Моя безумная фантазия, стр. 6

Как же прекрасна ее любовь!

Она очарована его улыбкой, ей нравится его смех. Он смеется, и ей хочется засмеяться в ответ. Он печалится, и она готова расплакаться. Если он побеждает, она едва удерживается, чтобы не кричать о его победе, если же терпит поражение — подставляет ему плечо и всей душой желает поделиться с ним своими силами. Он полон жизни, этот человек, открывший ей свои слабости наравне с честолюбивыми желаниями и игрой острого ума.

Она никогда не думала, что полюбит его. Во всяком случае, не так, как это случилось. Не разумом, а телом и душой.

Он целует ее с таким почтением, словно она святая икона. А потом — с такой силой, что она долго чувствует на себе печать его поцелуев. Он тихо вздыхает — значит, она заставляет его чувствовать то же, что переживает сама: тревогу, решимость преодолеть ее, страстное желание.

У него очень красивый смех, как эхо колоколов сандерхерстской церкви. Его глаза горят огнем и отвагой, а ее сердце переполняется гордостью при мысли, что все это предназначается ей.

«Я люблю тебя», — сказал он ей сегодня.

В церкви Сандерхерста. Мягкий золотистый свет падал на их лица, и он все шептал и шептал ей слова любви. Она закрыла глаза, не в силах справиться с половодьем чувств, нахлынувших на нее.

— Выпейте чашечку. День прохладный, вы согреетесь. Тихий голос Полли прорвался сквозь мягкий кокон, окутавший Мэри-Кейт. Комната, кресло, обитое выцветшим синим бархатом, золотистые доски пола под ногами — все виделось как сквозь густой, непроницаемый туман. Мэри-Кейт сделала глубокий вдох и сосредоточилась на голосе Полли. Но и это не помогло: тигра не остановишь сворой бумажных собак.

Полли держала перед Мэри-Кейт чашку с чаем Мэри-Кейт плотно сжала губы и закрыла глаза, силясь остановить кружившуюся перед ней комнату. «Как чудно, — отстраненно подумала она, — оказаться запертой внутри себя…» Такого с ней никогда еще не бывало Она видела стоявшую перед ней Полли, которая уговаривала ее выпить чаю, и себя, неспособную заговорить.

Помоги ему… Он в опасности…

Ее дыхание было громче этих слов, однако Мэри-Кейт услышала их. Легкие, как снежинки, кружащиеся в зимнем воздухе, невесомые, как паутинки, обескураживающие, как окрик, они приказывали ей.

Менее сдержанная женщина отнесла бы их на счет своих вздохов, легкого внезапного головокружения. Но она происходила из крестьянского сословия, где ценилась крепость духа, а такие вещи, как женская слабость, презирались. Мэри-Кейт помогала при окоте овец и сворачивала шеи цыплятам, которых потом ела за ужином Она до семнадцати лет, то есть до замужества, не носила корсета и поэтому никогда не испытывала постоянного стеснения дыхания, хорошо знакомого другим представительницам ее пола. Только раз в жизни она упала в обморок, и это случилось здесь, в этой комнате. При виде Арчера Сент-Джона.

Внезапно все утихомирилось, словно старая кошка улеглась перед очагом. Мэри-Кейт не узнала заговоривший с ней голос, лишь уловила суть приказа. Властного, требовательного, сметающего границу между жизнью и смертью.

Шепот духа.

— Надеюсь, вы довольны, милорд?

— Ваша гостиница — чудо из чудес, мистер Пал-мертон.

— С радостью приму все ваши замечания, сэр. Хозяин гостиницы широко улыбнулся. «Старый льстец!» — подумал Арчер Сент-Джон. С другой стороны, большинство именно этого и ждет. Ради своего же блага пусть сбережет свои таланты для тех, кто действительно желает услышать немного подобострастной лести. Сам же он как можно скорее хотел отправиться в путь.

— Уверяю вас, я был здесь совершенно счастлив, — проговорил Сент-Джон.

— Прошу прощения, сэр, а молодая леди поедет с вами? — любезно осведомился хозяин гостиницы.

— Молодая леди побудет здесь еще день-другой, сэр, а затем, без сомнения, продолжит свой путь.

— Понимаю.

— Я оплачу ее счет сейчас же, если вы не возражаете.

— Нисколько, милорд, нисколько!..

Почему же, покидая гостиницу, Сент-Джон слышал, как заливается, хохочет на его плече чертенок, потешаясь над объяснением: якобы Арчер не зашел проститься с этой странной, внушающей беспокойство женщиной ради соблюдения внешних приличий! Почему он вдобавок нашептывал противным голоском, что Сент-Джон так быстро уехал не из-за стремления проверить свою собственность, а испугавшись безрассудного желания остаться?

В последнее время уединение казалось ему уже далеко не таким привлекательным. Не по этой ли причине он на четыре дня задержался в случайной гостинице, гостеприимной, но почти лишенной уюта? Отчего он не поехал сразу в Лондон, оставив свой адрес и деньги на лечение женщины?

Надо было бы из вежливости попрощаться с ней. Хотя бы для того, чтобы убедиться, что он ошибся. Она не могла увлечь его с такой потрясающей легкостью. Однако, что он мог ответить на все эти рассказы о коровах, танцах и молочных мечтах? Незнакомка уверяла, что видела его обнаженным, и заявила, будто наяву он не такой живой, как во сне!

С него достаточно загадок, его жизнь и так уже надломлена тайной, куда более непонятной, чем та, которую предложила ему пострадавшая по его вине. Почему же тогда он так замешкался?

«Довольно об этом, Арчер! Так ты никогда не найдешь Алису».

Глава 6

Джеймс Эдвард Моршем, наследник хорошо налаженного конного завода, которым владел его отец, Сэмюель Моршем, сидел на опушке леса, окружавшего поместье Моршемов. Он не лег спать после полуночного осмотра новорожденного жеребенка. Роды были трудные, и он хотел убедиться, что жеребенок оправился, а если нет то умертвить его как можно скорее, не причиняя животному страданий. Ради своих питомцев отец не считался ни с чем, и если это означало, что его сыну придется бодрствовать всю ночь, значит, так тому и быть.

Что ж, лучше так, чем лежать без сна, мучаясь угрызениями совести. Отчаяние мешает сну даже вернее, чем одиночество, а одиночество убило бы его, он ничуть в этом не сомневался.

Джеймс привалился к стволу огромного клена и поднял глаза на ночное небо, видневшееся сквозь ветви. Прошедшим днем небо было чистого голубого цвета, как глаза Алисы, — другого названия этому цвету у него не было, Правда, теперь все напоминало ему об Алисе.

… Ему было пять лет, когда родилась она, крохотное существо, пронзительно кричавшее и наполнившее дом запахом детской и своими требованиями. Она была его второй сестрой и явилась разочарованием, потому что мачеха обещала Джеймсу братика. Похоже, отец и сын оба разочаровались, когда родилась Алиса. Правда, Джеймс потом изменил свое мнение, а вот отец так, кажется, и не смирился.

Как все мальчишки, Джеймс тогда считал, что младенцы не заслуживают того, чтобы из-за них переживать, однако так продолжалось лишь до тех пор, пока не увидел Алису, наряженную для крещения. Кружевные пеленки и чепчик делали ее похожей на куколку. В тот день ему дали подержать ее. Она шевелилась и всхлипывала, а он приказывал ей помолчать срывающимся мальчишеским шепотком. Она широко открывала глазенки и улыбалась, решив, должно быть, что ей не так уж плохо в этих неуверенных руках. Если это и не была любовь с первого взгляда, то со второго уж точно.

Вот так они стали лучшими друзьями, пятилетний мальчик и обожавшая его девочка. Даже теперь Джеймс мог припомнить, сколько раз они лежали на этом самом пригорке и разглядывали облака, которые то подозрительно напоминали тетю Эдди, то одну из кошек, живущих на конюшне, то единорога на троне.

Много лет они были друзьями. Алиса стала единственным человеком, кому он признался, что хотел бы исполнять музыку, которая целыми днями звучит у него в голове. Когда выдавалась свободная минутка, он записывал ее — грандиозные симфонии. Ноты складывались у него в голове в поток музыки, сладостный источник, пробуждающий чувства. И только Алисе он играл самые любимые свои произведения на пианино — единственном вкладе ее матери в семейную жизнь, если не считать четырех дочерей.