Моя безумная фантазия, стр. 11

Осторожно и бережно, но не потому, что с этой женщиной следовало обращаться, как с душевнобольной, а потому, что она обескуражила его, Арчер повел Мэри-Кейт мимо дворецкого и лакея вверх по изгибавшейся лестнице.

Он открыл дверь в утреннюю комнату и плотно закрыл ее за собой, удивляясь, что чувствует тепло женщины через столько слоев одежды.

Что-то изменилось внутри у него, словно открылась какая-то дверца. Не полностью, только щелочка. Что он чувствует, стоя здесь и глядя на нее? Он настолько привык постоянно спрашивать себя, что не слишком удивился настойчивому повелению. Это не злость. Нет, тогда все было бы значительно проще. Что-то его одновременно и увлекает, и настораживает. Дурное предчувствие? Предвосхищение грядущего? Или судьба наконец смилостивилась над ним и подсказывает, что от этой женщины исходит угроза?

В повисшем молчании он ощутил нараставшую тягу к ней, любопытство особого рода, которое ему редко доводилось испытывать, — хотелось узнать, почему она отводит взгляд, почему ее мимолетная улыбка, чуть открывающая ровные зубы, вызывает у него скорее вожделение, чем осторожность.

Возможно, разгадка таится в соблазнительной полноте ее груди, стройной фигуре, угадывавшихся под одеждой длинных ногах. Она хорошо сложена, этого не может скрыть даже корсет, ее полные губы манят, кожа напоминает своим цветом алебастр, оттененный розовым. А ее руки? Почему он задержал на них свой взгляд? Лучше не обращать внимания на длинные пальцы и блестящие, но короткие ноготки. Рабочие руки.

— Что вы сказали, мадам? Что вы имели в виду под словом «является»?

Как ему удалось произнести эти слова? Он не знал, но обрадовался, что больше не таращится на нее как полоумный, какой он всего мгновение назад считал ее саму.

— По-моему, я ясно выразилась.

Она довольно мило сморщила нос, словно решила оттенить глупость своих слов.

— Представьте, если можете, я затерялся в море вашей логики. Просветите меня, мадам. Я твердо уверен, что Алиса все еще жива. Следовательно, она не может являться вам. Поистине вы обе затеяли небывалую игру. Но у меня нет намерения играть в нее.

— Я незнакома с вашей женой, Сент-Джон. И не нахожу в этом ничего забавного, — сказала Мэри-Кейт и, твердо взглянув на него, поджала губы.

— О нет, очень забавно, мадам! Великолепная уловка со стороны женщины, которая интригует меня, беспокоит и заставляет вспомнить, что я джентльмен.

— Постарайтесь избавиться от привычки говорить обо мне, словно меня здесь нет.

— Я начинаю думать, что моя жизнь была бы куда спокойнее, если бы я не встретился с вами.

— Так же, как и моя. Если вы думаете, что мне доставляет удовольствие появление вашей жены в моей голове, то, смею вас заверить, вы ошибаетесь. У меня и без этого много забот.

— И тем не менее вы как будто с радостью принимаете посещения духов.

— Это совсем не так.

— В таком случае я снова умоляю вас просветить меня, чтобы я понял.

— Я не вижу ее. — Девушка поглядела в сторону, потом на Сент-Джона.

— Нет? Она не является вам в цепях, не влетает на крыльях в вашу вдовью комнату? Прошу вас в следующий раз, когда это случится, позвать меня, чтобы я поверил вашим россказням. А до этого момента, мадам, вы останетесь здесь.

Она изумлена, вынужден был признать Арчер. Или она настолько хорошая актриса? Глаза ее расширились, она наморщила лоб.

— Несмотря на то что у меня нет ни мужа, ни родных, которые защитили бы меня, мне кажется, что такое поведение не подобает графу.

— У меня великолепная память, мадам. Процитировать вам мою «Великую хартию вольности»? «Ни один свободный человек не будет арестован, или заключен в тюрьму, или лишен имущества, или поставлен вне закона, или изгнан, или обижен иным образом; и мы не применим против него силы, и не осудим его иначе, как законным судом его пэров и законом его страны». Прошу обратить внимание: эти права были дарованы королем Иоанном Безземельным мужчинам. Что касается английских женщин, они по-прежнему остаются во власти капризов своих покровителей. И пока вы не прекратите болтать о призраках и видениях и не скажете, где находится моя жена, я останусь вашим покровителем в полном смысле этого слова.

Сент-Джон не верил ни в привидения, ни в гадалок, ни в общение с духами. Он верил в то, что мог ощутить наяву: плодородную почву Сандерхерста, сжатую в кулаке, прогулку верхом с прыжками через изгородь и скачкой по лугам, смех и добрый портвейн — маленькие, но драгоценные радости, наполняющие каждый день жизни.

Значит, либо Мэри-Кейт Беннетт сумасшедшая, либо великая актриса, рожденная для сцены. Не может быть, чтобы она говорила правду.

Он вышел из комнаты, закрыв дверь на ключ.

Глава 10

Завтракали они в тишине, как, впрочем, всегда по утрам. Это была единственная трапеза, которой Сэмюел Моршем наслаждался по-настоящему, поскольку его жена редко вставала на заре.

Сесили верила, что Всевышнему интересна каждая мелочь их жизни, и во время молитвы рассказывала ему обо всем, до тех пор пока соус не остывал, а картошка не превращалась в лед. За завтраком царило блаженное молчание — только он и Джеймс ели горячую пищу.

Джеймс налегал на копченого угря и бекон, у него всегда был хороший аппетит. Жаль, что, несмотря на это, парень остается таким худощавым.

Сэмюел сделал большой глоток пива. Слава Богу, Сесили не решается досаждать ему разговорами на духовные темы в его собственном доме. Она немного помешалась на религии, особенно в последние три или четыре года. Она всегда была набожной, но теперь с ней стало трудно жить и он предпочитал избегать жену.

Он не мог выругаться, боясь, как бы она не схватила Библию и не нашла какой-нибудь непонятный кусок Священного писания, от которого у него завяли бы уши. Даже исполнение супружеских обязанностей стало в последнее время затруднительно. Бормотание о распутстве, о грехах плоти — слишком большая плата за сомнительное удовольствие участия в этой процедуре миссис Моршем. Он с большей радостью улегся бы в постель с опытной и милой Бетти из соседней деревни, а потом расплатился бы за измену, представ перед Создателем. Божественное наказание оказалось бы не таким суровым, как то, что могла придумать Сесили.

Он бросил взгляд на Джеймса. Волосы у него сильно выгорели на солнце и напомнили Сэмюелу о матери юноши. Он любил девушку со всей силой страсти, бушевавшей в молодой крови, но ей этого оказалось недостаточно. Ей хотелось болтаться по округе и наслаждаться положением жены баронета, несмотря на то что титул перешел к нему по наследству и не принес с собой никаких денег. Она устала от тяжелой работы на ферме и убежала с другим, но безвременно умерла от простуды в Чипсайде.

Странно, что он до сих пор горюет о ней. Он запомнил ее любовь и горячие поцелуи, а не то, что она сбежала, оставив его с двухлетним сыном.

Он помнил ночь, когда родился Джеймс. Роды оказались преждевременными, и Сэмюел боялся, что ребенок не выживет. Когда ему показали младенца, сморщенного и красного, только что покинувшего материнскую утробу, он не сказал ни слова, оставив свои подозрения при себе, хотя в мальчике не было ничего от Моршемов.

Он так никогда ничего и не спросил, до того дня, когда нашел ее при смерти в жалкой комнатушке в гостинице, полной грубых матросов. Она призналась, что любила его, но не могла все время оставаться с одним мужчиной. В ответ на его вопрос она только посмотрела ему в глаза и кивнула, подтвердив, что Джеймс незаконнорожденный.

В тот день он решил, что воспитает ее сына как своего собственного и что навеки похоронит правду. Поэтому, невзирая на то что в них не было ничего общего — ни жестов, ни желаний и мечтаний, ни надежд, которые могли бы связывать отца и сына, — Сэмюел Моршем сделал сына своей жены своим ребенком. Он гордился, что дал Джеймсу имя Моршемов.

Слишком поздно он понял, какую цену заплатил за это Джеймс.