Легенда об Уленшпигеле (с иллюстрациями), стр. 99

— Молчи, ведьма, ты тащишь меня на костёр, — рычал Иоос Дамман и, обратившись к судьям, продолжал: — Посмотрите на меня, я совсем не дьявол, я из мяса, костей, крови и воды. Я ем и пью, перевариваю и извергаю, как вы; у меня такая же кожа, как у вас. Палач, сними с меня сапоги, я не могу двинуть связанными ногами.

Палач исполнил это не без страха.

— Посмотрите, — говорил Иоос, показывая свои белые ноги, — разве это раздвоенные копыта, как бывает у дьявола? Что до моей бледности, то разве среди вас нет таких же бледных, как и я. Я вижу троих таких. Не я грешник, а эта подлая ведьма и её дочка, злая клеветница. Откуда деньги, которые она дала Гильберту, откуда эти червонцы? Не дьявол ли платил ей за то, что она обвиняет и предаёт смерти знатных и невинных людей. Это у них обеих надо спросить, кто задушил во дворе собаку, кто достал в стене колодца деньги, а потом бежал, оставив пустой дыру, конечно, чтоб скрыть где-нибудь в другом месте украденное золото. Вдова Сооткин мне не доверялась и не знала меня совсем, а им она верила и видела их каждый день. Это они похитили достояние императора.

Писарь записал, и судья сказал Катлине:

— Женщина, можешь ты что-нибудь сказать в свою защиту?

Катлина, смотря на Иооса Даммана, нежно сказала:

— Пора кричать орлу! У меня рука Гильберта, Ганс, дорогой мой. Они говорят, что ты вернёшь мне семьсот червонцев. Уберите огонь, уберите огонь! — закричала она. — Пить! Пить! Голова горит. Господь с ангелами едят на небесах яблочки.

И она лишилась чувств.

— Отвяжите её, — сказал судья.

Палач с помощником развязали Катлину. И все видели, как она шатается на своих ногах, раздувшихся оттого, что палач слишком сильно стянул их.

— Дайте ей напиться, — сказал судья.

Ей подали холодной воды, которую она жадно проглотила, стиснув стакан зубами, как держит кость собака, не выпуская её. Затем ей дали ещё воды, и она хотела было поднести её Иоосу Дамману, но палач вырвал у неё из рук стакан. И она упала, уснув свинцовым сном.

— Я тоже хочу пить и спать! — яростно закричал Иоос Дамман. — Почему вы даёте ей пить? Почему вы ей позволяете спать!

— Она слаба, она женщина, она безумна, — ответил судья.

— Её безумие — притворство, — сказал Иоос Дамман, — она ведьма. Я хочу пить, я хочу спать!

И он закрыл глаза, но подручные палача стали бить его по лицу.

— Дайте мне нож, — кричал он, — и я искрошу это мужичьё; я дворянин, и меня никто не бил по лицу. Воды! Хочу спать, я невинен. Я не брал семисот червонцев, это Гильберт. Пить! Я никогда не занимался колдовством и заклинаниями. Я невинен, не троньте меня! Пить!

Судья спросил тогда:

— Чем ты занимался с тех пор, как расстался с Катлиной?

— Я не знаю никакой Катлины, я не расставался с нею. Вы спрашиваете меня о вещах посторонних. Я не обязан вам отвечать! Пить, пустите меня спать! Говорю вам, что всё сделал Гильберт.

— Развяжите его, — сказал судья, — отведите его в тюрьму. Но не давать ему ни пить, ни спать, пока он не признается в своих чародействах и заклинаниях.

И чудовищна была эта пытка для Даммана. Он кричал в своей тюрьме: «Пить, пить!» — так громко, что народ слышал это снаружи, но без всякого сострадания. И, когда он падал от сна и сторожа били его по лицу, он приходил в ярость, точно тигр, и кричал:

— Я дворянин, я уничтожу вас, мужичьё! Пойду к королю, повелителю нашему. Пить!

Но, несмотря на все пытки, он не сознавался.

VI

Наступил май, зазеленела «липа правосудия», зелены были также дерновые скамьи, на которых воссели судьи. Неле была призвана как свидетельница. В этот день должен был быть вынесен приговор.

И народ — мужчины, женщины, горожане, работники столпились вокруг. И солнце сияло ярко.

Катлина и Иоос Дамман предстали перед судом. Дамман казался ещё бледнее от мучительной жажды и бессонных ночей.

Катлина не могла держаться на своих шатких ногах; она показывала на солнце и говорила:

— Уберите огонь, голова горит.

И с нежной любовью смотрела на Иооса Даммана.

А он смотрел на неё с презрением и ненавистью.

И его друзья, господа и дворяне, призванные в Дамме, предстали пред судом как свидетели.

— Девушка Неле, защищающая свою мать Катлину с такой великой и мужественной любовью, — сказал комендант и председатель суда, — нашла в кармане праздничного платья матери письмо, подписанное: Иоос Дамман. В вещах умершего Гильберта Рейвиша я нашёл в сумке другое письмо, отправленное ему вышереченным Иоосом Дамманом, представшим перед вами в качестве обвиняемого. Я сохранил у себя оба письма, дабы в подходящее время, каково и есть нынешнее, вы могли судить об упорстве этого человека и оправдать его или обвинить, согласно праву и справедливости. Вот пергамент, найденный в сумке; я не дотрагивался до него и не знаю, можно ли его прочитать или нет.

Судьи пришли в чрезвычайное затруднение. Председатель попытался развернуть пергаментный комок, но это ему не удавалось, и Иоос Дамман смеялся.

Один из старшин сказал:

— Положим комок в воду и нагреем его на огне. Если он слипся от тайного средства, то огонь и вода раскроют всё.

Принесли воду; палач развёл на воздухе большой костёр; синий дым подымался к ясному небу сквозь зеленеющие ветви «липы правосудия».

— Не опускайте письма в таз, — сказал другой старшина, — ибо, если оно написано нашатырём, разведённым в воде, то вы смоете буквы.

— Нет, — сказал присутствовавший при этом лекарь, — буквы не смоются, вода размягчит только то место, которое склеилось и мешает раскрыть этот чародейский шарик.

Пергамент, опущенный в воду, размяк и был развёрнут.

— Теперь, — сказал лекарь, — подержите его на огне.

— Да, да, — сказала Неле, — подержите его на огне: господин лекарь на пути к истине, так как убийца побледнел, и его ноги задрожали.

На это Иоос Дамман возразил:

— Я не бледнею и не дрожу, ты маленькая мужицкая ведьма, которой хочется погубить дворянина; это тебе не удастся: пергамент, верно, сгнил после шестнадцатилетнего пребывания в земле.

— Нет, он не сгнил, — сказал председатель, — сумка была на шёлковой подкладке, а шёлк не гниёт в земле, и черви не тронули пергамента.

Начали подогревать пергамент на огне.

— Господин комендант, господин комендант, — говорила Неле, — вот на огне проступили чернила; прикажите прочитать, что написано.

Когда лекарь хотел было читать, Иоос Дамман протянул руку, чтобы вырвать пергамент, но Неле с быстротой ветра отстранила его руку и сказала:

— Ты не коснёшься письма, ибо в нём написана твоя смерть или смерть Катлины. Если теперь сочится кровью твоё сердце, убийца, то вот уж пятнадцать лет, как исходит кровью наше сердце; пятнадцать лет, как страдает Катлина; пятнадцать лет, как горит мозг в её голове из-за тебя; пятнадцать лет, как умерла Сооткин от пытки; пятнадцать лет, как мы разорены, обобраны и живём в нищете, но в гордости. Читайте, читайте! Судьи — это господь на земле, ибо он — справедливость. Читайте!

— Читайте! — кричали плача женщины и мужчины. — Неле молодец! Читайте! Катлина совсем не ведьма!

И писарь прочёл:

«Гильберту, сыну Виллема Рейвиша, рыцарю, Иоос Дамман, рыцарь, шлёт привет.

Благословенный друг, не проигрывай своих денег в карты, кости и иные великие пагубы. Я скажу тебе, как выигрывают наверняка. Станем с тобой чертями, чёрными красавцами, возлюбленными женщин и девушек. Будем брать красивых и богатых; нищих и рож нам не надо; пусть платят за удовольствие. В Германии я этим ремеслом в шесть месяцев заработал пять тысяч талеров. Женщины, когда полюбят, готовы отдать мужчине последнюю юбку и рубаху. Избегай скряг с поджатыми губами, — они не торопятся платить. Что до тебя, то, чтобы из тебя вышел подлинный «инкуб» и дьявол-красавец, ты, когда они тебя пригласят на ночь, возвещай о своём приходе криком ночной птицы. А чтобы приобрести настоящий вид дьявола, ужасающего дьявола, натри лицо фосфором, который светится, когда влажен. Запах от него скверный, но они будут думать, что это запах ада. Убивай всякого, кто тебе помешает, мужчину, женщину или животное.