Шестеро вышли в путь, стр. 115

— Это все так, — сказал Каменский, — но революцию сделал его отец, — он указал на меня, — справедливое общество будет строить он и его друзья, а не мы с тобой.

— Ложь! — ответил Моденов. — Ничто не прошло бесследно. Все сказанное, продуманное, все пережитое каждым учителем в глухой деревне, каждым доктором на холере, на голоде, на войне, каждое слово писателя, каждое его чувство — все осталось и все вошло в русскую революцию. Ольга увлеклась миражем, призраком, пустяковым обманом. Это несчастный случай. Но русская революция не совершилась бы, если бы народ не умел до безумия смело мечтать. И в этом русском умении смело мечтать разве мало вложено русской интеллигенцией? Сейчас кипят страсти, нам некоторые не верят, некоторые про нас плохо думают. Интеллигент, мол, куши получал, капиталистам прислуживал. В главном и основном это неправда. Она рассеется. Да, пока еще она живет. Наверное, Коля Николаев слушает меня и тоже думает что-нибудь вроде этого. А ты мне вот что скажи... (Я уже не понимал, к кому он обращается — ко мне или к Юрию Александровичу.) Чем отвечает на эту неправду русская интеллигенция? Работает не жалея сил, старается научить, вылечить, выстроить, сделать вдесятеро против того, что от нее требуется по службе. Ты хоть раз отказал Грушину в какой-нибудь просьбе? Зачем ты ведешь кружки, читаешь лекции, споришь до хрипоты с тем же Грушиным, если он не помогает тебе в полезном деле? Что тебе, деньги платят за это, что ли? Так вот ты мне скажи: всякая ли интеллигенция смогла бы начисто позабыть все обиды ради дела, которое считает правым?

Моденов провел рукой по волосам. Я никогда не думал, что он способен говорить так горячо.

— Ты научил Ольгу мечтать... — сказал он уже спокойно, как бы раздумывая. — Прекрасно, что научил. Обязан был научить. И других учи. Рассказывай о смелых и честных людях, о человеческом мужестве и благородстве. Пусть фантазируют, пусть волнуются! Несчастный случай погубил Ольгу, а не мечтательность. Несчастные случаи всегда бывают. Ты виноват в том, что она увлеклась миражем? Может быть... Но благодаря тебе, вырастившему ее в атмосфере высоких чувств и великих мечтаний, она пошла против плохих людей одна, в диком лесу, зная, что никто не придет на помощь. Это было, конечно, так, иначе бы ее не убили. Весь остаток жизни будешь ты горевать об Оле, да и я буду о ней всегда горевать, но давай, как прежде, любить смелых и ярких людей, мечтателей и фантазеров, способных на удивительные поступки.

Моденов достал папиросу, сел рядом с Юрием Александровичем и закурил. Так я и оставил их, двух стариков, на старой обомшавевшей гранитной плите, рядом со свеженасыпанным могильным холмом.

Глава двадцать восьмая

ТРОПА СТАРОВЕРОВ

Фастов с отрядом вернулся в Пудож тремя днями позже нас. Задержать беглецов не удалось: они словно ушли в бездонную глубину жидкой болотной грязи. Но по многим следам и приметам удалось установить, что с ними произошло.

Есть в лесу страшное место. Километров на сорок тянется непроходимая трясина, способная поглотить тысячи людей. Есть путь через эту трясину. Прыгая с кочки на кочку, можно через нее перебраться. Однако далеко не все кочки устойчивы. Надо знать те немногие, на которые можно ступить без риска. Через эту трясину и повел своих спутников отец Елисей. Этот путь, очевидно, и назывался тропой староверов.

Надо представить себе молчаливое болото: кое-где зеркальце воды, кое-где кажущаяся устойчивой поросшая травой лужайка, шаткие кочки... Тишина.

Пока они шли через эту трясину, отношения между ними были самые лучшие. Общая страшная опасность объединяла их. Под каждым, или под всеми вместе, могла расступиться зыбкая болотная почва. Тут было не до счетов и ссор.

Но вот болото осталось позади. Под ногами была твердая земля, и непосредственная опасность им не угрожала. Теперь-то, когда перестал действовать объединявший всех интерес, каждый начал, наверное, думать, как одолеть и уничтожить своих товарищей.

Труп Булатова найден не был. Однако на холмике у болота нашли широкий кожаный пояс с очень поместительными карманами. По-видимому, в этот пояс Булатов переложил из шкатулки свои драгоценности. В глубине одного из карманов оказался маленький брильянт без оправы. Его, видно, не нащупали, когда очищали пояс. Рядом валялась раздавленная трубка Булатова. Не очень рискуя ошибиться, можно представить себе, как происходило дело.

Четверо поглядели друг на друга и поняли, что думают об одном и том же. И, вероятно, троим стало ясно, что очередь за Булатовым. Сразу же понял это и Булатов. Начал, может быть, говорить жалкие слова, заглядывал им в глаза и заискивающе посмеивался, стараясь показать, что у нас, мол, общие интересы, мы, мел, с вами товарищи. Думаю, что те трое, не говоря о своих планах, не очень, однако, и старались их скрыть. Они понимали, что Булатов все равно беззащитен и ничего сделать не может. А Дмитрий Валентинович суетился, поднес спичку Миловидову, соврал что-нибудь насчет того, что он умеет костры хорошо раскладывать, старался всячески показать, что очень может оказаться полезным, пригодиться, не надо его убивать.

Сначала, наверное, думали просто всадить ему пулю в затылок, но он, конечно, вертелся, как юла, и под любыми предлогами устраивал так, чтоб никто не мог оказаться у него за спиной. Вероятно, всем это наконец надоело, и Миловидов или монах вынули револьвер. Вряд ли особенно много разговаривали. Все было и так ясно. Булатов отчаянно кричал, стал на колени или даже распростерся по земле, полз, бормотал что-то и плакал, пока Миловидов или отец Елисей не спустили курок.

Потом, очевидно, сняли пояс, разделили брильянты, и каждый спрятал свою долю. Булатова бросили в трясину. Когда возились, кто-то каблуком случайно раздавил трубку.

Теперь они остались втроем, и Миловидов посмотрел на своих спутников: на одного, потом на другого. Подозрение у него возникло сразу же. Не такой он был человек, чтобы доверяться тем, кому не следует. Но монах и Катайков держались спокойно. Может быть, только отвели глаза. Пошли дальше. Шли молча, внимательно следя друг за другом. Миловидов напряженно старался придумать, как обмануть своих спутников. Но не такие были люди Катайков и отец Елисей, чтобы это полковнику удалось. Все трое превосходно понимали друг друга. На хитрость рассчитывать было нечего. Решала простая арифметика: два и один. Один был полковник.

Изменились обстоятельства. Пока речь шла о том, чтобы вырваться за границу, Миловидов был самый нужный человек. За ним должна была прийти норвежская шхуна. Но теперь все понимали, что до шхуны не добраться. Они не знали подробностей, но были уверены, что, раз лагерь Миловидова обнаружен, немалые силы брошены против них. Конечно, на побережье следят за каждым отходящим судном, за каждым вновь появившимся человеком. Не только человека — мышь не вывезешь в море.

И, конечно, оседланы все тропы, взяты под наблюдение все пристани и станции железной дороги. За границу не вырваться. Значит, так или иначе придется и дальше жить в России. В России Миловидов им только мешал.

Итак, они шли втроем и готовились к последнему акту невеселой пьесы. Катайков и Елисей шли спокойно. Они знали, что проиграть не могут. Миловидов нервничал, но внешне был тоже спокоен. Полковник умел держаться в опасные минуты.

Он ставил себя на их место. Раз идея с бегством не удалась, раз надо оставаться в России, они, конечно, должны его убить. Им было куда идти, а ему некуда. Если б они его привели в город или село, это вызвало бы подозрения. Им и так будет трудно замести следы, а тут еще он на их шее. Если бы Миловидов был на месте Катайкова или монаха, он застрелил бы полковника не размышляя.

Следы дальнейших событий найдены в трех верстах от раздавленной булатовской трубки. Три версты они прошагали молча, думая каждый о своем. Путь их лежал вдоль болота с невысокими холмами, поросшими мелким лесом. Видно, Миловидов начал действовать первым. Выбрав минуту, он бросился бежать. Они его упустили и начали стрелять вслед. Пули содрали кору с деревьев, срезали ветку. Одна пуля застряла в стволе березы. Полковник, вероятно, петлял и уклонялся от пуль. По следам на деревьях видно, что он отстреливался. Они тоже бежали зигзагами. Представляю себе монаха с кольтом в одной руке, подобравшего другой рукой рясу выше колен, палящего из кольта и отчаянно ругающегося. Катайков, вероятно, перебегал от прикрытия к прикрытию и предоставлял монаху главную роль. Тимофей Семенович был смел в деловых решениях, но физически трусоват. Он смотрел испуганными глазами, крестился и бормотал молитвы. По следам нельзя понять, то ли пуля из кольта попала наконец в полковника, то ли он случайно споткнулся и упал, а монах подбежал и пристрелил его. Во всяком случае, возле сломанной бурей березки натекла большая лужа крови. Вероятно, здесь лежал мертвый уже полковник, пока они обыскивали его и делили его долю драгоценностей.