Его единственная любовь, стр. 60
– Хочешь ее подержать? – предложил Дэвид, поглаживая корзинку кошки.
Алек переводил взгляд с него на Патрицию.
– Эту привилегию получают далеко не все, – сказала она в надежде на то, что Алек поймет. Но было похоже, что он отлично понимал, как легко обидеть Дэвида. Он молчал, пока открывали корзинку и Ральф оказалась у него на руках.
Кошка и полковник смотрели в глаза друг другу настороженно и с уважением. Минуты шли одна за другой. Наконец Алек вернул кошку Дэвиду.
– Думаю, ты ей нравишься больше, – сказал он, улыбаясь брату.
– Я тоже так считаю, – ответил Дэвид. – Но ты можешь брать ее на руки, когда захочешь. Когда она мурлычет рядом, так приятно засыпать. А иногда, среди ночи, если не спится, я с ней разговариваю.
Алек обнял Дэвида за плечи и повел в форт. Патриция, ее горничная и кучер последовали за ними в полном молчании.
– Отец умер? – спросил Алек, не в силах больше ждать. Пока еще его мачеха не произнесла ни слова. Он предвидел, что сейчас на него обрушится печальная весть, и, когда она грустно и торжественно кивнула в ответ, понял, что не ошибся.
– Мне очень жаль, – сказала она. – Это была чахотка. Она унесла его внезапно.
– Он получил мое письмо? – спросил Алек.
Она покачала головой, и на ее лице отразилось искреннее сострадание. Алек оценил это.
Мачеха улыбнулась ему слабой улыбкой, сунула руку в свой ридикюль и вытащила оттуда кольцо. Она протянула его пасынку.
– Лэндерсы всегда соблюдали этот ритуал, – сказала она.
– Не думаю, что ему много сотен лет, – задумчиво сказал Алек, глядя на серебряное кольцо с печаткой из оникса. – Знаю, что оно принадлежало моему деду, а потом перешло к отцу.
– А теперь принадлежит тебе, – сказала она мягко. – Четырнадцатому графу Шербурну.
Он кивнул, ощущая какую-то странную отрешенность от настоящего. Он не мог себе представить, что его отец умер, как и то, что он вдруг поднялся на ступеньку выше и стал графом. Об этом все эти годы он не думал.
И все же в эту минуту было кое-что поважнее, чем его новый титул.
Теперь он думал прежде всего о пещере, в центре которой стояла Лейтис. Она смотрела на него так, будто он стал самым отвратительным существом в мире. И когда он с ней расстался, она только растерянно смотрела ему вслед.
Намеренно ли он ей позволил узнать свою тайну? Или просто хотел покончить с маскарадом?
Время бежало стремительно. Он должен помочь жителям Гилмура погрузиться на корабль до вечера завтрашнего дня. Но что было гораздо важнее, он должен решить, какое будущее выбрать. Захочет ли Лейтис, чтобы он остался с ней? Пожертвует ли он ради нее своим наследством? Расстанется ли со своим положением? Он вдруг понял, что этот вопрос для него уже решен.
И ему оставалось только убедить Лейтис в том, что он ее любит. Алек надеялся, что и она его любит.
Глава 26
Лейтис наблюдала эту сцену, а ее мозг продолжал неустанно работать. Вот он стоит, Мясник из Инвернесса, Йен, и нежно держит на руках кошку.
Женщина рядом с ним носила шляпу, несколько напоминавшую головные уборы английских офицеров. К ее тулье была прикреплена длинная черная кружевная вуаль. Ее черное платье означало, что она вдова. У платья был модный покрой – облегающий узкий корсаж, узкие рукава и широкая юбка с разрезом, выставлявшим напоказ черную нижнюю юбку. И, несмотря на то что, судя по одежде, дама была в глубоком трауре, она ослепительно улыбалась.
Лейтис помотала головой, чтобы вытряхнуть из нее всякий вздор. Она повернула во двор замка Гилмур.
Миновав арку, она оказалась в зале общих собраний клана. Солнце заливало комнату светом, и даже обычно господствовавшие в ней тени потеснились и жались по углам. Она стояла в центре когда-то внушительного помещения, глядя на ясную синеву неба. Однажды Мясник, нет, Йен так же стоял здесь, смущенный и не скрывавший своего отчаяния. Или дело было в том, что его тяготили тайны?
Кое-где пол был поврежден, и под ним можно было разглядеть каменные ребра фундамента. У Лейтис возникло ощущение, что ее жизнь подобна Гилмуру, потому что ее сердце тоже обнажено. Йен однажды предупредил ее об опасности стать похожей в своей ненависти на Камберленда. Неужели она и в самом деле так ненавидит англичан? Ведь не одни англичане виноваты в том, что случилось с ее страной и Гилмуром. Предводители скоттов тоже отчасти несут за это ответственность. И каждый скотт, отправлявшийся на битву с мятежными мыслями и бурей в сердце, каждая женщина, смотревшая с гордостью ему вслед, разделяли эту ответственность. Ведь они не думали о том, что случится, если проиграют. Они так яростно жаждали победы, что отказывались думать о возможном, поражении.
Точно так же, как и она сама.
Лейтис не хотела, чтобы Йен оказался полковником, и потому отказывалась верить в такую возможность. Она намеренно не обращала внимания на свою интуицию, на то, что ей подсказывали ум и проницательность.
Как ей удалось так заморочить голову самой себе? Она не обращала внимания на очевидные вещи. Ведь полковник все время кого-то напоминал ей походкой и манерами. Она думала, что он похож на Маркуса, или и это было притворством с ее стороны?
Она прошла под аркой по полу, испещренному солнечными пятнами, и вошла в часовню. Как ни странно, но часовня не была похожа на место для усопших. Ей казалось, что здесь присутствуют только души ныне здравствующих людей.
«У тебя скверно на душе? Ты боишься лошадей, теней или ветра, от которого развеваются твои волосы?»
Какими были для полковника минувшие годы? Чувствовал ли он такую же двойственность, как она? Мать – шотландка, отец – англичанин. Шотландцы должны были бы ненавидеть его, англичане – презирать.
Она подошла к одной из центральных арок и остановилась, глядя на Лох-Юлисс и дальше, за горизонт. Это была земля, которую она любила. Но ведь страна – нечто большее, чем просто земля и холмы, озера и леса. Только люди делают землю живой, только они ее одухотворяют. Люди вершат великие деяния и злоупотребляют своей властью, проявляя мелочную тиранию. Люди – это женщины, отважные и в то же время эгоистичные; это мужчины, одновременно стойкие и уязвимые, храбрые и боязливые. Не боги, не святые – просто люди.
А как же полковник? Как командир полка? Он тоже человек.
Человек, неотделимый от своего долга до тех пор, пока его обязательства и долг не начинают слишком уж его тяготить. Разве не это случилось с ее страной? Люди приняли то, что могли принять, и терпели, пока могли терпеть, пока кровь в них не вскипела. К добру или к худу, умно они поступили или глупо, но они восстали.
То же самое случилось и с Йеном.
Алек подозвал лейтенанта Каслтона и отвел его в сторону.
– Найдутся у нас две комнаты для графини и моего брата, лейтенант? – спросил он.
– Свободных помещений нет, сэр. Но мы можем перенести порох в другое место.
– В таком случае проследи, чтобы это было сделано, – сказал Алек.
Лейтенант поднял руку, подавая знак Армстронгу. Тот посмотрел на него и стер раздражение со своего лица, которое приобрело благостное выражение.
Дэвид разговаривал со своей кошкой, тихонько постукивая кончиками пальцев по боку корзины.
– Я не помню его таким, – тихонько сказал Алек, отведя в сторону Патрицию.
– Он был ребенком, когда ты уехал. Другие выросли, а он нет, – ответила она просто.
– Другие предпочли бы его скрывать, – сказал Алек, впервые произнеся вслух то, что ей было давно известно.
Конечно, было бы много легче держать под замком впавшую в детство тетку, ребенка-инвалида или отца в старческом маразме. Общество притворялось бы не замечающим этого или даже одобряло. Но Дэвид одним своим присутствием опровергал эту удобную точку зрения. Только очень богатым или знатным дозволялось проявлять эксцентричность или показывать свою непохожесть на других.
– Да, – ответила Патриция, соглашаясь. – Но они никогда бы не испытали известной мне радости. – Она посмотрела на сына. – Дэвид любит меня всем сердцем. Для него жизнь не жестокое испытание, он не чувствует себя покинутым или одиноким.