Катя, Катенька, Катрин, стр. 29
— Красивые, как по-твоему? Настоящие! Катя, ты должна быть…
— Почему должна?
Она чувствовала, что теряет не только время, но и всякое терпение.
— Должна! Потому что я о тебе все время думаю и не нахожу покоя.
— Нет, не должна! — заявила она упрямо. — Ничего я не должна, а сейчас иду купаться.
Зденек уже здорово разозлился:
— Должна! Я даже заниматься не могу…
— Почему тебе надо заниматься в каникулы? — Катя поднялась.
— Должен, потому что не выдержу…
— Что, переэкзаменовку? — спросила Катя почти с дружеским участием. — Ну и кошмар. А по какому предмету?..
В эту минуту она совершенно забыла, что Зденек опротивел ей словами «должна, должна» и своими горячими, настойчивыми руками.
— Катя! — Он даже не заметил ее нового, более спокойного тона. — Зачем ты сюда пришла?
Она пожала плечами:
— Потому что ты мне написал и попросил прийти.
Он рассердился:
— Пришла посмеяться надо мной! Ты злая, испорченная девчонка!..
Она шла вдоль берега и смотрела, как распускается водяной ирис, как на отмелях греются маленькие, с синим отливом рыбки. Шла и радовалась солнцу и ветру. Ей было хорошо, как горной речке, расцветшей розе или птице, поющей высоко в небе.
Под ольхой стояла Ольга.
— Катя, тебе не попадался наш Зденек?
— Нет! — Она соврала: так было проще.
— Негодник! — воскликнула Ольга с негодованием. — Заберет каноэ и исчезнет. Наверное, пленяет сладкими речами какую-нибудь очаровательную деву! Наш Зденечек — дон-жуан.
Катя засмеялась.
— Разве ты не знала? — спросила Ольга. — Нет? Неужели он еще не признавался тебе в любви? «Девушка, вы должны быть моей!» Нет?
Катя тряхнула головой:
— Меня такие глупости не интересуют.
Ольга оценила ее ответ:
— Славная ты девочка! А Зденек свое получит.
О самых прекрасных ночах говорят: стоит глубокая тишина. Эта тишина, эта глубокая тишина шумит, как лес, гудит, как река на сплаву, поет и переливается, как соловей в кустах жасмина.
Вслушивалась Катя в эти летние ночи. Она лежала в палатке рядом со спящей Верой и не могла уснуть. В соседней палатке кто-то зашевелился, пробормотал несколько слов. Енда! И во сне он не может не говорить!
Земля за ночь пропитывалась влагой; небо было высокое, чистого черного цвета. «Как может быть что-нибудь чистое и в то же время черное? — думала Катя. — И вместе с тем — небо синее. Синяя тьма. Синяя, усыпанная звездами тьма…»
На душе было грустно.
Ночь была полна всевозможных звуков, только не людских голосов. Катю охватила тоска. Любая красота бледнеет, если вы не можете сказать о ней другу. Роза распускается и благоухает еще слаще, когда вы ее кому-нибудь дарите.
Осторожно, чтобы не разбудить Верочку, выбралась Катя из палатки. «Я как невидимка, — сказала она себе. И радовалась тому, что именно сейчас на ней старые темно-синие спортивные брюки: — Меня совсем не видно!»
И тут вдруг она натолкнулась на Станду, который сидел на корточках рядом с палаткой мальчиков.
— Тс! — зашипел он. — Чего ты тут бродишь? Нам не нужны пугала. Это у богатых было свое привидение — Белая дама!
— А я — темно-синяя, как ночь, — сказала Катя и уселась рядом с ним. — А ты что тут делаешь?
— Взгляни-ка! — Он протянул ей длинный латунный бинокль. Этот бинокль лежал без дела в дедушкиной библиотеке. Теперь его забрал Станда и наблюдал с его помощью Луну.
— Какое чудо! — Катя была в восторге. Она видела горы и долины, причудливые дикие скалы. Это было прекрасно, но грустно — видеть одни безжизненные камни. Катя смотрела в бинокль: — Станда, Станда, посмотри, какое красное мерцание! Это удивительная звезда. Гаснет и загорается, словно сигналит. Жаль, что только Енда в этом разбирается. Что она может излучать, эта звезда?
— Постой! — Станда делал вид, будто расшифровывает какие-то сигналы: — «Пре-кра-ти-те бес-смыс-лен-ную болтов-ню Ка-те-ржи-ны Ян-до-вой, или мы сбросим метеор!»
Катя не обращала внимания на его остроты.
— Станда, а правда, что на других планетах тоже живут люди? Может, как раз на этой красной звезде сидит девочка и смотрит на Землю…
— Ладно, хватит! — Станда уже всерьез разозлился. — Хватит, а то я закричу и всех разбужу! Люди на других планетах! И конечно — девчонки. Вы бы всю Вселенную хотели заполонить девчонками, чтобы можно было с ними переписываться: «Пионерке Амалии Кунькавой, планета Юпитер!» Так?
— Я пригласила бы ее сюда, к нам! — гневно заявила Катя и ушла, потому что со Стандой невозможно говорить о звездных далях и о красоте Вселенной.
— На задней веранде горел розоватый свет, на столе было разложено шитье. Бабушка сидела, сложив руки на коленях. Она глядела в ночь.
— Дедушка на работе? — спросила Катя, стоя в дверях.
Бабушка кивнула головой, приложив палец к губам, и поманила Катю к себе:
— Садись, послушай вместе со мной.
Волны тихой ночной музыки заполнили синюю тьму.
Приемник светился красноватым огоньком, как далекая звезда.
Еще долго после того, как замер последний звук, они сидели молча. Наконец Катя прервала молчание:
— Бабушка, почему такую красоту нельзя удержать? Почему мы не можем ее сохранить?
— Можем, — ответила бабушка, — можем сохранить любую красоту. Она накапливается у человека в сердце, как любовь.
— Бабуля, — Катя неожиданно заговорила удивительно коротко и по-деловому, — как по-твоему, я плохая и испорченная?
— Что? Что такое? — испуганно воскликнула бабушка. — Кто тебе это сказал?
— Ну… — Катя говорила так беззаботно, как сказала бы «с добрым утром», — ну, один мальчик.
Пани Яндовой это показалось ужасным, о чем она и сказала Кате с тревожным выражением лица; она выспрашивала ее до тех пор, пока Катя, желая того или нет, не рассказала ей обо всем: и о письме, и о свидании на реке, и о встрече с Ольгой. Постепенно лицо у бабушки прояснилось, и в конце концов они обе начали смеяться.
— Ты молодец, Катюшка! — ласково произнесла бабушка и погладила ее.
Сейчас они были близки друг другу как никогда, и было им вместе бесконечно хорошо. И Катя набралась духу — спросила о том, о чем раньше постеснялась бы говорить:
— Бабуля, расскажи мне о своей любви. О самой большой!
— Но у меня была одна… единственная. Она и была самая большая.
Катя дотронулась пальцем до кончика ее носа:
— Бабуля, а не обманываешь? А эта самая большая любовь… была учение или дедушка?
— Ах ты моя Катюшка, ты мой котеночек! — бабушка нежно прижала ее к себе. — Ты мой маленький любопытный котеночек. Ну что же… слушай!
В главе двенадцатой мы прощаемся с Катенькой
Сквер с названием «У старой крепости» был такой же спокойный и тихий, как и в былые годы; здание гимназии оставалось таким же почтенно-некрасивым; над площадью кружили кроткие голуби. В атмосфере сонного покоя отцвела весна, созрело лето. Медленно текло время в городке Борек.
А в мире бушевала война. В далекой Галиции все больше становилось могил. Солдаты сколачивали деревянные кресты и писали на них простые слова: «Тут лежит солдат из Чехии», «Здесь покоится Франтишек Томса, молодой врач».
Из далекой Галиции написали его родным, не сообщив даже название реки, огибавшей кладбище. Грохот пушек и взрывы гранат отделили живых от мертвых.
«В далекой Галиции…» Эти слова изменили всю жизнь Катеньки. Они призвали ее из Праги домой, к постели больной мамы.
Было это в канун осени 1914 года, как раз в то время, когда Катенька Томсова была так довольна, так безумно счастлива, как только может быть счастлив человек, давнишняя мечта которого сбылась: она была медичкой, студенткой университета. Уже полгода свирепствовала война, но Катя о ней и знать не хотела. Она вообще не хотела знать ни о чем, что могло бы помешать ее работе, ведь она поставила перед собой задачу — как можно скорее закончить учебу и стать врачом, самостоятельным, преуспевающим, как можно быстрее отплатить добром родным за все то, что они сделали ради нее, чтобы она могла получить образование. Она затыкала уши: пускай грохочут пушки, это не должно и не может ни на один день отсрочить сдачу ее экзаменов.