Меч ислама, стр. 28

— Почему ты не рассказал мне об этом с самого начала? Почему ты не договаривал, мучая меня?

— Потому, что говорить о таких вещах опасно. Я даже боюсь думать о них. Как бы Дориа не прочел мои мысли! Поэтому, матушка, выкиньте все из головы и никогда даже не думайте об этом впредь.

— Ты можешь доверять мне, — сказала она с улыбкой на заплаканном лице. — Я надежно сохраню тайну. Но не думать об этом… Я не буду думать ни о чем другом. Мне будет приятно размышлять о Дориа, которые со всей своей хитростью, как слепые, движутся к гибели. Глупцы! И эта их невеста, которую они имели наглость предложить тебе, заслуживает такого унижения.

— Ах, она — нет! Эта бедная синьора не заслуживает того, чтобы ей причиняли боль, и я ее не обижу. Ее участие в этой истории — единственное, что заставляет меня раскаиваться в задуманном.

— Стоит ли проявлять щепетильность по отношению к приманке? Ибо они сделали ее именно приманкой. Это — их забота.

— Моя — тоже, — возразил Просперо. — Если это будет в моих силах, она не пострадает. По крайней мере, сердце ее не будет разбито. Какая-то там помолвка с незнакомцем — пустяк. Она лишь жертва их планов и, должно быть, обрадуется, если Дориа не смогут их осуществить. Не будь я убежден в этом, помолвка была бы невозможна.

Мать склонилась к нему.

— Разве они когда-нибудь думали о доле наших женщин? Разве они пожалели меня? Ты видел, каким страданиям, лишениям и опасностям была подвергнута твоя мать. Они, должно быть, лишили бы меня жизни, если б я не убежала в ту ужасную ночь вместе с твоим отцом из Кастеллетто. Пусть мысли об этой девушке не тревожат тебя.

В ответ он только вздохнул и насупился, стоя около нее на коленях. С материнской нежностью она попросила Просперо рассказать ей о своих планах. Но он лишь покачал головой.

— Я еще не составил никакого плана. Буду полагаться на удачу.

— Понимаю, — сказала она и обняла его. — Дитя мое, ты больше флорентиец, чем генуэзец. Он снова вздохнул.

— Может быть, это правда.

— И я благодарна за это Господу! — с жаром ответила монна Аурелия.

Глава XIV. ШИПЬОНЕ ДЕ ФИЕСКИ

Когда Адорно снова очутился в Генуе, там уже наступило лето. Работа в арсенале и на верфи Неаполя была закончена, и не осталось никаких причин для задержки. Дальнейшие проволочки стали невозможными.

Император тем временем уже держал путь в столицу Лигурии [Лигурия

— историческая область в северо-западной Италии, названная в честь когда-то обитавших там кельтских лигуров]. Он потребовал, чтобы Просперо и другие капитаны отправились туда. По случаю его прибытия надлежало навести порядок и позаботиться об очистке Средиземного моря от наглых иноверцев. Следовало положить конец влиянию Хайр-эд-Дина. Корсар прочно обосновался в Алжире, и вся провинция признала его в качестве правителя. До самого последнего времени городу Алжиру угрожали пушки испанского форта Пеньон, стоявшего на острове в заливе, и пушки эти не давали покоя мусульманскому военачальнику, у которого орудий не было.

В недавнем набеге Хайр-эд-Дин захватил несколько французских судов, и теперь у него были пушки с них. Драгут-реис отпраздновал свое освобождение захватом венецианских судов, и его добычей стали военное снаряжение и порох. Вооружившись, Хайр-эд-Дин тут же бросился отстаивать присвоенный им самому себе титул Владыки Алжира, стремясь стать его полновластным хозяином. После десяти дней обстрела мусульмане приступом взяли Пеньон. Они заставили пять сотен солдат испанского гарнизона, которые спаслись от кривых восточных сабель, разрушить эту твердыню. Из ее камней пленные соорудили мол, чтобы сюда могли приставать турецкие галеры.

Тем временем девять испанских транспортных судов с людьми, военным снаряжением и провизией прибыли в Пеньон. Став на якорь напротив Алжира, они напрасно искали форт. Пока капитаны в растерянности пытались определить, туда ли они прибыли, на них налетели турки. Это был день торжества ислама. И в тюрьме для рабов к пяти сотням испанцев из форта добавились еще три тысячи их земляков.

Известие о происшедшем вызвало у испанцев взрыв негодования и ярости, и император, на время отложив все дела, посвятил себя решению этой проблемы. Надо было дать иноверцам в полной мере испытать на себе могущество императора.

По его повелению Андреа Дориа должен был заняться подготовкой похода в Генуе, а Просперо Адорно было приказано привести туда галеры из Неаполя. Итак, хочешь не хочешь, а он был вынужден как можно скорее отправиться в Геную и там официально объявить о помолвке с монной Марией Джованной и своем примирении с родом Дориа. Зная о кровной вражде между Дориа и Адорно, каждый увидел бы в их примирении пример великодушия и величия господина Андреа, который ставит интересы государства выше мелких личных интересов. Этот поступок достоин человека, бывшего сейчас, по сути дела, верховным правителем Генуэзской республики. Дориа может, стоит только попросить, получить официальный титул правителя. Уважая его как великого моряка, каковым он и был на самом деле, император без колебаний присвоил бы ему этот титул. Ведь, в конце концов, ему это ничего не стоило. Но Дориа понимал, что власть тайная более надежна, чем власть явная, и поэтому довольствовался решением императора пожаловать его титулом герцога Мельфийского note 28.

Однако и Адорно, и их сторонники вынуждены были признать, что властью, которую Дориа столь крепко держал в руках, он пользовался с умом. Если Дориа и был деспотом, то деспотом мудрым. Он принял суровые и действенные меры для прекращения раздоров между отдельными группировками, которые до сих пор будоражили и раздирали республику. Не без его влияния император полностью выполнил данное им обещание сделать Геную самостоятельным государством, живущим по своим собственным законам. Дориа учредил, по венецианскому образцу. Большой и Малый советы с дожами, сенаторами и прокураторами, с тем лишь отличием, что дожи избирались сроком на два года. Верховная власть была сосредоточена в руках пяти ревизоров, избиравшихся по конституции сроком на четыре года. Они руководили деятельностью дожей и сенаторов. В результате отказа Андреа от титула верховного правителя его избрали на должность ревизора и главнокомандующего флотом пожизненно, что фактически и означало средоточение верховной власти в его руках.

И это были еще не все блага, полученные им от восстановления временно утраченной популярности. Благодарное государство подарило ему великолепный старинный дворец Фассуоло, расположенный на восточной стороне гавани. Он перестроил его и отделал с такой пышностью, что тот выделялся даже на фоне роскошных особняков города.

Андреа Дориа пригласил в Геную архитектора Монторсоли note 29, одного из лучших учеников Микеланджело. В центре огромного, спускающегося к морю сада очень быстро был воздвигнут дворец из камня Лаваньи и каррарского мрамора с галереями и колоннадой, ставший одним из чудес Лигурии. Тот же архитектор работал над разбивкой и украшением сада, создав достойное обрамление чудесному дворцу. Он воздвигнул террасы, проложил дорожки и аллеи, окаймленные декоративным кустарником, построил фонтаны; над одним из них возвышалась статуя тритона, который имел сходство с самим Андреа Дориа.

Для отделки интерьера герцог Мельфийский пригласил Пьерина дель Вагу note 30, ученика Рафаэля, чтобы тот украсил дворец фресками и портретами. Они придали бы ему тот блеск и неповторимость, которые своим искусством придал Ватикану Рафаэль. Дориа обложил Восток тяжелой данью. Шелковистые драпировки из Исфахана, ковры из Смирны и Бухары, мавританские оттоманки, греческие вазы на роскошных постаментах, драгоценная мебель, большая часть которой была привезена из Франции и Испании, — все это украшало громадные залы его дворца.