Любовь Орлова. 100 былей и небылиц, стр. 26

93

Г. Скороходов вспоминает, как ему в качестве ведущего от Бюро пропаганды советского киноискусства пришлось ехать с Орловой на ее выступление в клубе Дорхимзавода недалеко от «Мосфильма». Где на концерт «звезды» собралось… от силы 30 – 40 человек. Зато свыше 500 человек собралось в том же клубе Дорхимзавода З0 лет назад, в ноябре 39-го, на предвыборное собрание Дорогомиловского избирательного округа Киевского района Москвы, куда приехал Александров, и об этом подробно известила газета «Кино»:

«11 ноября, – сообщил тов. Александров, – в нашей студии состоялось общее собрание рабочих, служащих, творческой и инженерно-технической интеллигенции. На собрании (об этом еще более подробно газета сообщала предварительно. – Ю. С.) выступил заслуженный деятель искусств режиссер-орденоносец С. Эйзенштейн, который выдвинул кандидатом в депутаты Московского областного совета Николая Павловича Силантьева.

Николай Павлович происходит из семьи железнодорожного стрелочника. Ему 32 года. Из рядового рабочего лесопильного завода, каким был тов. Силантьев в 1925 году, когда начинал свою трудовую деятельность, Николай Павлович вырос в крупного партийного работника, редактора столичной газеты «Московский большевик». Тов. Силантьев стойкий большевик, преданный сын нашего народа».

Так что «учитель» Эйзенштейн выдвинул кандидатуру на студии, а «ученик» Александров привез его предложение трудящимся.

«От имени двух с половиной тысяч, – просит он, – рабочих, служащих, творческих и инженерно-технических работников орденоносной студии „Мосфильм“ я обращаюсь с просьбой поддержать кандидатуру тов. Силантьева».

И все 500 с лишним тружеников Дорхимзавода поддержали, естественно, просьбу «тов. Александрова».

…А вот перед Орловой спустя 30 лет те же «дорхимовцы» всячески извинялись за неприлично малую явку на ее концерт: пятница, все поспешили за город и пр.

Актриса приняла все извинения и тем не менее выступала по полной программе и сумела так расположить зал, что этим трем десяткам собравшихся стало стыдно за отсутствие остальных. За то, что не сели, как когда-то у В. Гусева, «две тысячи человек в зал на тысячу мест».

Когда Г. Скороходов рассказал об этом Ф. Раневской, та пришла в ужас от того, чем приходится заниматься «Любочке» на старости лет.

– Заплатили хоть хорошо? – спросила она.

Вместо ответа Скороходов показал актрисе записку Орловой редактору кинолектория, от имени которого она выступала перед тридцатью слушателями:

«Дорогая Елена Петровна! В прошлый раз мне заплатили за выступление 14 руб. 50 коп., тогда как моя ставка, утвержденная министерством культуры,27 рублей. Прошу Вас произвести перерасчет и выплатить мне недополученное. Моя ставка предусматривает надбавку за „мастерство“ и „народность“.

С уважением Л. Орлова».

Так что недалеко ушла «Пропаганда советского киноискусства» от больничного листка Театра им. Моссовета. И как А. Бобровский во Внукове, Ф. Раневская возмутилась, но уже по другому поводу:

– Какой ужас! Любочка, видимо, опять без денег. А этот ее бездарь Гришка столько лет ничего не снимает и сидит на ее шее. И тоже «народный»!..

94

«Бездарь» – не «бездарь», а «Любочка» действительно иногда, будто в шутку, – пишет Кушниров, – жаловалась:

– Ну что это! Работаешь на износ, а он все время планы строит, полеживает да заседает где-то, за мир борется…

И хотя. повторяем, это произносилось как бы в шутку, всем становилось жаль «работающую на износ» актрису.

Может, со времени этого недовольства, если оно действительно существовало, актриса, как утверждает племянница режиссера Г. Карякина, стала подсчитывать разницу в своих и супружеских доходах.

И будто она, племянница, когда Орловой уже не стало, видела на ее столике бумажку, на которой подробнейшим образом было записано, сколько получил Александров за статью в газете и сколько она, Орлова, за очередные гастроли…

А они становились для актрисы все тяжелее. Та же пресса теперь утверждает, что уже не «как бы в шутку», собирая в очередной вояж свой счастливый когда-то «гастрольный» чемоданчик, Орлова вздыхала:

– Не знаю, чем петь буду…

Не берусь утверждать, что Любовь Петровна вздыхала именно об этом, но ее довольно вместительный «гастрольный» чемоданчик был «счастливым» буквально – не просто как талисман. Актриса демонстрировала нам его с писателем В. Поляковым (одним из авторов «Карнавальной ночи»), когда Александров привез нас во Внуково по делам:

– Когда-то я приезжала с гастролей, ставила этот чемоданчик перед Григорием Васильевичем, – тот при этом тоже вздыхал, – он открывал его, а чемоданчик был полон денег…

А теперь, уже не зная, «чем петь будет», Орлова, вспоминает александровская племянница, притворно охая, вздыхала:

– Все пою, пою – то уголь надо купить, то забор на даче сделать…

И, чтобы не кончать этот абзац на грустной ноте, еще одно тогдашнее «недовольство» актрисы, комическое, хотя высказывалось оно на полном серьезе:

– Все время хочу узнать истинный вкус Уны Чаплин в одежде, но когда ни приеду – она опять в «беременном» платье… Никакого толка от этих поездок!

Как известно, Чаплин, которому пошел уже седьмой десяток, умудрился стать отцом восьмерых, рождаемых практически ежегодно, детей.

95

«В одном провинциальном городке, – рассказывает Д. Щеглов, – женщина проводила на войну мужа и двух сыновей. И в честь каждого недалеко от дома посадила по тополю. Деревья прижились. А сыновья и муж погибли. Тополя растут быстро. У каждого было имя, повадки и голос, который женщина узнавала, когда налетал ветер. Она знала, что они ее слышат, и разговаривала с ними. Прошло время, тополя стали совсем большими, они закрывали дом от дороги, от летевшей с нее пыли. Никакой другой пользы от них не было. Это женщине объяснили те, кто пришел к ней с топорами и пилами: дорогу расширяли, тополя надо было уничтожить. В тот день ей удалось уговорить рубщиков, и они ушли. Она ходила к какому-то начальству, рассказывала про мужа и сыновней, ее хмуро и недоверчиво слушали и говорили, что ничего сделать не могут. Она знала, что когда начнут рубить, сердце у нее разорвется. Об этом и написала в своем письме.

А через несколько дней в город приехала Орлова. После концерта она показала местным бонзам (устроившим ей грандиозный по районным масштабам прием) письмо вдовы, и все решилось за пару минут. Тополя оставили в покое».

96

В конце 60-го года, едва оправившись от неудачи с «Русским сувениром», Орлова получила письмо из Парижа от сестры Лили Брик и жены Луи Арагона Эльзы Триоле: