Полвека охоты на тигров, стр. 17
Я видел все это, но из-за густой чащи все еще не мог стрелять и только ускорял шаг, чтобы миновать последние ветви, мешающие сделать смертельный выстрел.
Оставалось не больше сорока шагов, когда барс напряг все мускулы своего стального тела и, отделившись от дерева, тугой пружиной сделал пятисаженный прыжок через собачий круг. Еще миг и он убежит.
Я вскинул ружье, собаки бросились преследовать барса. Секунда прицела и затем — выстрел. Пуля пронзила зверя насквозь, он перевернулся и вся свора собак вмиг сидела на нем.
Когда я подбежал, у ног моих кружился сплошной собачий клубок. Зверь в агонии царапал землю, собаки в азарте рвали его и иногда он наносил им своими лапами сильные царапины. Все мои попытки оттащить собак, чтобы предохранить их от случайных ранений, были тщетны. В такой момент невозможно пристрелить раненого зверя, так как живой клубок сплетающихся на нем собак мешает выстрелу.
Через три-четыре минуты подбежали Арсений и Юрий. Они тоже были совсем близко, но из-за чащи не могли стрелять по барсу, а только слышали его рычание. Хорошо еще, что шкура барса очень крепка и не поддается собачьим зубам! Но досталось и собакам: в азарте Вори все же всунул ногу в открытую пасть зверя, который и прокусил ее. Этот прокус залечивал потом целый месяц.
Все было кончено. Барс лежал неподвижно. Привязав веревки, мы по снегу потянули убитого зверя к дороге, где ждала наша телега с грузом. Положив на нее барса, мы отправились дальше: вся наша охота заняла не более сорока минут.
Перед уходом мы решили выяснить, откуда появился барс и по следам увидели всю картину. Оказывается, что ночью недалеко от дороги барс задавил дикую козу, всего в полуверсте от селения Хваньгоу, с аппетитом полакомился ею и залег отдохнуть на ближайшей скале. Оттуда-то он и увидел свору наших собак, идущих мимо него. Аппетит у зверя опять проснулся, и он захотел полакомиться собачинкой, для чего спустился со скалы и залег неподалеку от дороги за камень. Только на этот раз собачина оказалась «не по зубам» для зверя.
Только мы успели тронуться дальше, как нас догнал вышедший из Хваньгоу грузовик со стражниками, у которых мы час назад пили чай. Они были очень пора — жены такому быстрому успеху нашей охоты, но еще больше был поражен старший мой сын Валерий, которого мы встретили идущим к нам навстречу за первым поворотом: он не слыхал выстрела и ничего не знал.
Валерий повернул обратно по совершенно другой причине, — отойдя всего одну версту, он пересек идущий через дорогу след крупного тигра. Ясно, он не мог пропустить такого случая и повернул к нам, чтобы поторопить нас следить хищника.
Но обо всем, связанном с этим тигровым следом, я расскажу в другой раз.
Сибата и барс
Случай о котором я хочу рассказать, произошел в феврале 1928 года. Был у нас один приятель, охотник-ниппонец по фамилии Сибата. Это был старый промышленник-любитель, но настоящий старый корейский «таежный бродяга», считающий себя лучшим охотником в нашей губернии. Человек он был в сущности обеспеченный — имел в городе Ранане большой магазин, где у него торговали дети, а сам он любил бродить месяцами по горам. Как и у всех местных промышленников, успех его зависел главным образом от хороших зверовых собак, когда стрелять зверя приходится наверняка и по большей части на очень близком расстоянии. Правда, здесь требуется большая выдержка, но отнюдь не та меткость, когда вам приходится стрелять на несколько сот шагов, да еще на бегу или в густой чаше.
Все эти «собачьи охотники», как я их называю, зависят всегда своим успехом от своры. Достаточно кабану или медведю прикончить вожака своры, да еще вдобавок одного или другого из его помощников, как такой «собачник» на год-два, пока не восстановит своей своры, переходит на второстепенное положение. Я лично никогда не строил своего охотничьего благополучия на одних собаках, а главным образом на хорошей винтовке и меткой стрельбе, будь то стоячая, лежачая, бегущая или летящая цель, чего я придерживаюсь и сейчас, но, конечно, неплохо иметь хорошую зверовую свору. Это необходимо еще и потому, если принять во внимание густые заросли корейской и маньчжурской тайги, особенно в бесснежные периоды охоты.
Особенность Сибата заключалась еще в том, что он любил хорошо выпить, а дома это ему не разрешалось родными. На охоте же, по вечерам, он часто бывал навеселе и тогда любил часами увлекательно рассказывать, вспоминая свои приключения за 25 лет бродяжничества по корейской тайге. Так как охота по зверю особенно сложна и в сущности представляет собой целую науку, то всегда со вниманием выслушиваешь такие рассказы, каждый особенный случай, который может пригодиться на практике.
Познакомился я с Сибата совершенно случайно. Бродя как-то осенью 1923 года до выпадения снега за кабанами, я встретил его в одном глухом горном ключе, идущем мне навстречу. Позади него плелись четыре серых собаки — маньчжурские лайки. День выдался жаркий и было уже за полдень. Все вместе взятое располагало к отдыху. Сибата был высокого роста, с большой черной бородой-лопатой, что придавало ему стиль таежника. Он отлично говорил по-корейски, и это дало нам возможность разговориться. Кроме того, я решил использовать подвернувшийся случай, чтобы расспросить о корейской охоте, так как это был всего лишь второй год моей жизни в Корее.
Расположились у ручья. Я стал варить чай, а мой новый знакомый — рис, и поджаривать вяленую рыбу, которую так удобно носить и сохранять, особенно летом, когда от жары мясо быстро портится.
Встретясь в тайге и не зная друг друга, каждый из нас осторожно «обнюхивал» другого. Разговор не клеился. Мой собеседник явно уклонялся от ответов, когда я задавал вопросы о кабанах, тиграх и т. п. Наконец, обед закончился. До вечерней охоты оставалось еще часа два, мы разлеглись на сухой мягкой траве, но наше знакомство ни на шаг не подвинулось вперед. Наконец, я уяснил, что мой новый знакомый попросту не считает меня за серьезного охотника.
Это побудило меня прибегнуть к моему излюбленному трюку, который даже в юные годы ставил меня на почетное место как стрелка. Сибата, полежав, стал с видом знатока рассматривать мою трехлинейную винтовку и интересовался, как она бьет. Я ни слова не говоря взял ружье, перевел патрон, поднял с земли левой рукой круглый камень величиною в куриное яйцо. Держа в правой руке винтовку, левой я подбросил камень в воздух, быстро вскинулся и выстрелил. Момент, и от камня в воздухе осталась только пыль. Сибата, как видно, в момент выстрела хотел спросить, что я делаю, но так и остался с открытым ртом.
Не каждый сможет понять то впечатление, какое этот выстрел произвел на человека тайги, считавшего себя первым стрелком и охотником, во всяком случае в Северной Корее, где он жил, и вдруг явился кто-то совсем неизвестный и сделал выстрел, о котором он даже не мечтал. Когда прошло первое впечатление, он подошел ко мне и молча пожал мою руку, а затем попросил снова повторить такой выстрел, желая, как видно, проверить, не является ли он простым фокусом. Я молча поднял второй камень и проделал тот же номер. Свидетелем всего происшедшего был мой постоянный кореец-носильщик, который не только слышал о моей стрельбе от корейцев, но и сам неоднократно видел ее.
Когда Сибата несколько успокоился, он отозвал в сторону моего корейца и долго о чем-то расспрашивал. Затем он подошел ко мне и сказал:
— Раньше я думал, что я здесь первый стрелок и охотник, но теперь я вижу, что нас двое, а потому будем друзьями, — и после этого он рассказал мне многое о корейской тайге.
Когда мы расставались, он дал мне свои адрес и обещал приехать к нам в гости в Сейсин, добавив, что как только он узнает о появлении где-либо тигра, то сообщит мне, и мы вместе отправимся на охоту.
Время шло. Мы встречались иногда с ним в тайге, иногда он заезжал к нам, а я бывал у него. Во время игровой экспедиции г-на Рида, которую я организовал в 1927 году, мы вновь встретились в тайге с Сибата, ненадолго соединили наши своры по кабанам, но вскоре же разошлись, уйдя дальше в горы. Об этой охотничьей экспедиции, продолжавшейся тридцать дней, я как-нибудь расскажу впоследствии.