Мир в табакерке, или чтиво с убийством, стр. 20

Раз уж вам незнакомо то паническое ощущение, когда вы просыпаетесь голым в тюремной камере, вы навряд ли поймете ту полнуюпанику, которая охватывает вас, когда вы сидите голым в тюремной камере наедине с монахом-педофилом.

Это полная жопа, и я не шучу.

Брат Майкл покачал головой, показав выбритую тонзуру, и сел рядом со мной на грязную узкую койку. Я отодвинулся от него, и положил ногу на ногу. Брат Майк положил руку мне на колено.

– Плохи дела, – сказал он.

Я начал хлюпать носом.

– Кто-то взорвал мою Плюшку, – заревел я.

– Порвал плюшку, а? – брат Майкл дружелюбно улыбнулся. – Что же здесь плохого? Я помню, как мне первый раз порвали плюшку. Я тогда еще только пел в хоре церкви св. Дамиана в Хирсте, и…

– Не надо, – оборвал я его. – Я имею в виду свою собаку, Плюшку.

– Кто-то порвал плюшку твоей собаке?

Я повернулся к монаху и с горечью в голосе объяснил:

– Мою собаку звалиПлюшка. Кто-то взорвал ее.

– Что-то я плохо тебя понимаю, – заметил брат Майкл, легонько сжимая мне колено. – Однако, мне кажется, нам следует подумать над вопросом, как тебя защитить. Поскольку в твоем доме обнаружено значительное количество наркотиков класса А, тебе придется согласиться с обвинением в торговле ими. Но, думаю, нам удастся снять с тебя обвинение в предумышленном убийстве, если…

– Что? – проговорил я. – Что-что-что?

– Тот тип, которого ты столкнул на ограду – он что, твой конкурент? Тоже торгует наркотиками? Мафиозные разборки? Мне бы не хотелось открыто иметь к этому отношение, пока не получу разрешение у ребят. Я хочу сказать, что я действительномонах, действительнокатолик, и вполне понятно, что я мафиози, но я знаю, с какой стороны мне намазывают масло на облатку для причастия. Если ты понимаешь, что я имею в виду, а я уверен, что понимаешь.

– Что?– продолжал я. – ЧТО?

– С другими обвинениями проще. Совращение малолетних, содержание притона. Как тебе нравятся формулировки?

– ЧТО?– не останавливался я.

– Тебе светит десять лет, – сказал брат Майкл, и сжал мое колено крепче. – Но при примерном поведении выйдешь через восемь – еще молодым, вся жизнь впереди. Конечно, на тебе всегда останется клеймо приговора, и скорее всего, на жизнь тебе придется зарабатывать мытьем сортиров. Но и это не так уж плохо. В сортирах встречаются весьма интересные люди.

– У-у, – завыл я. – У-у-у и у-ху-ху!

– Какая жалость, что ты не монах.

– У-у, – выл я, а потом: – Что?

– Ну, если бы ты был монахом, не о чем было бы беспокоиться. У нас, монахов, теологическая неприкосновенность, мы неподсудны обычному суду.

– Неподсудны?

– Конечно, нет. Мы отвечаем только перед высшими силами.

– Перед Богом?

– Перед Богом. И папой римским. И мафией, конечно. Если бы ты был монахом, ты бы мог выйти отсюда прямо сейчас.

– Как это?

– Очень просто: если ты монах, ты вряд ли виновен в преступлениях, правда? Ты когда-нибудь слышал о монахе-преступнике?

– А Распутин? – спросил я.

– Именно.

– Что?

– Как бы там ни было. Если бы ты был монахом – по крайней мере, не напивался бы, как последний скот.

– Как Роберт Фолкон Скотт (1868—1912), исследователь Антарктиды, который руководил экспедицией, открывшей п-ов Эдуарда VII, а потом экспедицией, достигшей Южного полюса на 33 дня позже Р. Амундсена, и погиб на обратном пути?

– Нет, – сказал брат Майкл. – С чего ты взял?

– Просто так, – я тяжко вздохнул. – Хотел бы я быть монахом.

На лице брата Майкла появилась глубокая задумчивость.

– Есть один способ, – сказал он. – Хотя нет.

– Что «нет»? В каком смысле?

– Ну, я бы мог сделать тебя монахом, и тогда бы тебя освободили от всех обвинений, и не посадили бы в тюрьму.

– Ну так сделайте, – сказал я. – Сделайте!

– Ну, это не совсем традиционный способ. На самом деле это должно происходить в ризнице.

– Ну пожалуйста, – умолял я его. – Сделайте меня монахом здесь. Сейчас.

– Ну ладно. Ты меня уговорил. Сам обряд посвящения не слишком долог, но может показаться тебе несколько неудобным. Выпей-ка лучше. – Он вытащил из-под рясы бутылку с бесцветной жидкостью. – Выпей залпом и найди что-нибудь занюхать.

Вот насколько я был близокк этому.

Если бы в эту самую минуту не открылась дверь, и полицейский не вошел бы со словами, что я могу отправляться прямо домой, потому что никто не выдвигал против меня никаких обвинений, потому что я еще несовершеннолетний и серьезный ущерб нанесен практически только недвижимости, а не физическим лицам…

Вот насколько я был близок.

К тому, чтобы стать монахом.

Снаружи меня ждали родители. Они принесли мне, во что одеться. Я с трепетом вышел к ним, сознавая, что меня ждут большие, очень большие неприятности.

Неприятностей, однако, не произошло. Вместо этого мама обняла меня и поцеловала, а отец назвал меня героем.

Выяснилось, что Т.С. Давстон успел поговорить с ними, и все объяснил.

Он рассказал им, как мы вместе с ним начали генеральную уборку у нас дома, чтобы устроить им сюрприз, когда они вернутся с представления. И как в дом ворвались злобные хулиганы и разнесли все кругом.

И как они взорвали мою Плюшку.

Когда у него потребовали описать этих хулиганов, Т.С. Давстон смог вспомнить лишь, что они были в масках, но «сильно смахивали на цыган».

10

Лично я в шестидесятые годы провел время очень неплохо. Я знаю, что о них рассказывают много всякого вздора. Вроде той чепухи, что «если ты помнишь шестидесятые, значит, тебя там не было», и так далее. На самом деле, в те годы были вещи и поинтереснее, чем только «секс, наркотики, рок-н-ролл» (хотя и это могучее трио уже самодостаточно).

Конечно, была свободная любовь: Тайное мировое правительство еще не успело изобрести ВИЧ. Конечно, были наркотики, и многие молодые умы перешли в измененное состояние сознания, да так в нем и остались. И конечно же, Боже мой, конечно же был добрый старый рок-н-ролл. Точнее, добрый новыйрок-н-ролл.

Но было и кое-что еще, много чего еще.

К примеру, были йо-йо.

Может быть, вы еще помните йо-йо: в конце девяностых мода на них ненадолго вернулась, и может быть, даже сейчас такая игрушка валяется в радиоактивной пыли в углу вашего бомбоубежища. Но бьюсь об заклад, вы не сможете вспомнить, что с ней делать, и уж конечно вы не знаете, что йо-йо было изобретено в Брентфорде.

Вот– вот, именно там.

Йо– йо изобрел Норман Хартнелл [Опять-таки, не путать с тем, другим Норманом Хартнеллом]. Это было его самое первое изобретение. Будет справедливо отметить, что, изобретая его, он не намеревался изобрести игрушку. Он изобрел йо-йо в качестве двигателя для своего мотороллера «Веспа».

Норман просто помешался на альтернативных источниках энергии и страдал этим всю свою жизнь. Он пытался сделать двигатель, работающий без топлива. Этот Святой Грааль науки: вечный двигатель. Каким образом это пришло ему в голову, непонятно. Но если бы я заключал пари, я бы ставил на то, что эту идею подсказал ему Т.С. Давстон.

К 1967 году, о котором я сейчас пишу, Т.С. Давстон уже утвердился в роли ментора Нормана.

Теперь Норман стал главой семейного дела, поскольку его отец скоропостижно скончался в результате идиотского несчастного случая, в котором были задействованы наручники, цемент, и глубокий канал. Точные обстоятельства его гибели до сих пор остаются тайной и, хотя полиция провела допросы сицилийцев, державших винный магазин по соседству, не арестовали ни одного. Почему полиция вообще кого-то подозревала, лично я понять не могу. А если они собирались выбить из сицилийцев денег, так этот зловещий план вскоре был сорван.