И прольется свет, стр. 28

Прошло пять минут, а полет все не заканчивался. Никто уже не кричал, Лина обеспокоившись, что волосы метут земляные стены, усердно заплетала их в косу. Тлж нервно грыз ногти, а Гее отрешенно смотрел на свои ноги. Потом в голове Гее некто задорно сказал «Хи-хи». Рот молодого тролля сам собой открылся и он с изумлением услышал, что поет веселую песенку. Он попытался закрыть рот ладонью, не выпустить шутливые слова, но неудачно. Его хрипловатый голос выводил:

Лина и Тлж подхватили, сами часто пели ее вечерами:

— Смотрите, там что-то белеет! — раздался крик Лины.

Песня прервалась, Гее вздохнул свободнее Подобная песня, причем исходящая от него самого, неприятно удивляла, потому что он продолжал скорбеть о погибшем возлюбленном.

Все заинтересованно посмотрели вниз, действительно, что-то белое стремительно приближалось к ним. Вскоре белеющее нечто расплылось перед глазами в большую натянутую простыню, они мягко ударились о ее поверхность и взмыли вверх. Снизу донеслось.

— Вы не крысаки, а стая идиотов. Кто оставил батут?

— Но шеф, это же наш спортзал, — слышались виноватые голоса. — Мы должны поддерживать хорошую физическую форму.

— Идиоты, кретины, крысы-ы-ы!

Троица все выше поднималась к поверхности земли, и голоса постепенно угасали. На поверхности их ждал еще один сюрприз, крысак, ковыряющийся в зубах. Он с интересом посмотрел, как они выпрыгнули из ямы, плюнул и ушел, бормоча под нос:

— Следишь тут за всякими, следишь. В ловушки их заманиваешь, а всякие бюрократы их досрочно отпускают. Противно, простого крысака ни во что ни ставят.

— Эй, крысак, — окликнул его Гее. — А лошади мои где?

— Где и оставил, — буркнул в ответ тот. — И не приставай ко мне, знаю я, кого геем называют.

Гее не пожелал ответить на подобную грубость. К чему глупые обиды, когда жить не хочется. Его губы беззвучно шептали дорогое имя. Беззаботное нечто, поселившееся в голове молодого тролля, молчало.

Кони оказались на месте. Можно было лететь.

—30-

Верзун прошел в свою спальню, на ходу снимая тюрбан, он всегда чувствовал себя в головных уборах неуютно, казалось, они сжимают голову тисками. Голова болела. Да что это с ним в последнее время? Сам не свой.

Он ощущал удовлетворение, Корделия нашлась, в груди тоненькой струйкой разливалось чувство радости. Как-то само собой решилось, что девушка должна находиться не в подвале, там не оказалось свободных камер, а в комнате рядом с ним. Он позвал слугу, отдал распоряжение, сел в кресло перед камином и задумался.

Его опять беспокоил Верховный Повелитель Аск. Верзун вспомнил безразличного старика, последнего в роду монаха знающего о существовании плиты. Ложным обещанием вернуть погибшую семью, Аск едва не подкупил человека. Старик, не смотря на то, что рассудок помутился от горя, сумел распознать ложь. Он задал вопрос, который поставил в тупик Аска:

— Вампир, у тебя есть душа?

— Нет, старик, ни к чему лишняя поклажа.

— Тело без души мертво. Но способен ли тот у кого нет души, вернуть чужую душу?

— Да, конечно, — не моргнув глазом соврал Аск.

— Тогда верни свою душу.

Взбешенный Аск запер старика в подвале замка, где тот и томился до сих пор. Тролли, не решились напомнить, что в подвале сидит Антифрикцио и бросили старика в ту же камеру. В гневе Аск пообещал, что войдет в камеру, только если старик сам позовет его. Правда, слегка поостыв, отдал распоряжение кормить старого упрямца, чтоб не помер. И вот уже три месяца как Антифрикцио и старый Солпо коротали вместе дни и ночи.

Верзун все же наведался в пещеру, где, как он помнил, должна была находиться плита. К его удивлению под натиском времени плита раскрошилась в песок, одной проблемой стало меньше. Верзун пожалел, что в далеком прошлом рассказал монаху свою историю. Но за все века монах был единственным человеком, с которым Верзун был предельно откровенен, этот человек был гением, опережающим свое время. Он стремился найти обьяснение всему, не принимая ничего на веру. Дошел до замка Верховного Повелителя нелюдей, и, упав на колени, попросил знаний. Верзуну пришлась по душе человеческая смелость, монах остался жив. Он прожил в замке Верховного Повелителя три года, и совершил невозможное, стал другом Верзуна. Долгими вечерами они беседовали сидя в креслах у камина, Верзуну было интересно разговаривать с человеком, обладающим умом острым, как бритва. Монах понимал его с полуслова. Странно, Верзун нахмурился, он помнил каждую морщинку на лице своего единственного друга, но не мог вспомнить имя. Тогда он дал разрешение другу записать историю, но просил хранить ее в тайне. Монах поклялся и сдержал свое слово, на протяжении веков история, изложенная на пергаменте, и на каменной плите осталась тайной для всего мира. И вот теперь Аск ворошит прошлое. Прошлое…Верзун пошатнулся, оперся на стену, ноги не держали. Да что же с ним происходит? Он упал на каменный пол, успел заметить поблизости глубокую нишу, заполз в нее.

…Верзун оказался в комнате с зеркалами. Семь зеркал, на этот раз он пересчитал их. В двух первых зеркалах поверхность была нежно голубой, чистой, словно горный родник. В них он смотрелся, когда попал сюда в первый раз.

— Познай себя. — голос шел ниоткуда и одновременно отовсюду — Познай себя. Познай себя.

Зеркала закружились вокруг него, бросая блики на лицо. Верзун ощутил, как в нем разгорается ярость. Одно из зеркал остановилось перед ним, отражение брезгливо посмотрело на оригинал. Потом отвернулось и демонстративно стало смотреть на горные вершины, виднеющиеся вдали. И Верзун вспомнил. Он тогда только стал Верховным Повелителем нелюдей, кровью и магией проложил себе путь к трону. Каким же он был молодым и дерзким, хотел власти над всеми живыми существами Земли, большое богатство и множество красивых женщин — кукол, исполняющих любую прихоть. Стоя на балконе Верзун тогда смотрел на горные вершины и отождествлял их с собой. Он тоже вечен, могуч и мудр. Как же он ошибался! Уже через пятьсот лет он понял, что власть не приносит ему радости, богатство лишь тлен бытия, а женщины стали для него одинаковы лицом и телом. Но это случилось потом, а пока он стоял, локтями упираясь в крепкие перила, и смотрел на горы.

И познал Верзун свою гордыню.

Новое зеркало. В нем отражается маленькая девочка. Он помнит ее, совсем недавно, лет двести или триста назад, маленькое личико тогда испуганно смотрело на больших страшных дядей. Это случилось на пиру, там, за девочкой виднеются нелюди, сидящие за столами, и стоят дети. Много детей лет четырех-пяти, все стоят с испуганными лицами, некоторые прикрывают лица ладонями. Стоит плач. Только девочка с пшеничными волосами не плачет, на лице испуг, но губки крепко сжаты. На ней длинная белая рубашонка, ноги босые. Он стоял тогда в дальнем углу, привычно скучал. Девочка поворачивается и смотрит прямо в глаза Верзуна. И внутри грубого мужчины рождаются чувства, которые Солнцеликие Боги не вкладывали в камень. Он ощущает жалость.

Отражение выходит из угла и смотрит на Верзуна. На его лице жалость.

И познал Верзун свое сострадание.

Зеркала опять закружились в диком танце. Верзун закрыл глаза, раздул пламя ярости. Потом поднял веки, в его глазах горел огонь. Зеркала издали слабый звон, а потом рассыпались, стали серебристой пылью. Серебристая пыль разделилась на черную и белую, небольшим смерчем взметнулась вверх. Из пыли поднялись два могучих воина: пронзительно черный и ослепительно белый. Черный воин шире в плечах, более подвижен, отметил Верзун. Воины затеяли бой.