Берлин, май 1945, стр. 23

Здесь были счета, во что обошлась меблировка замка, о котором с восторгом отзывается в дневнике Геббельс. И разные счета с 1939 года на имя Магды Геббельс из универсальных магазинов. Опись гардероба детей, каждого персонально. Перечислены все платья, пальто, шапки, обувь, лыжные костюмы, белье. Вещи новые и те, что перешли от самой старшей дочери ко второй по старшинству, от второй — к третьей и т. д. И вещи, которые находятся пока в резерве.

Наградной лист за подписью фюрера — участнице Олимпийских игр.

Здесь же лежала бумага, заверенная печатью НСДАП[ 18] и подписью одного из партийных руководителей Берлинского округа, присланная на имя Магды Геббельс. В ней излагались предсказания одного ясновидца. Вот они:

А одна из папок рукой Магды Геббельс надписана: «Harald als Gefangener» («Гаральд — пленный»). Это ее старший сын, от первого брака. Четыре года назад Геббельс записал в дневнике: «Магда чрезвычайно счастлива награждением Гаральда, которое можно считать совершившимся» (14 июня 1941 года). В папке собрано и подшито все, что связано с ним с момента пленения. Первый лист — обстоятельства пленения. Их излагает унтер-офицер в рапорте на имя своего командира; рапорт переслан доктору Геббельсу. Его пасынка видели в последний раз во время боя в африканском населенном пункте. Затем письмо Гаральда из американского плена. Пишет, что живет хорошо. Фотография. Гаральд на фоне цветочных клумб. Поздравление с «Днем немецкой матери».

В бумагах Бормана была одна телеграмма. Она хранится в архиве, и мне удалось ее отыскать. Думаю, что ее содержание и сегодня не утратило интереса.

Что же это означает?

Борман, по-видимому, готовил для себя пристанище далеко за пределами Германии. Удалось ли ему выбраться из Берлина? А Гитлеру?

Возникала атмосфера, картины событий, но прямых указаний на то, что произошло с Гитлером, в бумагах не имелось.

Если бы тогда передо мной лежала записная книжка-дневник Мартина Бормана, как она лежит сейчас, сохраненная в архиве, я прочла бы в последних записях следующее:

И рядом с их именами был выведен Борманом старогерманский знак смерти.

Если бы мы тогда это прочитали, мы бы имели важное подтверждение: 30 апреля Гитлер мертв. Но этого дневника у нас не было. Он был найден на улице разведчиками соседней армии и к нам не попал. Правда, странные обстоятельства, при которых был найден этот дневник, наверное, не позволили бы тогда, при предварительном еще изучении дела, слепо довериться ему: он мог быть фальсифицирован, подкинут. Но сейчас с несомненностью можно сказать, что это подлинная записная книжка-дневник Бормана, оброненная им при попытке прорваться из кольца советских войск в группе Монке.

Этот дневник, фиксирующий события иного ряда, все же убийственно напоминает дневники самых тупых немецких фронтовиков, похожие, в свою очередь, один на другой.

Их схожесть между собой и с дневником Бормана отнюдь не признак демократичности, а чего-то другого — того чудовищного единообразия мышления, на которое рассчитывал Гитлер и которое культивировал фашизм.

Долгий день

4 мая в саду имперской канцелярии были найдены обгоревшие мужчина и женщина — Гитлер и Ева Браун.

Было светло и ветрено. В саду, неподалеку от запасного выхода из бункера Гитлера, кружком стояли красноармейцы Чураков, Олейник, Сероух, подполковник Клименко, старший лейтенант Панасов.

Ветер теребил куски прогоревшей жести, проволоку, обломившиеся ветки деревьев, валявшиеся на газоне.

На сером одеяле, заляпанном комьями земли, лежали покореженные огнем черные, страшные останки.

В этот день мы ходили по городу — шофер Сергей, несколько бойцов и я с ними. Постояли у Бранденбургских ворот… В эти триумфальные ворота победно вступали немецкие войска, возвращаясь из Варшавы, Брюсселя, Парижа… Вблизи на площади, заваленной битым кирпичом, сгоревшим железом, обугленными рухнувшими деревьями, еще дымилось не остывшее от огня серое здание рейхстага. Над ним — над остовом его купола — высоко в пасмурное небо взвивалось красное знамя.

Обходя воронки и завалы, мы добрались до него. Поднялись по выщербленным ступеням. Оглядели почерневшие от копоти колонны, подержались за стены, посмотрели друг на друга. На ступенях сидя спал солдат, прислонясь забинтованной головой к колонне и прикрыв лицо пилоткой. Усатый гвардеец со скаткой через плечо задумчиво скручивал цигарку. Большие окна нижнего этажа рейхстага были наглухо заколочены деревянными щитами, вдоль и поперек исписанными. Сергей достал огрызок карандаша и под чьей-то размашистой надписью: «Где ты, бесценный друг? Мы в Берлине, у Гитлера» — вывел дрожащими буквами: «Привет сибирякам!»

И я за ним, разволновавшись, — слова не шли — написала на щите свой привет москвичам.

Мы вошли внутрь, там ходили наши военные, валялись расхлестанные папки бумаг, пахло гарью. Бумаги рейхстага шли на цигарки.

Потом мы двинулись дальше по городу. Тротуары были почти безлюдны. На тумбах расклеено обращение командования 1-го Белорусского фронта к гражданскому населению Берлина и провинции Бранденбург: «…В настоящее время никакого правительства в Германии больше не существует…» Кое-где группы жителей разбирали завалы, передавая друг другу по кирпичу. Бойцы с красными повязками на рукавах расклеивали приказ коменданта. Строили деревянную арку в честь победы в Берлине; в центре ее устанавливали большую красную звезду, по сторонам украшали флагами союзников.

В расчищенные от завалов проходы ныряли машины. Девчонки-регулировщицы в белых перчатках, выданных по случаю вступления в столицу Германии, увлеченно, без устали кружившиеся на полицейских пятачках, оживляли берлинские перекрестки.