Повести и рассказы, стр. 69
«Все-таки почему же русские не сбили меня в воздухе? — подумал он. — Не дураки же они, чтобы отпустить меня просто так. Ведь я мог запомнить курс. Может быть, они оставили в кузове мину замедленного действия? — Эрве, забыв свои страхи перед трибуналом, пулей вылетел из кабины управления. Лихорадочно обыскал весь самолет, но ничего не обнаружил. — Снаружи на плоскости мину подвесили или магнитную…» — осенило фашиста.
Круг его размышлений замкнулся. Выхода не было.
Этот вывод подействовал на Эрве, как удар обуха на быка. Безвольный и понурый, он уселся на место. На мгновение мелькнула мысль выброситься с парашютом и бежать. Но куда? Без документов, без штатского платья, в комбинезоне. Эрве безнадежно покачал головой. Через пять-шесть часов поймают и тогда уже, безусловно, расстреляют как изменника присяге и дезертира. А так, может, еще и помилуют. Ведь на его счету много боевых вылетов, он десятки раз бомбил русские города. Зачтут его прежнюю беспорочную службу.
Как всякая неуравновешенная натура, Эрве быстро переходил от отчаяния к надежде: «В самом деле, почему он решил, что русские обязательно заминировали самолет! Чепуха, русским было не до этого».
Эрве почти успокоился и, обдумывая, как он доложит командованию о происшествии, вглядывался в ночную темноту. Аэродром должен был открыться каждую секунду.
«В конце концов машиной командовал Клемм и влип, как дурак, — думал Эрве. — А я, что я? Рядовой летчик и к тому же остался один, а русских четверо. И они все летчики. Без меня пропала бы машина. А так я ее все-таки сохранил».
Прожекторы, поймав своими лучами самолет, несколько мгновений держали его ярко освещенным. Эрве механически дал условную серию ракет. Луч прожектора круто нырнул вниз, улегся на землю и потух.
«Прилетел! — пронеслось в мозгу Эрве. — Что же все-таки делать?»
Освещая ему посадку, на мгновение вспыхнул новый прожектор, вырвал из темноты посадочную площадку. В его свете Эрве успел рассмотреть ряд тяжелых машин, стоявших на поле в одну линию.
«Приготовились к большому вылету, — подумал Эрве. — Машины готовы, летчики у командира. Минут через пять вылетят «нах Москау!» — сам не зная почему, закончил он вслух свою мысль. — Что же мне-то делать?»
Сейчас, за несколько минут до посадки, летчик вдруг со всей очевидностью понял, что самолет обязательно должен взорваться. Эрве побелел при мысли о близкой смерти. Корчась от страха, он пожалел, что не вел самолет до последней капли бензина и не выкинулся с парашютом вблизи от фронта. «Можно было бы что-нибудь придумать», — корил он себя. Но сейчас раздумывать было поздно. От аэродрома не уйдешь. Командование заподозрит неладное, пошлет истребителей, а с теми шутки плохи.
Снова на мгновение вспыхнул прожектор, и Эрве опять увидел готовые к вылету машины.
«Если я взорвусь, может, и у них сдетонировать боезапас, — подумал он. — Надо сесть подальше. — Но тут же какой-то мстительный голос прошептал в ухо фашисту: а тебе-то что за дело? Ты-то все равно сдохнешь?»
Злоба к своим товарищам поднялась в груди Эрве. Сейчас они получают задание или уже рассаживаются по машинам. К утру вернутся, а затем целый день будут валяться, ничего не делать, жить. Да и не один день. Многие из них будут жить еще долго, очень долго, целую жизнь. А он, такой молодой, такой удачливый всю войну, должен сейчас умереть. Чем они лучше его? Ничем, многие даже хуже. Чувствуя несущуюся под шасси самолета землю, замирая от страха, Эрве все же злобно ухмыльнулся: «Адольф Эрве — не дурак! Если уж кувыркаться, то всем вместе…» И, нарушая все правила, он посадил свой самолет не на посадочную дорожку, а вплотную около боевых, нагруженных тоннами взрывчатки машин. Раздался глухой взрыв, почти одновременно громыхнул удар огромной силы, и целый столб пламени взвился над аэродромом. Это сдетонировали бомбы, подвешенные к крыльям тяжелых бомбардировщиков. Но второго взрыва Адольф Эрве уже не слышал.
Только через несколько часов аэродромному начальству удалось установить, что от возвратившегося из рейса самолета почти ничего не осталось. Задняя часть фюзеляжа, обгорелая и исковерканная, была отброшена мощным взрывом за линию ограждения аэродрома. Майор гестапо, осмотрев то, что осталось от сумасшедшей, по его мнению, машины, обнаружил в фюзеляже останки одного из членов экипажа. Труп сильно обгорел, и майор с большим трудом выяснил, что перед ним тело командира машины.
Когда начальник аэродрома подошел к гестаповцу, то увидел, что майор внимательно рассматривает какую-то небольшую металлическую полоску.
— Что это такое? — почтительно полюбопытствовал начальник аэродрома.
Контрразведчик искоса посмотрел на подошедшего, помолчал и скрипучим голосом ответил:
— Русский нож. Русские зовут его почему-то «финка».
— Где же он был? — изумился начальник аэродрома.
— Там, где ему и следовало быть, — неожиданно рассердившись, рявкнул майор. — В спине этого оболтуса, который даже в воздухе не сумел укрыться от русских! — И гестаповец ткнул носком сапога обгорелый труп.
Отвернувшись от собеседника, майор недовольным взглядом окинул площадку аэродрома, на которой валялись разметанные взрывом остатки восьми боевых машин, всего несколько часов тому назад готовых обрушить свои бомбы «нах Москау».
Глава 8
Встреча в холме
«Хорьх», миновав ворота, повернул влево и помчался по шоссе, огибая подошву холма. Густой, как щетка, молодой ельник покрывал холм от шоссе до самой макушки. Мимо машины весело побежали низенькие, все одинакового роста елочки.
Девушка с перевязанной рукой, сидевшая в машине рядом с шофером, мельком взглянула на лесок и, подумав: «Посадка-то как разрослась! Прореживать пора. Густа очень», — отвернулась. Ни яркое солнце, ни молодая зелень холмов не радовали девушку. Ей казалось, что удача вот-вот изменит. Каждую минуту она ожидала, что кто-нибудь пристально вглядится в ее лицо и скажет: «Почему она здесь? Ведь это не Лотта Шуппе. Это красная! Подпольщица! Задержите ее!»
События последней недели ошеломили Грету. Совершенно неожиданно ее вывели из камеры, в которой она просидела более восьми месяцев. Затем короткий переезд в тюремной машине и погрузка в битком набитый вагон. Куда ее везут, Грета не знала, но на хорошее рассчитывать не приходилось. В вагоне были только евреи. Потом кто-то сказал, что их везут в какой-то лагерь, откуда еще никто не возвращался. И вдруг, когда, казалось, не было уже никакого выхода, пришла неожиданная свобода.
Грета плохо помнила все, что с нею произошло после бегства из разбитого вагона. Только увидев тело своей двоюродной сестры около исковерканной взрывом машины, девушка стала действовать сознательно. Она решила использовать то внешнее сходство, благодаря которому ее и Лотту в детстве часто путали даже близкие родственники.
Сходство и в самом деле было разительное. Отца Греты, дамского угодника и весельчака, талантливого дельца Эриха Верка, в свое время даже забавляла эта игра природы. Даря что-либо своей дочурке, он всегда делал такой же подарок и ее подруге. Девочки часто щеголяли в шляпах одного фасона и в платьях из одинакового материла. Друг и компаньон Эриха Герман Шуппе, замечая, как с годами сходство девочек не исчезает, а становится все более полным, хмурился и мрачнел.
Увидев документы убитой, Грета решилась. Кроме сходства, у нее с Лоттой было одинаковое образование. Она хорошо знала все, что касалось прошлого Лотты…
Конечно, полной уверенности, что обман не раскроется, у девушки не было. В Борнбурге жило еще немало людей, которые знали и ее, и Лотту с детства. Лотта в последние годы, очевидно, не раз бывала в имении родителей. За десять лет, что пролетели с тех пор, как оборвалась их дружба, характер Лотты, наверное, сильно изменился. Ведь она стала нацисткой — видным фашистским ученым… И все-таки девушка решила воспользоваться документами и именем погибшей — это была единственная возможность избежать возвращения в эшелон смертников. Если не удастся сбежать еще по дороге, решила Грета, то и в Борнбурге она сможет какое-то время продержаться, найти какой-нибудь выход.