Вернейские грачи, стр. 51
— Ах, дядя Жан, вы меня так и не послушали! Не уговорили его взять меня прислуживать в замке! Я бы все-все узнал! — с отчаянием сказал Жюжю. — А теперь все пропало!
Жан торопливо взваливал на спину свою точилку.
— Ничего не пропало, малыш, — сказал он. — Наоборот, сегодня мы с тобой кое-что нашли. И, кажется, нашли очень важное.
У ТОЛСТОГО ЛУИ
Тореадор чиркнул спичкой. Ее задуло. Тогда он зажег вторую и, осторожно прикрывая ее согнутой ладонью другой руки, поднес к валежнику. Рука просвечивала и розовела, как фонарик. Слабо треща, занялась какая-то веточка, за ней вторая, и вот уже, остро вспыхивая, пламя пошло высовывать то в одном, то в другом месте синие и красные язычки. Очажки огня вгрызались все глубже в ворох валежника, соединялись друг с другом, и вдруг весь костер затрещал и запылал, взвивая вокруг себя золотую частую россыпь искр.
Не смешиваясь, наплывали воздушные струи: сухим и душистым теплом тянуло от нагревшегося за день дуба, острым холодком несло с ледников, а костер уже давал нестерпимый жар, и те, кто сидел вплотную, спешили отодвинуться.
— Сядьте подальше, а то как бы не попало в глаза, — сказал Рамо малышам, которые, как всегда, старались устроиться у самого огня.
В темноте началось движение, кто-то переступал через ноги сидящих, кто-то толкался, устраиваясь поудобнее. Слышались смех, веселая возня. Огонь подымался все выше. Вот уже вспыхнула веточка ели, венчающей костер. Смолистая кора легко поддалась огню, и цветущим невиданными цветами деревом стала вдруг елка.
Вокруг огня собралось все население Гнезда. Были здесь и Лолота со старухой Видаль, и Засуха со своими девочками, и Хомер с питомцами. Мать давно обещала этот «праздник у костра», тем более что в Гнезде были гости. Даже Мутон явился и уселся у ног Матери, высунув язык; ему тoтчac же сделалось жарко.
Рамо взял аккордеон и вышел на площадку у костра — высокий, с большой седой головой. Аккордеон в его руках заблестел и заиграл всем своим нарядным позументом.
— Что споем? — спросил он.
Поднялся крик, шум. Одни предлагали петь «Мальчика Дуду», другие — «Иду я по улице», третьи непременно хотели петь «Барабанщика Пьера». Марселина решила спор.
— Споем лучше наши старые песни, песни Гнезда, — сказала Мать. Она сидела, прислонясь к стволу старого дуба, почти невидимая. — Ведь наши гости их еще не знают.
— Да, да, пожалуйста, спойте ваши песни, — робко подхватила Засуха. — Так хотелось бы их послушать…
Она примостилась вместе с Алисой и Мари на траве неподалеку от Матери и не спускала с нее влюбленных глаз. Алиса толкнула в бок подругу.
— Слышишь? Засуха заговорила! Вот чудо-то! Вдруг голос стала подавать…
— Тш… — зашикала на нее Мари. — Юджин может ушлышать.
За спиной Мари полулежал сын майора. В этот вечер, когда каждый принимал хоть какое-нибудь участие в празднестве, он был так же безучастен и равнодушен ко всему окружающему, как обычно.
— Как ты выносишь этого увальня? — с негодованием сказала Алиса. — Вот уж не потерпела бы ни секунды…
Мари вскипела:
— Ты думаешь, твой Анж большое шокровище? Шеминаришт, церковная крыша!
Алиса хотела ответить что-то уничтожающее, но на них со всех сторон зашикали.
— Начнем тогда с «Жанны-партизанки», — предложил Рамо. — Корасон, Жорж, выходите!
В круг вышли два мальчика. Корасон держал в руках гитару с красной лентой, у Жоржа была губная гармоника, маленькая и блестящая.
Раздался низкий рокот гитары. Певучей волной завторил ей аккордеон, и в их согласное звучанье вплелась неожиданно высоким аккордом губная гармоника Жоржа. И сразу хор детских голосов, такой чистый и свежий в ночном воздухе, запел песню о грозней и печальной партизанке Жанне.
— Это тоже твоя песня? — шепотом спросил Тэд у сидевшего рядом с ним Жюжю.
Мальчик отрицательно мотнул головой. Огромные блестящие глаза Жюжю были устремлены на огонь. Он точно впитывал в себя праздничный танец красок, песню — такую сильную и чеканную, глубокий бархатный аккомпанемент тьмы. Но вот глаза его устремились куда-то дальше, за костер, в черноту, сгустившуюся у Толстого Луи. Тэд проследил за его взглядом и увидел Мать. Она сидела, закутавшись в темную шаль. Свет костра выхватывал из ночи только ее лицо: подбородок, сомкнутый рот, темные провалы глаз. И такое это было скорбное лицо, что Тэд на минуту усомнился: да полно, не ошибается ли он? Та ли это госпожа Берто, Мать грачей, которую он привык видеть всегда такой бодрой, жизнерадостной, улыбающейся? И еще одна пара глаз исподтишка, по-женски сострадательно смотрела на Мать. Засуха, жалкая, маленькая Засуха, наблюдала за Марселиной — первым другом в своей одинокой жизни.
— Это песня отряда, в котором сражались Мать и Тореадор, — быстрым шепотом сказал Жюжю. — Они принесли ее с собой в Гнездо и научили нас.
Сейчас Марселина не участвовала в хоре. Она только слушала, слушала, далеко унесенная воспоминанием о голосе, который тоже некогда пел: «Жанна, Жанна, помнишь день…»
Толстый Луи как будто поглощал звуки. Слова песни замирали, затерявшись где-то в его непроницаемой кроне.
— Тоже музыканты! — презрительно прошептал Рою Фэйни. — Кто в лес, кто по дрова. А на губной гармонике этот Жорж вовсе не умеет играть. Я куда лучше играю.
— Так пойди и докажи, — вмешался Тэд, уловивший его слова. — Нечего зря трепаться! Они играют очень хорошо.
— Иди к господину Рамо, скажи, что хочешь выступить, — подхватил Дэв Ванами. — Грачи будут очень рады. Не знал я, Фэниан, что ты завистлив, — прибавил он.
— А я с тобой не желаю разговаривать, — обозлился Фэйни. — Я с Мэйсоном говорю…
— Что ж, пойди и сыграй на гармонике, если уверен, что можешь утереть им нос, — усмехнулся Рой.
— Да ну, не стоит с ними связываться! — махнул рукой Фэйни и шепнул в самое ухо Роя: — У нас совсем другая задача, ты же знаешь…
Рамо, который только что подтягивал басом «Жанну», громко объявил:
— А сейчас перед вами, уважаемые слушатели, выступит знаменитый фокусник, чревовещатель и юморист Жорж, по прозванию «Великолепный», или, проще, «Челнок».
Раздался дружный смех. В центре круга появился Жорж, который уже успел заменить губную гармонику обыкновенной тарелкой. Впрочем, нет, тарелка эта вовсе не была обыкновенной. В руках Жоржа она мгновенно превратилась в тарелку летающую, вертящуюся, как волчок, прыгающую, как заяц, — словом, в волшебную тарелку. Потом Жорж взялся за обручи-серсо, которыми он начал ловко жонглировать. В свете костра мелькали, мельтешили, взлетали его руки и обручи.
Но на жонглировании таланты Жоржа не исчерпывались. Он был искусным «чревовещателем». Целый птичий двор вдруг закричал голосами индюков, кур и гусей. Жорж так хорошо подражал птицам, что ребята восторженно зааплодировали.
Жорж откашлялся и поднял руку, призывая к тишине.
— Я хочу вас что-то спросить, ребята. Что вы считаете самым страшным несчастьем в жизни человека?
— Не знаем!
— Разные бывают несчастья!
— Сам скажи! — послышалось со всех сторон.
— Самое страшное несчастье — это когда человек собирается с большим аппетитом и удовольствием рассказать анекдот, и вдруг оказывается, что анекдот все уже давным-давно знают, — объявил Жорж. — Однако, уважаемые слушатели, я намерен избегнуть такого несчастья. Я расскажу вам анекдот, которого вы еще не слышали.