Битвы и приключения, стр. 17

Это привлекло ко мне внимание Любена Хрелкова, высокого юноши, такого сутулого, что он был похож на вопросительный знак.

— Ты, видно, любишь читать? — спросил он меня.

— Люблю, — признался я. — Мама сколько раз силой вырывала книгу у меня из рук. А как-то даже с кочергой гонялась за мной по дому, чтоб я шёл играть с ребятами.

Всё, что я сказал, была правда.

И насчёт кочерги правда.

Почему я не остановился на этом? Почему продолжал болтать? Зачем выговорил я эту невероятнейшую похвальбу:

— Я, должно быть, прочитал не меньше двух тысяч пятисот книг!

Мои новые знакомцы внезапно умолкли и уставились на меня:

— Сколько, сколько, ты говоришь?.. Сколько ты прочитал книг?

— Да… две тысячи пятьсот.

Я и сам уже понимал, какую сделал ошибку, но слово — не воробей, вылетит — не поймаешь. Попробуй возьми его назад!

— Тебе сколько лет? — спросил Васи?л Не?шков, коренастый, как балканский медведь, паренёк с умными глазами и русым вихром.

— Пятнадцать, — ответил я.

— Ладно, согласен, — не стал возражать против моего возраста Васил. — Теперь давай сделаем небольшой расчёт. В году триста шестьдесят пять дней. Допустим, ты начал читать с восьми лет. Значит, всего ты читаешь семь лет или… или две тысячи пятьсот пятьдесят пять дней. По твоим словам, за эти две тысячи пятьсот пятьдесят пять дней ты прочёл две тысячи пятьсот книг. Так?

— Так…

— Так-то так, а вот послушай, что получается. Получается, что каждый день, в будни и в праздники, здоровый и больной, в школе, в дороге, дома, ты прочитывал по целой книге. Не читал ты всего каких-то пятьдесят пять дней. Так? А? Ну-ка, скажи!

Вы, конечно, сами догадываетесь, каково мне было. В эту минуту я предпочёл бы не стоять в комнате среди новых своих товарищей, а оказаться возле самого глубокого омута на Скыте, чтобы броситься в него, нырнуть и никогда больше не выглядывать на белый свет. Но, увы, под ногами у меня были крепкие доски и провалиться было некуда. Зато покраснел я как варенный-переваренный рак — и лицо, и шея, и кожа на стриженой голове.

— Что ж ты молчишь?

— Да вот… думаю… — с трудом выдавливая из себя слова, пробормотал я. — Я, видно, числом ошибся… Я… я… в математике не очень силён…

— Ничего, — махнул рукой Васил Нешков. — Число не так уж важно. Гораздо интересней, что ты прочёл из мировой литературы. Как, ребята, — обратился он к остальным, — проэкзаменуем нашего юного друга?

— Давай… Он того стоит… Можно!.. — улыбаясь, согласились все.

И вот тут-то наступил полный мой провал.

Да иначе и быть не могло. Во-первых, я и в самом деле был ещё мальчишка, во-вторых, попал я в компанию самых образованных учеников Белослатинской гимназии, тех самых, которых прозвали «литераторами» и «профессорами»…

Стали эти «профессора» меня экзаменовать. Один за другим называли они имена знаменитейших писателей и тут же перечисляли главные их произведения.

Например, Лев Николаевич Толстой.

— «Войну и мир» читал? «Казаки» читал? «Анну Каренину»? «Воскресение»? «Хаджи Мурата»?..

Или Тургенев Иван Сергеевич.

— Читал «Записки охотника»? А «Рудина»? «Дворянское гнездо»? «Асю»? «Отцы и дети»? «Первую любовь»? «Дым»?..

За ними последовали Шиллер, Сервантес, Пушкин, Шекспир…

Потом Гёте, Вазов, Славейков, Яворов…

Горький, Гамсун, Ибсен, Виктор Гюго…

Что вам сказать о моих ответах? Два слова: стыд и позор!

Я и в самом деле много читал — и по-болгарски и по-русски, — но это были главным образом книги Майн Рида, Жюля Верна, Фенимора Купера, Конан-Дойля и всякие другие приключенческие и детективные романы: о Шерлоке Холмсе, Нате Пинкертоне, Рокамболе и Арсене Люпене — французском благородном воре.

Как оказалось на поверку, я прочитал два тома рассказов и роман «Мать» Горького, три романа и две повести Тургенева, отдельные произведения ещё некоторых писателей. Но, как ни вертись, как ни сгорай со стыда, истина оставалась истиной: великой мировой литературы я не знал. Были даже авторы — Гамсун, к примеру, пли Поль Верлен, Артюр Рембо, Август Стриндберг, — чьи имена и то я с трудом запомнил…

Зато, как видите, я хорошо запомнил урок своих первых «профессоров».

У Николая Хрелкова был огромный ящик, полный книг. В тот же вечер я открыл его тяжёлую крышку и вступил в чудесные владения Великой Литературы.

С тех пор — долгие годы, бесчисленные дни — я не покидал их. Быть может, из-за этой цифры, которую я так необдуманно тогда назвал…

Сказки

Храбрый коротышка

Большой погреб в усадьбе был набит бочками и ящиками, банками, корзинами и мешками.

А они были полны фруктов и овощей, бобов и капустных кочанов, брынзы и сыров, пшеницы и кукурузы. Каких тут только ещё припасов не было!

Если бы кто-нибудь мог спросить хвостатых обитателях погреба на их свистящем языке, кому принадлежат все эти лакомства, мыши и крысы ответили бы в один голос:

«Мы хозяева! Этот погреб — наше царство! Наше государство!»

В этом царстве было и темно и сыро, но лучшего они не знали. Здесь они рождались, вырастали и умирали, когда приходил их черёд, и были вполне довольны и счастливы.

Да и чего им недоставало, чтобы быть счастливыми? Еды, как мы уже сказали, у них было вдоволь, в норах было тепло, а темнота не мешала их играм и прогулкам.

Двуногие чудовища под названием «люди» редко спускались вниз. И при этом всегда ругали помещика. Особенно сердитыми они становились осенью, когда в погреб свозили урожай. Они называли помещика «грабителем» и «разбойником» и ещё в этом роде. Он живёт, дескать, в городе, как «толстая крыса», а они должны обрабатывать его землю за кусок хлеба и пару царвулей [4] из свиной кожи.

И действительно, батракам и бедным издольщикам еды не хватало. Зато мыши и крысы знай себе пировали и только посвистывали.

От обильной пищи мышиное потомство из года в год становилось всё крупнее и толще.

А крысы иногда с радостью говорили, что если дела? и дальше так пойдут, то не за горами время, когда их потомки станут больше кошек, — и вот тогда наконец мыши и крысы освободятся от кошачьего ига.

Но кошачье иго и теперь было не очень уж тяжким для обитателей Большого погреба. Пёстрый кот и его супруга находили столько еды на кухне, что очень редко заглядывали в погреб. Зимой они валялись под печкой, а летом на припёке перед господским домом или на соломенных крышах усадебных служб.

Так, свободные и счастливые, жили мыши и крысы в Большом погребе. Гуляли на свадьбах и крестинах, состязались на самого быстрого бегуна и самого проворного грызуна, ходили в гости да толковали о разных новостях.

Бывали у них и праздники.

Самый большой мышиный праздник назывался «Виноградный Пир», он продолжался две недели.

Во время этого праздника перед входом в погреб дни и ночи скрипели нагруженные телеги, тянувшиеся с виноградников. Люди вносили и накладывали в бочки виноград. Часто они роняли на пол сладкие мятые виноградины.

Как только люди уходили из погреба, мыши и крысы вылезали из своих нор. И начиналось великое пиршество. Виноград ели до тех пор, пока животы не раздувались так, что становилось трудно пролезть в норы. Там мыши и крысы старались поскорей заснуть, потому что знали: во сне пища быстрей переваривается. А проснувшись, опять вылезали из нор и снова объедались.

Но в конце концов праздник кончался: бочки закрывали, а пол в погребе подметали.

Иногда слуги забывали как следует завернуть краны, и виноградный сок начинал капать в подставленные тарелки. Но в тёмном мышином царстве существовал суровый закон. Он гласил: