Его единственная любовь, стр. 20

Она не хотела, чтобы у него было чувство чести, чтобы он был с ней нежен или поддался собственной уязвимости. Это противоречило всему, что она о нем думала, и делало существом загадочным, которого она не понимала.

Лейтис испытывала к нему просто немыслимое и неразумное любопытство. Это было так же глупо, как хранить память о его навеянных снами поцелуях.

Лейтис постояла, потом подошла к окну. Не было луны, способной осветить комнату, не было огня, отбрасывающего оранжевые блики. Только молчаливая свеча горела на столе, и ее слабое сияние не могло рассеять мрака, окутывавшего Гилмур.

Она подошла к двери и медленно приоткрыла ее, почти ожидая, что на часах стоит Дональд. Но там не оказалось никого. Возможно, это было приглашением к побегу. Однако слишком опасно идти в темноте по тропинке через утесы, и вряд ли удастся пройти мимо часового на мосту через лощину.

Вместо этого она направилась в часовню. Большое пустое помещение было погружено в торжественную тишину. Ее охватило странное чувство одиночества, будто весь мир безмятежно и спокойно спал и только одна она бодрствовала в эту ночь.

Она ступила под арку и подняла руки, будто стремясь объять теплый ночной ветерок, набегавший с озера. Луна спряталась за облако, и в темноте было невозможно различить границу воды и горизонта. Поэтому казалось, что далеко-далеко, сколько мог видеть глаз, простиралась непроницаемая завеса мрака.

Силуэт огромного замка Гилмур едва вырисовывался в ночи. В стенах замка слышались голоса и смех, беготня детей, ворчание стариков и хихиканье юных девушек. Все эти звуки копились и сохранялись здесь от поколения к поколению.

Она знала, что всегда будет испытывать благоговение к старому замку, даже если его сотрут с лица земли и обратят в прах. Здесь хранилась история Гилмура и память о гордом, так до конца и не побежденном народе.

– Прости меня, – вдруг услышала Лейтис.

Она круто обернулась и увидела, что Мясник приближается к ней. Он казался только темной тенью в этом месте, приютившем их обоих. Она осторожно попятилась и вскоре уперлась спиной в кирпичную колонну.

– Прости меня, – повторил он, останавливаясь в нескольких футах от нее. – Мне нет оправдания, поэтому я не могу принести свои извинения, как полагается, – добавил он смущенно. – Могу только пообещать, что это никогда больше не повторится. В будущем я стану ночевать в форту Уильям.

Она ничего не отвечала – изумление лишило ее дара речи.

Не сказав больше ни слова, он повернулся и оставил ее стоять, устремив ему вслед недоумевающий взгляд, до тех пор пока он не исчез в темноте.

Глава 9

Алек стоял во дворе форта Уильям, нечувствительный к какофонии вокруг него. Он приказал с утра охранять подступы к форту, и войска спешно приводились в готовность. Это раздражало его, потому что солдаты должны быть готовы к бою в любой момент.

Но Алек не обращал внимания на лошадей, выводимых из конюшен, или на косые взгляды, которые время от времени бросали на него солдаты. Он не мог отвести взгляда от замка Гилмур, будто обладал способностью видеть сквозь стены. Ему хотелось пойти к Лейтис, открыть ей, кто он и что он совершил. Но он сомневался, что после прошлой ночи она станет его слушать.

Остаток этой ночи он провел рядом со своим адъютантом Харрисоном, внезапно явившись к нему среди ночи и разбудив его. Но вместо того чтобы спать, Алек провел несколько часов, уставившись в потолок и размышляя. Большую часть жизни он верил в чудовищное варварство скоттов и только в последний год убедился в еще большей жестокости англичан. Его научили повиновению, и все же в последние месяцы он изо всех сил противился приказам своих командиров. Он всегда считал себя человеком чести, но сон ввел его в заблуждение и вызвал в нем желание силой овладеть Лейтис.

У Лэндерса возникло ощущение, будто он раздвоился. Прежний Алек боролся в нем с человеком, которым он становился. Это означало, что он чувствовал себя больше скоттом, чем англичанином, то есть становился скорее мятежником, чем законопослушным гражданином.

Повернувшись, он пошел через двор в казармы его полка и сел во главе стола в одной из комнат. Кроме него, там было еще шесть офицеров.

Здесь собрались капитаны Уилмот и Монро, а также лейтенант Каслтон, и все они были с ним в Инвернессе. Кроме них, присутствовал Седжуик со своим адъютантом, лейтенантом Уильямом Армстронгом, теперь не сводившим злых глаз с Харрисона.

– Вы заняли мое место, сэр, – сказал лейтенант Армстронг.

Харрисон только улыбнулся – на его лице не отразилось ничего.

По правде говоря, адъютант Седжуика выглядел гораздо умнее и естественнее, когда не улыбался. Его лицо, не отличавшееся обаянием и умом, казалось, вовсе не было предназначено для дружеского общения и приветливых улыбок.

– Мой адъютант всегда сидит справа от меня, Армстронг, – сказал Алек, раздраженный этими мелкими кознями. Прибытие нового командира – всегда основание для торжества одних офицеров и паники для других.

Лица Армстронга и Седжуика были перекошены от злости. Алек с трудом сохранял спокойствие и проявлял терпимость.

– Я собрал вас, господа, чтобы распределить между вами обязанности. И отдать некоторые распоряжения.

Он кивнул через стол своим офицерам, капитанам Уилмоту и Монро.

Он знал, что они будут строго спрашивать с солдат, распекать их, а иногда проявлять снисходительность и заботу, если потребуется, но вскоре все солдаты поймут, что от них требуется при новом командире гарнизона.

– Лейтенант Каслтон займется снабжением, выпечкой хлеба и провиантскими складами. Он будет отвечать за обеспечение полка всем необходимым, – добавил он сухо. – Пожалуйста, Каслтон, сделайте что-нибудь с амбарами, загонами для свиней и конюшнями, пока мы все не задохнулись от смрада.

– А каковы будут мои обязанности, полковник? – спросил Седжуик, и в его тоне чувствовалось напряжение.

– Вы будете начальником патрульной службы, майор, – твердо ответил Алек.

Он кивнул Харрисону, и тот передал Седжуику карту. Майор не мешкая развернул ее.

– Пространство, вверенное мне для патрулирования, простирается почти до Ирландского моря. – Он даже не пытался скрыть отвращения к новому назначению.

– Я имею представление об этой территории, Седжуик, – язвительно возразил Алек. – Как и о том, что вы пренебрегаете моими распоряжениями.

Седжуик плотно сжал губы, а взгляд, брошенный на Алека, не оставлял никаких сомнений в его отношении к командиру – он даже не пытался изобразить уважение и готовность подчиняться. Он был настолько взбешен, что не мог управлять своими чувствами и даже отвечать.

Оба, полковник и майор, с минуту буравили глазами друг друга, не нарушая молчания.

– Могу я взять под начало несколько своих людей? – спросил, наконец, Седжуик. – Или мне предстоит одному патрулировать добрую половину Шотландии, полковник?

Позволь себе Алек говорить в столь саркастическом тоне с кем-нибудь из своих командиров, его немедленно бы увели в кандалах в карцер. Но посадить Седжуика в тюрьму не значит избавиться от него. Самое мудрое решение – отправить его патрулировать окрестности форта и замка Гилмур.

Алеку хотелось удалить Седжуика из форта Уильям. Причина была не в его позиции, не в его почти демонстративном нарушении субординации, а в характере, в его способности выполнить любой приказ и совершить любое гнусное деяние, если он мог оправдать его необходимостью выполнять свой долг.

Существовали пределы дозволенного, которые каждый понимал по-своему, но тем не менее все знали, где кончается повиновение и вступает в силу совесть. Алек ощутил это в Инвернессе. Он знал, что для него существует непреодолимый барьер, прочный и крепкий, как кирпичная стена. И он гадал, существует ли такой предел для Седжуика, способен ли тот остановиться.

– Вы возьмете с собой двадцать человек. – Алек решил про себя, что в их число войдут все задиры и забияки, все, кто способен на отчаянный поступок.