Долина новой жизни, стр. 59
Какую встречу устроила ей семья Фишер! Фрау Фишер обнимала ее, целовала и причитала так, будто она возвратилась с того света. Дети окружили ее со всех сторон и, хватая за платье, тянулись, чтобы поцеловать милую тетю Анжелику.
Трогательная сцена продолжалась бы долго, если бы не вмешался сам Фишер. Он боялся, что все это может плохо подействовать на расстроенные нервы гостьи.
— Ну, ну, довольно. Дети, вы замучите тетю. Анна, ты хорошо сделаешь, обратился он к жене, — если дашь чего-нибудь успокоительного. У нас в аптечке найдется бром и валериана. Если выпьешь и сама этого лекарства, тоже будет нелишне.
Фишер ходил по комнате, сосредоточенно потягивая короткую трубку, а жена суетилась уже, подавая лекарство и накрывая на стол. Дети уселись чинно в ряд на стульях и пристально рассматривали Анжелику, как будто видели на ней что-то интересное, новое, чего они не замечали раньше…
— О, я знала, что из вашего намерения не может выйти ничего хорошего. Мое предчувствие редко меня обманывает, — говорила хозяйка. — Когда я прощалась с вами, я думала, что мы никогда не увидимся. Могло окончиться хуже. Как я рад, что вы живы и здоровы. А мсье Герье, он поправится и, кто знает…
Фишер заметил, что лицо мадам Гаро нахмурилось, губы задрожали. Он сказал:
— Поговорим о чем-нибудь другом. Ты должна поскорее угостить нас кофе, мы отправимся прогуляться.
Фрау Фишер поняла свою ошибку и резко изменила тему разговора. Она говорила о детях, о хозяйстве, о знакомых, о чем угодно, чтобы только отвлечь Анжелику от ее грустных воспоминаний.
Хотя кофе был прекрасно сварен, печенье приготовлено мастерской рукой хозяйки, мадам Гаро уделила этому очень мало внимания. Эта милая семья, которую она прежде так любила, почему-то раздражала ее теперь. Вернее всего, это было связано с прошлым, с тем, что тут все напоминало о Рене. Она была очень рада, когда снова оказалась на улице с Фишером.
Прохладный воздух, теплое осеннее солнце бодрили ее, а звуки какой-то музыки, четкие и ясные, долетающие откуда-то издалека, напоминали ей что-то давнишнее, забытое, печальное и в то же время милое.
Фишер шел молча, и это особенно нравилось Анжелике. Она ни о чем не думала. Мозг ее устал и не способен был к какой-либо работе.
На обратном пути они прошли мимо дома, где жил Герье. Около калитки кого-то ожидал автомобиль.
Мадам Гаро остановилась, как вкопанная, так что спутник ее долго еще не замечал, что идет один. Он возвратился.
— Я хочу войти туда, — мадам Гаро показала на дверь квартиры Герье.
— Зачем?
— Я хочу, — упрямо ответила Анжелика.
— Попробуем, может быть, нам позволят.
Они вошли в открытую дверь и, никого не встречая на пути, прошли в столовую и оттуда — в кабинет. В столовой все было без перемен. Кабинет весь был завален разными вещами. Многие книги сняты с полок шкафов, на столах лежали большие свертки, перевязанные бечевками. На полу, в открытом чемодане, в беспорядке были набросаны какие-то вещи. Мадам Гаро остановилась посреди комнаты; ее широко открытые глаза были прикованы к этому чемодану.
— Вещи Рене, — прошептала она едва слышно. В комнату вошел бывший слуга Герье. Он, видимо, был очень удивлен появлением посетителей.
— Мне приказано собрать вещи мсье Герье… Наиболее ценные для него… Разрешено отправить только один чемодан. Я не знаю, что для него более ценно, — сказал он.
Слуга замолчал в ожидании ответа.
Мадам Гаро вдруг страшно заволновалась.
— О, дорогой герр Фишер, вы должны направиться с ним наверх в спальню, чтобы помочь ему выбрать что надо.
Фишер растерянно посмотрел на нее, но, поняв настойчивый взгляд, устремленный на него, повиновался.
Как только они вышли из кабинета, мадам Гаро бросилась к письменному столу, схватила лежащую здесь книжку в красном переплете, роман Бенуа «Прокаженный король». Она хотела что-то написать на странице книги. «О, нет, нет, это не годится, сейчас же заметят». Тогда, надрезав ножом край обложки, она быстро написала карандашом на кусочке бумаги несколько слов, и в этот момент услышала чьи-то шаги. Она хотела порвать бумажку, но внезапно изменила свое намерение и сунула ее в щель, сделанную в переплете книги.
Она успела еще подбежать к чемодану и бросить туда книгу; тотчас дверь открылась, и на пороге появился незнакомый человек. Он удивленно осмотрел мадам Гаро с головы до ног.
— Зачем вы здесь? Сюда запрещено входить кому-либо из посторонних. Мадам Гаро собралась что-то ответить и не успела: слуга и Фишер вернулись.
Незнакомец увлек слугу в коридор; оттуда послышался их возбужденный разговор.
Мадам Гаро схватила Фишера за руку и потащила вон из комнаты.
В прихожей Фишер вырвался из ее рук и, открыв дверь в коридор, сказал, стараясь придать своему голосу спокойствие:
— Я посоветовал вам, что надо отправить. Мне кажется, все это уместится в чемодан А теперь, простите, мы должны идти.
Он догнал свою спутницу у калитки. Мадам Гаро была сильно взволнована.
— Кажется, я сделала нечто безумное. Я написала Рене записку; если ее найдут, Куинслей узнает мои намерения. Фишер осторожно пожурил ее.
— Вы поступили опрометчиво, но опасения ваши преувеличены. Неужели вы думаете, что Куинслей не понимает вашего теперешнего настроения?
Мадам Гаро была неутешна. Ей казалось, что она потеряла способность правильно мыслить, правильно действовать.
— Я не подумала о механических глазах.
Фишер успокаивал ее как мог.
— Вы ничего не сделали такого, что могло бы ухудшить ваше положение, или положение Рене, если даже записка будет найдена. Механические глаза, может быть, не действуют: Мартини перед побегом основательно попортил эти приспособления.
Весь вечер мадам Гаро провела на своей квартире в тоске и унынии, которые по временам настолько усиливались, что она громко стонала от боли, сжимающей сердце.
ГЛАВА II
Мартини надел пальто и вышел на небольшую открытую веранду.
Кто не видел его эти четыре месяца, прошедшие после неудавшегося побега, тот его не узнал бы. Он сильно изменился. Лицо пожелтело и осунулось, глаза не блестели обычным оживлением, а на голове и в усах появилось много седых волос. Он стал горбиться и от этого казался еще меньше ростом. Платье висело на его исхудавшем теле.
Был полдень, и солнце приятно пекло, хотя воздух оставался холодным.
Перед верандой, за небольшим садиком, расстилался луг, круто сбегающий вниз. По нему кружилась извилистая дорога; из-за пригорка выглядывали крыши поселка — там, внизу, в глубокой впадине были расположены шахты. Вдали темнели гряды высоких гор с голыми скалистыми вершинами.
Домик, в котором была отведена квартира для Мартини, стоял на площадке, вырубленной в откосе горы. Повыше ее, на следующей такой же площадке, возвышалось шестиугольное здание в виде усеченной пирамиды — станция механических ушей, глаз, внушителя и телефона.
Мартини не ходил дальше веранды. Ему не хотелось встречаться с кем-нибудь.
Это уединенное место отвечало его настроению. Для здоровья он старался проводить несколько часов на воздухе и на солнце.
День выдался хороший. Мартини чувствовал, что мысли его, до сих пор вялые и несвязные, делались более определенными и живыми.
Он остановился, долго разглядывал свою правую руку, ворочал ладонь то кверху, то книзу.
«Пальцы подобраны превосходно, цвет кожи, волос, форма — все как мое! Я никогда не мог бы сказать, что эти два пальца, указательный и средний, чужие. Черт возьми! Какой у них должен быть громадный набор живых пальцев! Я помню, в Неаполе мне не могли найти подходящего зуба, когда надо было заменить испортившийся верхний резец». — Мартини посмотрел опять на свои пальцы, потрогал их другой рукой, согнул руку в кулак, расправил ее и про себя воскликнул: «Да, черт возьми, это искусство. Я думаю, они скоро научатся заменять и голову. Если это возможно с сердцем, то мне кажется, недалеко и до головы! «