громадой возвышается он над зеленоватой, чуть колышущейся водой.
Кого ожидает этот великолепный двухэтажный плавучий дом, населенный нетерпеливыми пассажирами? Конечно, Женьку Перчихина! Вот он, длинный и тощий, бежит вдоль причала в измятой серой рубахе. Мчится со стороны пляжа, машет мокрыми трусами. Ему кричат:
— Скорей!
— Жми, растяпа!
Женьку торопят не только восьмые «А» и «Б» классы, выбравшиеся в праздничный день второго мая подышать воздухом, не только ребята из девятого и десятого, но и другие, неорганизованные экскурсанты. Весь теплоход волнуется: «Скорей!» Валентина Федоровна, самая молодая из классных руководителей школы, стала похожа на девочку, которая вот-вот заплачет. Кто бы подумал, что она, такая всегда стеснительная, вежливая, способна вцепиться к чужой рукав, в чужую флотскую форменку?! Вцепилась и молит при всем народе:
— Не снимайте трап! Этого мальчишку нельзя одного оставить…
Восьмой «Б» согласен, что Перчихина одного оставить нельзя. Даже сегодня успел отличиться. Вместе с другими ребятами дал на школьном дворе обещание крепко-накрепко помнить, что купальный сезон не наступил, а уже через час, когда все осматривали Химкинский парк, удрал искупаться. Ясно — у педагога волнение.
— Погодите, — просит Валентина Федоровна. — Погодите! Или я сама сойду на берег.
Обладатель красивого флотского кителя подождал. Женька наконец взошел на палубу. Именно взошел, а не вбежал, не впрыгнул. Сообразил, что без него не отчалят, и, дразня всех, не спеша, вразвалочку поднялся по трапу.
Руки за спину. Выхваляется, что опоздал. На палубу — ноль внимания! Не видит, что все вокруг будто новенькой. Полы вымыты чисто-начисто, стены словно только что высохли после покраски, перила тоже. Люди радуются чистоте, белизне, слепящему блеску, а Перчихина ничем не возьмешь. Ему что? Отдышался и плюхнул на чистенькую скамью свои неотжатые, с налипшим мокрым песком трусы.
— Неряха!
— Негативист!
Эта кличка прижилась после недавнего родительского собрания. Одна родительница, выступая, сказала, что школа еще намучается с этим новичком, что нельзя держать в классе такого негативиста. Ребята про это пронюхали, ну и пошло — «Женька-Негативист».
Слово понятное. Многие ребята увлекаются фото. Черное ни негативе получается белым, а белое — черным. Хотите еще понятной? Женька не просто Женька, а Женька-Наоборот.
Кого из своих одноклассников он терзает больше всего? Конечно, того, кто песет за него ответственность. Приходится добиваться, чтобы Перчихин подтянулся к концу учебного года, чтобы о его поведении перестали гудеть на собраниях и в учительской. Даже, если хотите, чтобы не срывал график движения теплоходов.
Кто же в восьмом «Б» избран для обуздания этого типа? Трудно поверить — Таня Звонкова! Вон она — откинула за спину мягкие светлые косы, привстала на цыпочки, ищет, как бы пробраться к самому борту. Если сейчас на палубе выстроить весь класс и предложить Звонковой выйти из шеренги вперед, окажется, что она замыкающая. Самая маленькая, самая худенькая или, как она иногда говорит со вздохом, самая невидная на все старшие классы.
Осенью Таню Звонкову чуть было не послали вожатой в пятый «А» класс. Но она ни в какую: «Разве меня будут слушать? Незаметная я…» Смеялись все, кто был на заседании комсомольского комитета, смеялась и Таня. Но на своем настояла, только дала обещание вырасти поскорей.
Если бы Таня могла, она бы каждый день вырастала на сантиметр. Малый рост — большая беда. Например, соберешься компанией в кино. Поскольку фильм интересный, у входа непременно объявление: «Детям до шестнадцати лет…» Всех пропустят, хотя им тоже четырнадцать-пятнадцать, а тебе: «Марш, марш домой!» И ведь косы убраны под косынку, надеты мамины туфли на каблуках.
Сегодня Таня в новеньких красных туфельках — легких, с дырочками для прохлады. Сегодня она нарядная и могла бы быть очень веселой. Но так ли просто наслаждаться праздником, если ты ответственна за человека, который всегда поступает наоборот?
Вот, например, уговорились быть на экскурсии в самых красивых весенних нарядах, конечно, у кого что имеется. Мальчики обещали надеть светлые рубашки. Можно — гладкие, можно — в полосочку. Все так и пришли, чистые, аккуратные, зато Женька напялил скучную, серую, испачканную чернилами рубаху. Напялил — и грудь вперед.
Да ну его, надоело! В конце концов Таня не хуже других людей. У нее тоже праздник. Она тоже имеет право греться на солнышке. И пусть ей никто не мешает. Ни Женька, ни чужие спины, которые вечно ей все загораживают. Рискуя измять свое лучшее платье, Таня крепким плечиком проложила себе дорогу к перилам. Оперлась локтями на согретые солнцем белые поручни, огляделась и отбросила все заботы.
Над головой ярко синело небо. Внизу беспокойно поблескивала водная рябь. Плескали волны, непрестанно возникающие за кормой. Слева на поле, за прибрежным кустарником, дрожал, сотрясая воздух, приземлившийся вертолет. Когда его гул перестал заглушать голоса, пассажиры — и справа и слева от Тани — заговорили о корабле-спутнике. О нем этой весной без конца говорят. Теперь, если вечером глянешь на далекие звезды, видишь их по-иному — выпуклыми, четкими, ослепительно яркими. Такими, какими их увидел человек в черноте космического пространства.
Сейчас утро. Перед Таней сияет всего лишь одна звезда — пятиконечная, вскинутая ввысь шпилем из нержавеющей стали. Звезда венчает речной вокзал, пленивший Таню еще на суше. Он и внутри настоящий речной, не какой-нибудь сухопутный. Даже библиотека в нем не просто библиотека, а бассейновая. От одного этого слова веет простором и путешествиями. Правда, не межпланетными путешествиями, а всего-навсего по морю или же по каналу, макет которого занимает добрые полстены в высоком зале Химкинского вокзала. Канал синий, из цветного стекла. Стоит коснуться кнопки, пристани вспыхивают веселыми огоньками. Вода тут же как заискрится, как заструится!
Вот же она: плещет, шумит у борта. Живая, пока еще очень холодная, с белыми гребешками на взлетающей быстрой волне.
Таня вздохнула, переступила красными туфельками.
— Уплывает от нас вокзал… И фонтаны с дельфинами. И медведи полярные.
Откуда ни возьмись — Женька Перчихин!
— Ха-ха! А я-то, дурак, думал, что это теплоход плывет. Что мы уплываем, а вокзал остается на месте. Но поскольку первая ученица разъяснила…
Тане почудилось, все пассажиры с усмешкой поглядывают на нее. Отвернувшись, она стала смотреть на воду, хотя, казалось, и там, внизу, проглядывало бледное, вытянутое, как огурец, лицо Жени, его длинный нескладный подбородок и волосы, торчащие, как колючки ежа. Она ничего ему не ответила. Решила смолчать и смолчала.
Не смолчал Алеша Рязанцев из десятого класса. Он такой… Он только кажется спокойным и добродушным, а всмотритесь, как напряглись мышцы его широкого скуластого лица!
— Ты, Перчихин, верно сказал про себя, что дурак. Дурак — значит непонятливый. Такой ты и есть. Вот и поучись у Тани.
Перчихин скрестил на груди руки: