Шестеро вышли в путь, стр. 103

— И тридцать человек, да еще в мундирах, так и сядут в Малошуйке на шхуну? — спросила Ольга. — Так их и не заметят?

Катайков метнул на нее быстрый взгляд:

— Ишь вы какая, Ольга Юрьевна, сообразительная! Там посмотрим. Тридцать человек или пять человек — это как сложится.

— А может, не пять, а четыре? — спросила Ольга.

— То есть, думаете, вас оставим? — сказал Катайков.

— Не пойму одного, — сердито сказала Ольга, — я-то зачем вам нужна? Увезет вас шхуна, и все. И забыли вы про меня.

— А вдруг да не увезет? Вдруг да в последнюю минуту машина станет или течь покажется? А вы все уже рассказали. Нехорошо получится.

Монах поднял голову, посмотрел на Ольгу и сказал:

— Зря, барышня, вы спрашиваете Тимофея Семеновича. Если бежать хотите, не выйдет; а если до конца с нами решили идти, так вас и проведут, и усадят, и отправят куда следует.

Он встряхнулся, взял кувшин с водой, отошел в сторону и вылил себе немного на голову. Пригладив рукой волосы, он провел той же мокрой рукой по лицу и сказал бодрым голосом:

— Ну вот и отдохнул, слава богу!

— Так как же мне? — спросила Ольга. — Считать себя под арестом, что ли?

— Считайте под арестом, — сухо ответил монах. — Чтоб путаницы не вышло.

Ольга поставила табурет к окну, села и облокотилась о подоконник. Два солдата остались в лагере. Один сидел и плел лапоть, другой колол дрова. Гулкий пружинящий звук разносился над лесом. Мирно выглядела эта лесная поляна. Рубленая часовенка, сарай, тишина, птичий гомон, ветерок, шелестящий листьями.

Ольга круто повернулась и поймала устремленный на нее взгляд Катайкова.

— Что вы смотрите? — спросила она.

Катайков смутился, закашлялся и сказал:

— Любуюсь на вас, Ольга Юрьевна.

— О господи! — Ольга передернула плечами. — Неужели и вы объясняться станете?

— Нет, я не к тому, — сказал Катайков. — Меня вот что занимает, простите за вопрос: чем эти мальчишки вас зачаровали? Кажется, народ темный, простите меня, голоштанники. А между тем вы всех нас, с Булатовым вместе, на любого из них сменяете.

— Однако ж пошла с вами, — сказала Ольга, — жениха бросила.

— Девичье воображение, — сказал Катайков. — Минутная вспышка, не более того. Скоропреходящая мечтательность. Не пойму я, откровенно говоря, их секрета. Но нельзя отрицать: увлекают девиц молодые люди. К ним перебегают даже из очень богатых семей. Со стороны посмотреть — ничего в них хорошего нет. Но привлекают.

На поляне раздались голоса и шум. Катайков и Ольга высунулись в окно.

Ворота сарая были распахнуты. Одного за другим из леса в сарай солдаты проводили пленных. Их вели быстро, почти бегом, не давая оглядеться по сторонам. Один за другим они исчезали в воротах, и все-таки Ольга узнала и Харбова, и Девятина, и Мисаилова. Даже дядькину воинственную бородку она разглядела.

Закрыли ворота сарая, задвинули засов. Самые фантастические планы теснились в голове у Ольги. Ночь, и она в темноте освобождает ребят, и они связывают всю банду... Но сейчас по ночам светло, и вряд ли ей удастся выйти из-под надзора Катайкова и монаха. Монах, кстати, стоял возле дома и смотрел, как пленных проводили в сарай, и Ольге казалось, что иногда косил глаза на нее.

Раскрылась дверь, в комнату вошел энергичный, веселый полковник Миловидов.

— После трудов праведных позвольте предаться радостям жизни, — сказал он. — Прошу к столу, господа!

Глава двадцать первая

ПОМИЛОВАНИЕ ПОНЕВОЛЕ

Снова сидели за столом. Разбудили Булатова, заставили его выпить. Тишков и Гогин отсутствовали. Поглядывая в окно, Ольга видела, что под командой монаха они двое и несколько бородачей укладывают вещи, составляют мешки рядами. У сарая сидели часовые с винтовками. Спереди подойти к сараю нельзя. Но задней своей стеной он соприкасается с зарослями малинника. Только бы ей вырваться из-под надзора! Она бы пробралась через кустарник — хотя бы слово сказала им, хотя бы от них услышала слово...

Музыки нет. Тишков, застегнув на ременную петельку баян, с печальным лицом укладывает мешки. Но полковник веселится, будто играют оркестры. Он не умолкает ни на минуту, он неистощим в выдумках. То он выпивает полкружки самогону, стоя на одном колене, то целует Ольге руку, утверждая, что лучше не бывает закуски, то предлагает Булатову пить аршином и хвастает, что за свою жизнь выпил, наверное, уже десять верст. Потом вдруг он, допив кружку, швыряет ее на пол и выходит.

Сразу наступает в комнате тишина. Все трое молчат. Теперь понятно, с каким напряжением следили они за неуместным пьянством полковника, за переменами его настроения.

Молча смотрят все трое в окно. Полковник твердой походкой, будто он ничего не пил, пересекает поляну. Один бородач по его приказу отпирает ворота сарая, другие бородачи, держа винтовки наперевес, стоят против ворот.

Полковник исчез в сарае. Тишина. Минута идет за минутой, ни звука не доносится из сарая. О чем там разговор?

— Черт его знает, этого дурака! — говорит Катайков. Он даже не замечает, что думает вслух. — Угадай, какая ему глупость на ум взбредет...

Ольга выходит на крыльцо. Она оглядывается. Никто на нее не смотрит. Она спускается по ступенькам. Медленно идет она по поляне, будто к сараю, но, не дойдя, поворачивает к зарослям малинника.

Гогин, только что завязавший большой мешок, выпрямляется и, улыбаясь, глядит на нее. Он предвкушает веселую игру: она попытается убежать, а он опять будет беззвучно идти за ней, умирая от смеха. Потом он заставит ее вернуться, а может быть, если разрешат, сделает и еще что-нибудь похлеще. Ольга понимает немудрящий его расчетец. Она стоит у самого кустарника. Вот-вот побежит... Пусть Гогин ждет и надеется — она разочарует его.

И вдруг из-за куста доносится шепот:

— Оля, Оля! Это я, слышь, Колька маленький, Николай Третий.

Лицо Ольги совершенно спокойно. Не торопясь она поворачивается лицом к кустам и руками перебирает ветки, будто ищет — вдруг да поспела где-нибудь хоть одна малинка.

— Слышу, говори.

— Оля, — задыхаясь от волнения, шепчет где-то в кустах невидимый Колька маленький, — ребят похватали, а я убег, и Патетюрин убег.

— Патетюрин был с вами? — тихо спрашивает Ольга.

— Ага, — доносится шепот. — Он как даст в лес — я видел, да я подумал: лучше здесь останусь, прослежу, куда отведут.

— Хорошо, — говорит Ольга спокойно. — За мной следят, понимаешь?

— Понимаю, — волнуясь, шепчет Николай Третий.

— Если удастся тебе передать... — говорит Ольга, перебирая ветки, все выглядывая: вдруг прежде времени да созрела малинка, — если удастся тебе передать, — повторяет она, потому что горло перехватывает у нее от волнения, — скажи им, что Булатов, Катайков, полковник и отец Елисей хотят бежать за границу. В воскресенье вечером они будут в Малошуйке, там у них знакомый кулак, а в понедельник выйдут в море. В море их будет ждать норвежская шхуна. Запомнишь? Надо, чтобы ребята знали, а то вдруг со мной что случится...

— Запомню, — шепчет Николай Третий.

— И еще скажи им, — шепчет Ольга, — что Булатов вздор, что все чепуха, что я только их люблю, что либо мы с ними спасемся, либо мы с ними погибнем. И Васе особо это же самое передай.

— Да они знают, они ж ничего и не думают, они же знаешь какие ребята! — задыхается от волнения Колька маленький — доверчивая душа. — Ты про них и не сомневайся.

— Тихо! — шепчет Ольга, чувствуя, что кто-то стоит за спиной.

И не торопясь поворачивается. Да, в двух шагах за нею улыбается всевидящий Гогин.

— Малинку ищете, барышня? — спрашивает он, — Рано еще, не созрела.

— Созреет, — спокойно говорит Ольга, не торопясь переходит поляну и входит в дом.

И вслед за ней входит в дом Миловидов. Он входит и оглядывает всех тяжелым подозрительным взглядом.

— О чем разговаривали? — спрашивает он.

— О том, что не о чем тебе с босяками болтать, — говорит Катайков. — Они на мякине тебя проведут.