В долине Маленьких Зайчиков, стр. 38
– Скорей собирайся, Праву!
– У меня тут ученые люди, Ринтытегин…
– Черт с ними, собирайся!
– Что случилось? – спросил Праву.
– Коравье убили!
Инэнли, привезший страшное известие, примчался на собаках. На его нарту сели Ринтытегин и Вээмнэу. Праву, Геллерштейн и милиционер Гырголтагин поехали на тракторе.
Перед выездом Ринтытегин позвонил на строительство комбината, попросил выслать вертолет.
Поземка застилала смотровое окно трактора. Праву торопил Мирона, но тракторист ехал осторожно: речки и тундровые озера еще не успели накрепко замерзнуть, легко можно было провалиться.
Недалеко от пышущих горячим паром Гылмимылов догнали нарту Инэнли. Собаки выбились из сил, таща нарту по голой земле около незамерзающих источников.
– Пересядем на трактор! – скомандовал Ринтытегин. – Может быть, нас еще догонит вертолет.
– Полетит в такую погоду вертолет? – усомнился Гырголтагин.
– Вертолет – не знаю, а летчик Пенкин полетит, – сердито отрезал Ринтытегин.
Трактор снова пополз по заснеженной тундре. Все молчали. Перед Праву стоило лицо друга таким, каким он его видел в последнюю встречу. Коравье был возбужден и радовался удачному началу учебного года. Он мечтал о том времени, когда в стойбище откроется большая школа, куда пойдут учиться не только дети, но и древние старики.
Гырголтагин вытащил из полевой сумки блокнот и положил на колени. Ринтытегин неодобрительно поглядел на него:
– Что ты собираешься делать?
– Мне надо занести в протокол сведения, – строго ответил Гырголтагин.
– Какие еще такие сведения?
– Это мое дело, – угрюмо буркнул милиционер.
Впервые Гырголтагину представлялась возможность проявить служебное рвение. В Торвагыргыне он был занят меньше всех. С утра до вечера ходил по поселку и ко всем придирался. Недавно заставил Геллерштейна собственноручно выкопать дохлую собаку, захороненную в неположенном месте. Человеку навеселе лучше было не попадаться на глаза Гырголтагину – за один запах спиртного он мог составить протокол.
За шумом тракторного двигателя никто не слышал, как подлетел вертолет. Его заметили тогда лишь, когда он пошел на посадку неподалеку от трактора. В вертолете были Иван Николаевич Аникеев и врач.
Быстро перебрались в вертолет и поднялись над тундрой.
Праву приник к окошку и вскоре сквозь пелену летящего снега увидел сбившиеся в кучу яранги стойбища Локэ. Среди них резко выделялось новое здание школы. Перед ярангой Коравье толпился народ.
Вертолет опустился рядом с толпой, разогнав жителей стойбища, не видевших раньше так близко эту железную птицу.
Праву бросился в ярангу. Оттуда не доносилось ни звука, и эта тишина отозвалась болью в сердце Праву. Люди молча расступились перед ним.
В чоттагине сидел Валентин Александрович Личко. Росмунта с опухшим от слез лицом наливала в примус керосин. Мирон лежал в коляске и удивленно таращил глаза на незнакомых.
За поднятым пологом видно было тело Коравье, покрытое белой оленьей шкурой.
Рыдания подступили к горлу Праву. Он шагнул к изголовью, но Росмунта поймала его за руку.
– Он спит, – сказала она.
– Что ты сказала?!
– Он спит, – приложив палец к губам, повторила Росмунта.
– Он жив?!
– Да. Только сильно ослабел. Потерял много крови.
Наташа Вээмнэу и врач комбината подошли к спящему Коравье и знаком попросили остальных выйти из чоттагина.
Валентин Александрович рассказал, как все произошло.
Пастухи собрались перегнать оленей на новое пастбище, но когда явились в стадо, их встретили Арэнкав и Мивит, которые кололи оленей. Никакие увещевания не помогли – старейшины даже не слушали пастухов. Погрузили туши на нарты и куда-то повезли. Пастухи обо всем рассказали Коравье: пусть он попросит защиты у Советской власти от расхищения оленей. Решено было не допускать в стадо ни Арэнкава, ни Мивита.
Через несколько дней Арэнкав и Мивит вернулись. Их нарты были нагружены товарами и спиртом. Разгневанный Коравье с помощью членов совета отнял у них спирт и вылил в реку Маленьких Зайчиков. Арэнкав и Мивит после этого долго не выходили из яранг. Видимо, у них еще оставался спирт, но они вели себя тихо. Собравшийся было в Торвагыргын Коравье отложил поездку: было много дел в стойбище.
Вчера вечером Коравье ушел в стадо и не вернулся. Ночью его нашли пастухи. Он истекал кровью. Шея и грудь были в ножевых ранах…
– Праву, – послышался голос Росмунты, – Коравье хочет тебя видеть.
Праву вошел в чоттагин. Первым делом он пытливо посмотрел на лица врачей. Наташа ободряюще улыбнулась:
– Проходи… Все хорошо…
Праву подошел к изголовью и опустился на колени.
Раны Коравье были заново перебинтованы. Он не мог повернуть головы, и Праву пришлось над ним наклониться.
– Праву, – прошептал раненый. – Я очень рад, что остался жив… Очень рад… Так хорошо быть живым!
11
С того дня, когда на Коравье было совершено покушение, прошел почти месяц.
На первом же допросе Арэнкав и Мивит во всем сознались. Милиционер Гырголтагин гордился, что ему раньше других пришлось снять допрос с таких опасных преступников.
Судили Арэнкава и Мивита в Торвагыргыне. На судебное заседание, длившееся три дня, приехали пастухи из колхозных бригад, жители стойбища. Из далекого прибрежного села прибыли старики, которые когда-то хорошо знали покойного Локэ и его друга – американского торговца.
Праву внимательно ознакомился с делом. Он присутствовал на допросах и изумлялся искусству, с каким оплел души пастухов-оленеводов Локэ. Людям, жившим в вечном страхе перед голодом, Локэ представлялся избавителем и благодетелем. Ведь именно он дал возможность есть столько, сколько пожелает желудок, не беспокоиться о будущем. Локэ кормил их, а они служили ему надежным заслоном от мира, которого он избегал.
Жители стойбища Локэ жестоко осуждали Арэнкава и Мивита, однако, когда началось судебное заседание, гнев сменился жалостью и сочувствием. Росмунта просила Праву, чтобы он воздействовал на русских.
– Ты же видишь, что на суде не только русские, но и чукчи, – ответил Праву.
– Эти чукчи все равно что русские, – возразила Росмунта. – Пусть Арэнкава и Мивита судит наше стойбище. Преступление ведь было совершено в нем, а не в Анадыре, и эти люди не знают, какова наша жизнь.
За Коравье прилетел санитарный самолет, чтобы отвезти его на лечение в окружной центр. Праву пришел в медпункт попрощаться. Коравье тоже обеспокоенно спросил:
– Что с ними будет?
– С кем? – спросил Праву, хотя отлично понимал, о ком идет речь.
– Ты знаешь, о ком я говорю, – ответил Коравье.
– Скорей всего посадят в тюрьму.
– Если их осудят на то, чтобы отправить куда-нибудь подальше от чукотской земли, – это будет хуже, чем смерть.
– Но вы же сами просили, чтобы их заточили в сумрачный дом?
– Сумрачный дом на родине – это совсем другое, Он светлее любого жилища на чужбине, – медленно проговорил Коравье.
– Я тебя не понимаю, – рассердился Праву. – Они напали на тебя, хотели убить. Они против новой жизни и всегда будут против – ты это знаешь…
– Они меня не убили, – сказал Коравье.
– Хотели убить.
– Но не убили, – повторил Коравье. – Они виноваты передо мной и перед людьми нашего стойбища. Пусть выслушают наше мнение, наш суд.
– Закон этого не может позволить, чтобы Мивита и Арэнкава судило только ваше стойбище. Они совершили преступление против всего советского народа, против новой жизни…
– Что ты мне твердишь: новая жизнь! новая жизнь! – взволнованно сказал Коравье. – Кто сейчас сомневается, что к старому возврата нет. Но ведь отжившую кожу со старой раны надо снимать осторожно, иначе может пролиться кровь…
На суде Арэнкав и Мивит не запирались и соглашались с каждым словом государственного обвинителя и защитника. Такое поведение еще больше прибавило сочувствия к ним со стороны земляков, которые приехали из стойбища в Торвагыргын.