Фирма, стр. 38

Боян вышел из офиса Вавилова, испытывая смешанные чувства. С одной стороны, следовало бы радоваться — он получил то, что хотел, получил деньги, которых более чем хватало для завершения начатой работы, — по обыкновению, Боян завысил сумму необходимых расходов вдвое, так что теперь он на некоторое время был вполне обеспечен и карманными деньгами. Но с другой стороны, Толя ожидал совсем иного приема.

«Надо же, козел надутый, — думал Боян, выходя из такси на Манежной площади. — Он, оказывается, вообще не в теме. Сидит себе, барыга, шоу-бизнесом, мать его ети, занимается, а не знает даже людей, которые этот сраный шоу-бизнес делают. Козел вонючий! Лох, чисто лох, поляну не сечет, в искусстве наверняка тоже не рубит. Чем же он занимается? Своими старперами, так они все на ладан дышат, сколько можно гонять одно и то же… Народ давно обалдевает, а они все продолжают в одну дуду — Леонтьев, Киркоров… Сколько можно! Полным-полно классных ребят, многие уже в Европе работают, а здесь — хрен пробьешься… Ну ничего, мы ему покажем. Покажем…»

Боян чувствовал, что немного лицемерит, обманывает сам себя. Вовсе не одни старперы царствовали на российской эстраде, напротив, молодые теснили, заставляли суетиться опытных, заслуженных и всем известных артистов. И Вавилов, что говорить, не меньше других приложил руку к появлению на большой сцене целой обоймы новых имен.

Толя испытывал раздражение лишь оттого, что этот самый Вавилов, царь и бог во всем, что касалось серьезной раскрутки и больших гонораров, воротила, имеющий в собственности лучшие концертные площадки столицы, приватизировавший их благодаря связям в правительстве, не узнал Бояна. И даже не то чтобы не узнал — Вавилов, кажется, вовсе не слышал о его существовании.

«А чего я злюсь-то? — подумал Боян, начиная остывать, чему способствовала увесистая пачка купюр, покоящаяся во внутреннем кармане куртки. — Ему, конечно, все это по фигу. Он же не зритель. Не потребитель. Он бабки дает. И совсем ему не обязательно знать, кто есть кто… Вот этот, как его, Ваганян, он в курсе. И Толстиков. А чего мне еще надо? Да ничего. Денег побольше. Как этот говорил, рокер долбаный, Джон Леннон? „Хочу стать богатым и знаменитым“. И стал, собака. А нам хули топтаться? И мы прорвемся».

Боян действительно был в Москве человеком известным. И не только в Москве.

Когда он думал про себя как про представителя «молодых», ему казалось, что на самом деле не тридцать три стукнуло Толику Бояну, а по-прежнему двадцать, ну двадцать два. Многие, очень многие, подавляющее большинство тех, кто были знакомы с Анатолием Бояном лишь по его музыке, по видеоклипам и журнальным интервью, именно так и думали — представитель, мол, нового поколения, талантливый юноша, своей энергией и напором молодости пробивший себе дорогу не только на отечественную сцену, но и на европейский рынок.

Он и выглядел на двадцать, а не тридцать три, при этом перепробовав великое множество наркотиков, злоупотреблявший алкоголем, ночевавший в подъездах Москвы, Ленинграда, Парижа и Амстердама. Судя по его «анамнезу», Боян должен был казаться сорокалетним, однако жизненные трудности и беспорядочный образ жизни совершенно не оставили следов на его миловидном лице.

Толя приехал в Ленинград, когда ему едва исполнилось восемнадцать, и его единственной целью было — «выйти в люди». Что понимал под этим вологодский паренек, не имевший не то что профессии, но даже желания чему бы то ни было учиться, он и сам себе не мог объяснить. Боян знал только одно — ему нужны деньги и слава, и он твердо полагал, что эти вещи совершенно тождественны.

Толя не имел склонности к криминалу, и это спасло его от роковых, непоправимых шагов. На третий день своего пребывания в городе на Неве, ночуя у каких-то дальних родственников, которые согласились потерпеть провинциального гостя несколько дней (они так и сказали — «несколько дней», дав понять, что речь идет не о месяцах и даже не о неделе пребывания вологодского нахлебника в их квартире), Толя зашел на улицу Рубинштейна и увидел огромную толпу — люди запрудили проезжую часть и растеклись по тротуарам на несколько кварталов. Судьба привела его к Ленинградскому рок-клубу, и это определило всю дальнейшую историю честолюбивого провинциала.

Будучи чрезвычайно коммуникабельным и обаятельным парнем, Толик очень быстро стал своим в компании молодых, странно одетых ребят, с которыми он познакомился в зале и ради которых отсидел, вернее, отбегал трехчасовой концерт (Боян понимал, что ему нужно как-то устраивать свою жизнь, и большую часть мероприятия носился в буфет и обратно). Ночь после концерта Толя провел в огромной квартире некоего музыканта с очень длинными волосами и тихим проникновенным голосом. Как зовут хозяина, приютившего его, накормившего и напоившего, Толик не помнил, но всем своим видом выражал признательность и готовность услужить. Только вечером следующего дня, когда к хлебосольному длинноволосому музыканту нагрянули гости, Толик выяснил, что его благодетеля зовут Викентием.

Разглядывая гостей, Боян начинал понимать, что здесь, в квартире тихого Викентия, он может провести не только следующую ночь, но и еще несколько дней. Может быть, неделю. А может быть, и месяц… Главное — правильно себя подать.

И Толик рьяно взялся за дело. Главным образом, он бегал за водкой. Для Бояна это было занятием необычным и даже по-своему увлекательным — среди ночи на пустынных, гулких ленинградских улицах нужно было поймать такси, доказать водителю, что ты не стукач, не дружинник, а просто честный бухарь, что тебе нужна водка и никакой подставы здесь нет, дать червонец, спрятать бутылку за пазуху, дабы случайно не заметили какие-нибудь гопники, бродящие по темным улицам в поисках жертв, и бежать в квартиру Викентия, где гости во главе с хозяином печально сидели вокруг стола, ожидая гонца.

Боян за неделю стал большим специалистом по части покупки ночной водки, и товарищи Викентия — он оказался скрипачом одной из самых популярных ленинградских рок-групп — стали относится к Толику как к человеку своего круга.