Миронов, стр. 90
Снова довожу до сведения о линии поведения Уральского областного ревкома. Его большинство ведет к окончательному срыву Советской власти в области. Большинство членов ревкома слепо проводит крайнюю политику тов. ЕРМОЛЕНКО – самое беспощадное истребление казачества. Город и область разграблены. Возвращающиеся беженцы не находят своего имущества, часто не впускаются в свои дома. Началось самочинное переселение в дома беженцев крестьян пограничных уездов, захватывающих живой и мертвый инвентарь.
В подтверждение всего вышеуказанного привожу инструкцию советам:
§ 1. Все оставшиеся в рядах казачьей армии после, первого марта объявляются вне закона и подлежат беспощадному истреблению.
§ 2. Все перебежчики, перешедшие на сторону Красной Армии после первого марта, подлежат безусловному аресту.
§ 3. Все семьи оставшихся в рядах казачьей армии после первого марта объявляются арестованными и заложниками.
§ 4. В случае самовольного ухода одного из семейств, объявленных заложниками, подлежат расстрелу все семьи, состоящие на учете данного Совета, и т. д. ...»
Что остается делать казаку, объявленному вне закона и подлежащему беспощадному истреблению?
Только умирать с ожесточением.
Что остается делать казаку, когда он знает, что его хата передана другому, его хозяйство захватывается чужими людьми, а семья выгнана в степь, на выгон?
Только сжигать свои станицы и хутора.
Таким образом, в лице всего казачества мы видим жестоких мстителей коммунистам за поруганную правду, за поруганную справедливость, что в связи с общим недовольством трудящегося крестьянства Россия, вызванным теми коммунистами, – грозит окончательною гибелью революционным завоеваниям и новым тяжким рабством народу.
Чтобы спасти революционные завоевания, остается единственный путь: свалить партию коммунистов.
Лишь только это известие на Южном фронте дойдет до слуха казаков – они тотчас же остановятся и отвернутся от генералов и помещиков, за которыми идут только во имя поруганной правды.
Мне, вызванному 14 июня с Западного фронта в шестичасовой срок, где я принял в командование 16-ю армию, – спасать положение на Южном фронте, – 5 июля было поручено формирование корпуса из 3 дивизий, преимущественно из донских беженцев. Формирование должно быть закончено 15 августа, но к этому числу мы видим только три полка, почти безоружных, раздетых и разутых людей, причем вооружение и снабжение и для этих людей искусственно задерживается, что в конце концов может привести к недовольству, а там на очереди опять карательные отряды и усмирения.
Остановка формирования произошла, по-видимому, вследствии поданной мною 24 июня со ст. Анна телеграммы, в которой я указывал на создавшееся положение на Южном фронте в связи со зверствами коммунистов, и рекомендовал сделать народу уступку и созвать народное представительство от трудящихся.
Как тогда, в телеграмме 24 июня, так и теперь, перед лицом корпуса и трудящихся масс рабочих и крестьянства объявляю:
«Я стоял и стою не за келейное строительство социальной жизни, не по узкопартийной программе, а за строительство гласное, в котором народ принимал бы живое участие».
В новой телеграмме от 18 августа за № 75 на имя Южфронта и Казачьего отдела в Москве я заявил такую политическую платформу, на которой останусь до последнего часа моей жизни:
«Еще раз заявляю, что Деникин и буржуазия мои смертельные враги, но моими друзьями не могут быть и люди, вызвавшие поголовное восстание на Дону зверствами и насилиями. Перед лицом трудящихся масс пролетариата и крестьянства заявляю: боролся и буду бороться за социализацию средств производства и за социализм».
Отсюда для спасения революционных завоеваний да будет лозунгом нашего Донского корпуса:
«Вся земля – крестьянам!»
«Все фабрики и заводы – рабочим!»
«Вся власть трудовому народу, в лице подлинных Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов!»
«Долой единоличное самодержавие и бюрократизм комиссаров и коммунистов!»
Граждане-казаки и солдаты Донской области!
Написав эти святые слова на своих красных знаменах и гордо подняв их ввысь, – пронесем теперь же, несмотря ни на что, к славным борцам на фронте, истекающим кровью в неравной борьбе, и рядом с ними умрем за истинную свободу, за землю и подлинное счастье человечества, которое оно может выковать только само, но не кучка людей, не знающих жизни.
Своим появлением и именем корпус поднимет дух красных борцов.
Помните, вы не одиноки. С вами подлинная душа измученного народа. Если и погибнете в боях, то погибнете за правду. Любить же правду и умирать за нее завещал нам Христос.
Лучше смерть на бранном поле, чем возмущение на печке при виде народных мук.
Командующий Донским корпусом, гражданин-казак Ф. К. Миронов».
14
РАЗГОВОР СМИЛГИ И МИРОНОВА
«... – Я МИРОНОВ.
– С Вами говорит СМИЛГА. Я получил сведения, что вы собираетесь выступить со своими частями на фронт без ведома Южного фронта. Должен вам сообщить, что в связи с прорывом деникинцев на Тамбов, Южный фронт покинул Козлов. Тамбов сегодня нами взят. Я категорически настаиваю, чтобы вы своими несогласованными действиями не затрудняли бы положение наших армий. Доложите мне ваши намерения.
МИРОНОВ: Согласованности не может быть там, где начался саботаж по созданию Конного корпуса, формировать который я назначен и где всякий маленький коммунистик имеет большее значение, чем человек, доказавший верность революции своим поведением в течение почти двух лет.
Вокруг меня такая атмосфера, в которой я задыхаюсь. Фронт определенно нуждается во мне, и это звук не пустой. Никакого осложнения на фронт не принесу, а принесу только моральную поддержку и силу штыков дивизии».
Через два дня Миронов уводит части недосформированного корпуса на фронт.
23 августа 1919 года он пишет в штаб 9-й армии:
«Прошу передать Южному фронту, что я, видя гибель революции и открытый саботаж с формированием корпуса, не могу дальше находиться в бездействии, зная из писем с фронта, что он меня ждет, выступаю с имеющимися силами на жестокую борьбу с Деникиным и буржуазией».
Миронов понимает трагедию казачества и свое собственное отчаянное положение. Пытается исповедальными воззваниями оправдать решение идти на фронт и бить Деникина. Может, это был тоже, что называется, шаг за грань возможного, чтобы выполнить свой последний долг перед Родиной.
Но троцкисты, поднаторевшие в политическом иезуитстве и интриганстве, ловили Миронова на словах и поступках, провоцировали высказывание Миронова о коммунистах-шарлатанах. Донбюро, а также Троцкий, Ходоровский, Френкель истолковывали как выпад против партии вообще. Но такая точка зрения и есть проявление «зазнавшейся партии», как это явление оценивал Ленин. Обвиняя Миронова в измене революции, Троцкий, Смилга, Френкель, Ходоровский, Гиттис тем самым подменяли понятие верности революции другим – верностью своим приказам и распоряжениям, идущим вразрез с интересами народа. А субъективизм и волюнтаризм Троцкого известны...
Чего, например, стоит чудовищный по форме и содержанию, лживый и высокомерно-наглый приказ Троцкого № 150 от 12 сентября 1919 года о задержании Миронова; он не мог не оскорбить казаков, а его злонамеренность – не вызвать противодействия.
Не случайно накопившееся недовольство действиями Троцкого и его окружения породило «военную оппозицию», и «военный вопрос» был включен в повестку дня VIII съезда РКП (б).
I Итак, Миронов увел части недосформированного Донского корпуса на фронт. Казаки верили ему и в едином порыве кричали: «Веди нас громить контрреволюцию!..»
Поразительно складывалась дальнейшая судьба Миронова: злейший враг среди чужих, злейший враг среди своих. Какие только угрозы и проклятия не сыпались на его голову! И все из-за того, что безоглядно любил Родину. Трудно даже представить жизненный путь этого правдолюбца и храбреца с ранимой душой. Небезынтересны приказы генерала Краснова, а также «вождя» Реввоенсовета республики Троцкого.