Мир в табакерке, или чтиво с убийством, стр. 19

– Ах черт, – сказал я. – Ну извини.

– Еще бы – «извини». Пиво будешь?

– Конечно.

Первый раз, когда я попробовал пиво. Никогда не забуду этого момента. На вкус оно было преотвратное. Почему мы питаем к нему такое пристрастие? В чем его прелесть? В первый раз мне оно нисколько не понравилось; оно мне показалось вонючим и противным. Но я чувствовал, что раз уж пиво пользуется такой популярностью, и все совершеннолетние мужчины пьют его, в этом следует разобраться со всей дотошностью. Я с трудом допил свою первую бутылку и рыгнул.

– Держи вторую, – сказал Т.С. Давстон.

– Не возражаю.

Вкус у второй был не так уж плох. У третьей – намного лучше.

Я заглотнул четвертую бутылочку, сказал: «Ааааа!», и вытер губы.

– Затягивает, а? – спросил Т.С. Давстон.

– Как? – спросил я.

– Затягивает,говорю!

– А! Ну да! – Как и он, я кричал во весь голос, потому что музыка играла неимоверно громко, и в кухне стоял такой шум и гам, что разговаривать было почти невозможно.

– Иди потанцуй!– крикнул Т.С. Давстон. – Развлекись!

– Ага. Точно.– Я решил заняться именно этим. В конце концов, это была моя вечеринка, и на ней, похоже, было страшно много девчонок. Я протолкался обратно в гостиную, по дороге стараясь прижаться ко всем девчонкам, попадающимся мне на пути. Девчонки были одеты как Пятачки, пажи, и проститутки. Была даже одна Эммелина Панкхерст (1858—1928) – лидер английских суфражисток, которая основала воинствующий Социально-политический союз женщин в 1903 году.

Я протиснулся рядом с девчонкой, одетой, как парашют, и протолкался в прихожую. Веселье было в самом разгаре, и его размах поистине потрясал. Здесь были и папы римские, и папуасы, и парикмахеры, и плотники. Даже парочка Пушкиных. Кем бы ни был этот Пушкин.

Я только было собрался нырнуть в толпу и станцевать буги-вуги, как кто-то хлопнул меня по плечу.

– Буэнос ночес, старый хрен! – заорали у меня над ухом.

Я обернулся. Это был Чико.

– Я не старый хрен, – крикнул я в ответ. – Я президент Кеннеди!

– Президент чего, старый хрен?

– А?

– Ладно, забудь!

Я оглядел Чико с ног до головы и даже обошел вокруг. На голову у него было наброшено банное полотенце, которое удерживал на месте приводной ремень от автомобильного вентилятора. Чико был весь завернут в занавески из веселенького ситца, на поясе стянутые поясом от халата. Лицо у него было вымазано ваксой, а на подбородок приклеена фальшивая бородка, сделанная, на первый взгляд (впоследствии оказалось, что так оно и было на самом деле), из кошачьего хвоста.

– Ну и кого ты должен изображать? – крикнул я.

– Че Гевара! – крикнул он в ответ.

На меня медленно снизошло озарение.

– Чико, – закричал я. – Он ЧеГевара, а не шейхГевара!

– Черт, опять слова перепутать.

Как мы смеялись!

Чико привел с собой новых членов банды, и позвал меня во двор, чтобы представить их.

– Отличные костюмы, ребята, – сказал я. – Вы точь-в-точь как бушмены из Калахари.

– Мы и есть бушмены из Калахари.

Как мы смеялись и на этот раз!

Чико подмигнул мне. – Я еще приводить одна моя сестра.

– Не ту, что с усиками?

Без всякого сомнения, мы бы снова засмеялись, но Чико вдруг решил ударить меня. Помогая мне подняться, он прошептал мне в ухо:

– Только чтобы новички видеть, и не обижаться.

– Я и не обижаюсь, – заверил я его.

В этот момент раздались грохот и звон: кто-то вылетел через окно гостиной.

– Здорово, – сказал Чико. – Где выпивка?

Я в ужасе уставился на лужу крови и разбитое стекло.

Моим родителям точно это не понравится.

В дверях появился Т.С. Давстон. Он подошел ко мне и протянул очередную бутылку.

– Насчет этого не беспокойся, – сказал он.

– Но…

– И вот еще, – продолжал Т.С. Давстон. – Держи.

Он протянул мне толстую самокрутку, закрученную с одного конца.

– Это что? – спросил я.

– Это косяк.

Мой первый косяк. Я никогда не забуду его. На вкус он был… ВЕЛИКОЛЕПЕН.

Я поплыл обратно к дому и наткнулся на двух девчушек, одетых принцессами, которые гладили большого слюнявого лабрадора.

– Это твоя собака? – спросила одна из них.

Я мечтательно кивнул.

– Как ее зовут?

– Когда она у нас появилась, – начал я, – я думал, что это мальчик, и назвал ее Доктор Зло.

– Ух ты, – сказала одна из принцесс.

– Но раз уж она оказалась девочкой, мама сказала, что мне придется назвать ее по-другому.

– Так как ее зовут?

– Плюшка, – сказал я.

Принцессы рассмеялись. Очень изящно рассмеялись, как мне показалось. И еще мне показалось, что я вижу бледно-розовую ауру, которая окружала их, так что я улыбнулся еще раз, глотнул пивка и затянулся косячком.

– Попробуйте-ка, – сказал я.

Думается мне, настоящее веселье началось около одиннадцати. До этого момента всего одного гостя выбросили через окно, и тот отделался легким испугом, если не считать шрамов, оставшихся на всю жизнь. А вот тому типу, который взобрался на крышу, повезло куда меньше.

Сам я не видел, как он пролетел мимо окна родительской спальни и приземлился на острия ограды. Я был в постели с одной из принцесс.

Мы вместе приветствовали половую зрелость.

Первый раз, когда я занимался сексом. Как бы мне хотелось хоть что-топомнить об этом!

У меня остались смутные воспоминания о толпе народу, которая ворвалась в спальню, и кричала, что я должен спуститься вниз, потому что произошел несчастный случай. И мне кажется, что я помню, как, шатаясь, брел голый по лестнице вниз, удивляясь, кто успел перекрасить стены во все цвета радуги. Я не помню, как поскользнулся в луже блевотины на ковре в прихожей, хотя, видимо, это вызвало у всех приступ здорового смеха. Как и вид моей физиономии, когда я понял, что на крыльце начался пожар.

Я не имею не малейшего понятия, кто забрал холодильник и плиту. И, как я и заявил членам городского совета, если бы я знал, что в моей спальне происходит групповое изнасилование, которое снимают на пленку студенты художественной школы, я бы что-нибудь предпринял.

Но вот что я помню абсолютно ясно, и это навсегда отпечаталось в моей памяти – это Плюшка.

Плюшка – как она подбежала ко мне, когда я стоял в дверях, уставившись на полицейские машины и пожарников, разматывавших шланги. Как она лизнула мне руку и уставилась на меня большими карими глазами.

И еще я помню себя самого – как я стоял, глядя на Плюшку, и пытаясь понять, что за странное, наподобие разгорающегося фейерверка, шипение слышится у нее из-под хвоста.

9

Я очнулся голый и весь в Плюшке.

Вам знакомо то паническое ощущение, когда вы просыпаетесь наутро после того, как упились в дым и обкурились в хлам, и чувствуете, вот наверняка чувствуете, что вчера сделали что-то неподобающее?

Ну вот, примерно так я себя и чувствовал.

Я долго пытался проморгаться, подавляя приступы тошноты, и ощупывал себя и удивлялся, с чего это потолок в моей спальне вдруг оказался покрыт кафелем.

Вам знакомо то паническое ощущение, когда вы просыпаетесь наутро после того, как упились в дым и обкурились в хлам, и обнаруживаете, что вы лежите голый в тюремной камере?

Нет?

Так вот, хуже не бывает, точно говорю.

Я закричал. Закричал очень громко. И я вытер лицо руками, и уставился на кишки и темную запекшуюся кровь.

– Плюшка! – завопил я. – Плюшка!

В тяжелой железной двери со стуком открылось маленькое окошко.

– Хрен тебе, а не плюшка, ублюдок, – услышал я в ответ.

– Помогите! – закричал я. – Выпустите меня. Выпустите меня!

Но меня не выпустили. Меня продержали там весь день и дали только тарелку хлопьев и чашку чаю, чтобы я не умер. А около трех часов дня распахнулась дверь, и в камеру неторопливо вошел брат Майкл из школы св. Аргентия.