ЛЮБОВЬ И ОРУЖИЕ, стр. 40

Вот тут Гонзагу обуял страх. Но, надо отдать ему должное, не за своё будущее. Он понял, что, только оставшись в замке, сможет отомстить Валентине за такое отношение к нему. Да, один заговор провалился. Но воображение у него богатое, и он сможет придумать, как открыть Джан-Марии ворота Роккалеоне. А уж тогда за него отомстят! Валентина тем временем отвернулась от Гонзаги, считая разговор оконченным. Но придворный упал на колени, умоляя выслушать его в последний раз.

И девушка, уже сожалея о суровом приговоре и думая, что причина запальчивости Гонзаги лишь ревность, согласилась.

— Не делайте этого, мадонна, — по его тону чувствовалось, что он вот-вот разрыдается. — Не отсылайте меня прочь. Если мне суждено умереть, пусть это случится в Роккалеоне, который я буду защищать до последней капли крови. Но только не отдавайте меня в лапы Джан-Марии. Он повесит меня за мои прегрешения. Пусть немного, но я помогал вам, а если и обезумел, столь неподобающе говоря с вами, то лишь от любви, любви к вам и подозрительности к этому человеку, которого не знаем ни вы, ни я. Мадонна, пожалейте меня. Позвольте остаться в Роккалеоне.

Валентина смотрела на него сверху вниз, раздираемая жалостью и презрением. Жалость победила, и девушка предложила Гонзаге подняться.

— Идите, Гонзага. Отправляйтесь к себе, и будем надеяться, что сон прояснит ваш разум. Мы забудем всё, сказанное здесь, при условии, что более вы об этом не заикнётесь.

Лицемер склонился до земли, схватил край её платья, поднёс к губам.

— Пусть Господь Бог навсегда сохранит ваше чистое и доброе сердце. Я знаю, что не заслужил вашей милости. Но я отблагодарю вас, мадонна, — последняя его фраза казалась очень искренней, но он вкладывал в неё иной смысл.

Глава XXI. КАЮЩИЙСЯ ГРЕШНИК

Неделя прошла мирно. Столь мирно, что лагерь Джан-Марии с сотней солдат и десятком орудий казался скорее миражом, чем реальностью.

Бездействие раздражало графа Акуильского, как и отсутствие известий от Фанфуллы. Ему очень хотелось знать, что же происходит в Баббьяно, если Джан-Мария может позволить себе целую неделю торчать у замка, словно в его распоряжении ещё не один месяц. Разгадка была проста, но если б он знал, что терпением герцога он обязан Гонзаге. Ибо придворный изыскал возможность послать ещё одну весточку в лагерь Джан-Марии, подробно изложив, как и почему провалился его заговор. Далее он настойчиво убеждал герцога не спешить, ибо надеялся предложить новый план, успех которого позволил бы тому занять замок без единого выстрела. Похоже, написал он достаточно убедительно, ибо солдаты Джан-Марии не готовились к штурму, не намеревались бомбардировать Роккалеоне. Но, несмотря на смелое обещание, придумать ничего путного за эту неделю Гонзага так и не смог.

Одновременно он всеми силами пытался вновь завоевать доверие Валентины. Наутро после бурного объяснения с девушкой он исповедовался у фра Доминико и принял причастие. И потом каждое утро являлся к мессе, так что монах начал ставить его набожность в пример остальным. Перемена эта не осталась без внимания Валентины, которая воспитывалась в монастыре, а потому считала утреннюю молитву неотъемлемой частью каждого дня. И внезапно проснувшаяся в Гонзаге любовь к Богу несомненно говорила о том, что и он сам после той ночи стал другим человеком. А исповедь и причастие прямо свидетельствовали о его раскаянии, причём раскаянии искреннем, как полагала Валентина, объясняя только этим его ежедневное присутствие на утренней молитве.

А потом девушка стала задаваться вопросом, так ли велик его грех, и пришла к выводу, что немалая вина лежит и на ней. Смирение Гонзаги убедило её и в том, что он более не перейдёт границ приличия, а потому она вновь подарила ему свою благосклонность. И мало-помалу их дружеские отношения полностью восстановились. Валентина полагала, что теперь её доброта не будет истолкована превратно.

В этом она не ошиблась: Гонзага более не позволял оптимизму и тщеславию убаюкать себя ложными надеждами. Теперь-то он знал истинную цену её поведению, всё более укрепляясь в стремлении отомстить, однако внешне держался куда как пристойно, и с лица его ни на миг не сходила улыбка.

Не ограничившись сближением с Валентиной, Гонзага попытался подобрать ключик и к Франческо. И вскоре уже никто в Роккалеоне, не исключая и гиганта Фортемани, не славил рыцаря так часто и с таким восторгом, как мессер Гонзага. Валентина, видя всё, решила, что Гонзага и этим искупает свой грех, и прониклась к нему ещё большим расположением. Проницательный, достаточно хорошо знающий женское сердце, наш Ромео отлично сознавал, что для Валентины похвала её возлюбленному дороже любой другой.

Короче, за неделю Гонзага вновь завоевал всеобщее доверие и любовь. Он как бы родился заново, и лишь Пеппе со всё возрастающим подозрением думал о причинах столь разительных перемен. Он не мог заставить себя поверить, что причина тому — объяснение с Валентиной. Человек — не кокон, способный в одночасье превратиться из мерзкой гусеницы в очаровательную бабочку. А потому он постоянно ждал подвоха от весёлого, ежесекундно улыбающегося, готового всем услужить Гонзаги, и теперь уже неустанно следил за ним. Но слежка эта тоже не осталась незамеченной, а потому однажды Гонзаге удалось обмануть бдительность горбуна и отправить Джан-Марии письмо с описанием нового плана захвата Роккалеоне.

Идея пришла ему в голову внезапно, во время воскресной мессы. Монна Валентина настаивала, чтобы по святым дням на службу в часовню собирался весь гарнизон, за исключением единственного часового, и Франческо добился этого от солдат после продолжительных уговоров. В эти полчаса вполне можно открыть ворота и впустить в замок осаждающих, решил Гонзага. Аккурат на следующую среду приходился праздник тела Христова [31]. О лучшем случае не приходилось и мечтать.

Стоя на коленях и вроде бы истово молясь, Гонзага обдумывал дьявольский замысел. Единственного часового он мог подкупить, а в случае неудачи — заколоть. Однако он быстро понял, что одному ему мост не опустить, да и скрип цепей мог вызвать тревогу. Но оставалась железная дверца в башне над мостом. От Джан-Марии требовалось лишь соорудить лёгкий подвесной мост, перекинуть его через ров, и путь в замок открыт.

После мессы Гонзага удалился в свою комнату и до малейших подробностей изложил на бумаге свой план. Письмо привязал к арбалетной стреле и, улучив удобный момент, отправил его с крепостной стены. А затем дождался подтверждения Джан-Марии о том, что его план принят, — об особом сигнале на этот случай также говорилось в письме.

Но ещё больше возблагодарил Джан-Мария Господа Бога за ниспосланного ему союзника, предложившего-таки безупречный план взятия Роккалеоне, на следующий день, получив пренеприятные известия из Баббьяно. Подданные его, взволнованные слухами о Чезаре Борджа, собирающем войска для нападения на герцогство, и отсутствием Джан-Марии, могли восстать с минуты на минуту. В городе была образована сильная партия, лидеры которой вывесили на воротах дворца прокламацию с предупреждением, что свергнут Джан-Марию, если тот в течение трёх дней не вернётся для организации обороны герцогства, а также обратятся к Франческо дель Фалько, графу Акуильскому, известному своим патриотизмом и боевыми заслугами, с просьбой принять герцогскую корону и защитить их от могущественного врага.

Прочитав прокламацию, которую привёз Альвари, Джан-Мария поначалу обезумел от ярости. Но потом успокоился. Гонзага обещал сдать Роккалеоне в среду. Да, у него было время сначала обвенчаться с Валентиной, пусть и против её воли, а потом галопом мчаться в Баббьяно. Он успеет туда в срок, назначенный ему его подданными.

Он рассказал обо всём Гвидобальдо и попросил прислать священника, который скрепил бы его союз с Валентиной прямо у замка. Гвидобальдо идея эта не понравилась. Он полагал, что церемонию бракосочетания необходимо провести в Урбино, а венчать их должен кардинал. Джан-Марии на этот раз хватило ума сдержать резкий ответ, уже готовый сорваться с его губ: возражения герцогу Урбино в этом вопросе означали бы конец их союза. Во-первых, Гвидобальдо никому не позволял помыкать собой, во-вторых, понимал, что Джан-Мария куда больше нуждался в союзе с ним, чем он — с Баббьяно. Обо всём этом успел подумать Джан-Мария, а потому обратился к Гвидобальдо не с требованием, а с просьбой, особо подчеркнув, что счёт идёт на часы и задержка с бракосочетанием может привести к нежелательным осложнениям. И он смирением склонил на свою сторону Гвидобальдо, признавшего, что в силу сложившихся обстоятельств надобно отказаться от пышных церемоний.