Мир в табакерке, или чтиво с убийством, стр. 56

Ну не умно ли, чтоб его?

Но я уже сказал, что не видел этого. Фургон, которым я пытался управлять, снес ворота и полетел по дороге к деревне. А потом был тот коварный поворот, как раз перед «Веселым садовником».

Так вот: было темно, очень темно, ни фонарей, ничего. А я так и не разобрался, как включить фары у этого чертова фургона, а дорога вся обледенела, а мы ехали ну очень быстро.

Я повернул руль и что было сил надавил на тормоз, но этот поворот даже и в самые лучшие времена был очень коварный.

– Аааааааааааааааа! – завопил Норман.

– Аааааааааааааааа! – согласился я.

Я смутно помню, как зад прицепа занесло вперед, и как словно ниоткуда взялись все эти деревья, и как мы вдруг перевернулись, а потом стало еще темнее.

По «Веселому садовнику» мы промахнулись всего на несколько сантиметров, но зато точно попали в очень живописный домик эпохи Тюдоров напротив – тот, с ухоженным садиком с клумбами, с надписью «Охраняется государством» на стене, и все такое.

И грохота-то особого не было, скажу я вам.

Когда я очнулся, мы с Норманом лежали тесным узлом на потолке кабины, который теперь стал полом.

– Так мы, значит, умерли? – спросил Нортон.

– Нет, – ответил я. – Мы не умерли. Мы выжили. Мы в безопасности.

И я не знаю, почему я так сказал. Я знаю, что так говорить нельзя. Я знаю и мы все знаем, что как только это скажешь, с тобой сразу же случится что-нибудь еще хуже.

Навлечешь на себя НЕОЖИДАННЫЙ КОНЕЦ.

И не спрашивайте, почему так. Наверно, это традиция, или старинный договор, или что-то вроде того. Но я сказал именно так. И, раз уж я это сказал, сказать это обратно я уже не мог.

– Что это за звучок такой? – спросил Норман. – Такое смешное царапание…

Такое смешное царапание. И что бы это могло быть?

Могла ли это быть химера, которая каким-то образом забралась в фургон и теперь пробиралась к кабине, чтобы ворваться в нее, разорвать нас на части и проглотить, не разжевывая?

Конечно, могла бы.

Но это просто ветер свистел в ветвях.

Фу– ух.

– Скажи, что мы в безопасности, – попросил Норман.

– Мы в безопасности, – сказал я. – Нет, стой-ка. Бензином не пахнет?

27

Нет, конечно, мы не умерли.

Нас не разнесло на мелкие кусочки.

Нескольких секунд до взрыва бензобака нам хватило, чтобы оказаться в «Веселом садовнике».

Паб почти не пострадал. Основная часть взрыва пришлась на долю тюдоровского домика. Обидно, конечно: он был такой старинный, такой ухоженный, живописный и все такое.

Но я уже говорил, что мне больше по душе эпоха королевы Виктории. А архитектура эпохи Тюдоров мне никогда не нравилась.

У Нормана денег с собой не было, так что платить за пиво пришлось бы мне.

Если бы в пабе было пиво. Электричество-то отключилось. И насосы больше не работали.

– Света, чтоб их, нету, – заявил хозяин. – Наверно, виноват это чертов тысячелетний компьютерный забой, о нем всю дорогу говорили.

– Компьютерный сбой, – поправил его Норман.

– Это кто сказал? – спросил хозяин. – Ни хрена, мать его, не вижу в этой тьме.

На самом деле было не так уж темно: на другой стороне улицы уютно пылал тюдоровский домик.

– Просто налейте нам две двойных из ближайшей бутылки, – сказал я. – Можно даже без льда и лимона.

– Держите, – и он налил две двойных на ощупь.

– Знаете, что мне это напоминает? – прошамкал какой-то старикашка в углу. – Войну мне это напоминает. Может, споем тогда, а? Вспомним боевой дух времен блица, когда рабочие классы сплотились и стали тем, что мы есть.

– А что мы есть? – спросил я.

– Бедняки, – ответил старик. – Бедняки, и тем гордимся.

Ну так я ничего не имел против, так что спел вместе с остальными. Это был мой народ. Я был его частью, а они были частью меня. Я наконец был дома, среди своих. И мы пели во всю силу голосов. Пели песню, которую все мы знали и любили. Песню, которая так много значила для нас.

Это была песнь надежды. Это был гимн. Это была песня, в которой так или иначе говорилось все, что можно о нас сказать.

У меня слезы на глаза наворачивались, когда мы ее пели.

Второй куплет я забыл.

То, что случилось, когда часы пробили двенадцать в ту последнюю ночь двадцатого века, теперь стало историей. Изустной, то есть, историей. Потому что никакой другой нету. Изустная история, рассказы у камелька, причем все разные.

Это как с убийством Кеннеди: все помнят, где они были в ту ночь, когда погас свет.

Потому что для большинства из нас он больше никогда не зажегся.

Говорят, где тонко, там и рвется. Это мы проходим в начальной школе. И это правда – возьмите любую цепочку. А что тогда сказать про то, как рвались цепочки технологические? Все системы были звеньями одной цепи. Все эти компьютерные сети, как они обменивались данными, скармливая их друг другу.

Весь 1999 год британское правительство смело глядело в будущее. По его словам выходило, что затронуто будет не более одного процента всех систем. Всего-навсего один процент. Не о чем беспокоиться.

Так значит, всего одно звено из ста.

А разве это не значит, что цепочка все равно порвется?

В результате, конечно же, их прогноз оказался ни к черту не годным. Агенты Тайного Правительства работали очень тщательно.

Отказало примерно сорок процентов всех жизненно важных систем.

Отказало все.

Все.

Светофоров: нет.

Диспетчерских служб в аэропортах: нет.

Диспетчерских служб на железных дорогах: нет.

Связи: нет.

Банков: нет.

Больниц: нет.

И не будет. Потому что нет электричества.

Единой Энергетической системы: нет.

А военные компьютеры? Радарные системы? Системы слежения за запуском ракет? Системы слежения за запуском противоракетных ракет? Они тоже отказали?

Отказали, конечно.

В Англии отключилось все. В России было по-другому. Тайное Правительство Россией не занималось. Там было столько безнадежно изношенных систем, что Россия пала бы сама, без особой «помощи».

К сожалению (видимо, этого никто не предвидел), неожиданное отключение электричество в России оказало на часть российского ядерного арсенала то же действие, что и на взрывчатку Т.С. Давстона.

Взлетело всего пять ракет. Что, безусловно, было неплохо. Потому что остальные 13.055 остались в шахтах. Но уж когда взлетели эти пять, делать было нечего. Обратно их не вернешь. И даже не позвонишь, чтобы предупредить, что они взлетели, и что мы жутко извиняемся, и что это чистая случайность, и в этом нет ничего личного.

Запад не мог сделать ничего, чтобы остановить их.

Запад даже не знал, что они летят или откуда они летят.

Запад лишился своей энергии. Большая его часть была поглощена тьмой: новогодние песенки оборвались на полуслове, народ бросился искать свечи и прикидывал, на какие именно гадости хватит времени, пока не включат свет, и практически все были пьяны в стельку.

А пять ракет летели вперед.

Они упали как придется.

Та, что была нацелена на центр Лондона, нанесла удар по Пянджу. Мне говорили, что это было очень красивое место. Сейчас у меня нет желания туда съездить.

Другая свалилась на Дублин. И это просто нечестно. Потому что, сами подумайте, ну на кого когда-нибудь нападали ирландцы? Если отдельно от англичан? Да ни на кого.

Париж схлопотал свое. Ну и черт с ним.

Та, что долетела до Америки, рухнула в Великий Каньон, не вызвав ни потерь среди местного населения, ни особенных разрушений. А это что – честно, по-вашему?