Наше дело — табак, стр. 75
Он огляделся… И увидел то, что так не хотел видеть. Будто бы безобидная задрипанная «Волга» неторопливо свернула с трассы и двинула к поселку. А с другой стороны двигался «рафик». В «рафике» наверняка, сдерживая рвущуюся наружу разрушительную энергию, замерли спецназовцы с бронещитками, закованные, как в латы, в бронежилеты. Они уверены, что сейчас будут гнать вкусившего крови хищника, который способен до конца огрызаться. И они правы…
Вон еще одна машина — старая «Ауди». Его отрезали от дороги. Отрезали от поля — но туда ему не надо. Отрезают путь к спасительному лесу. Он не успевает перемахнуть овраг и скрыться в нем… Или успевает? У него же живой щит.
Его рука нырнула за пояс.
— Пошли… Тише.
Толстушка вскрикнула, когда жесткая рука стальными клещами сжала ее локоть.
— Дернешься — пристрелю, — прошипел Пробитый так, что ей даже расхотелось завизжать. В ее бок уперся ствол пистолета.
А длинная девчонка остановилась как вкопанная, не веря своим глазам. Но она не нужна была Пробитому. Он мог справиться только с одной. Если длинная дернется — он ее раздавит. Пуля в живот. Или рукояткой пистолета по лбу.
— Ты что, ox..л? — воскликнула толстушка.
— Ты, тварь, заглохни! — Он так сжал ее руку, что она едва не присела на асфальт, но он не дал ей сделать это.
Ее подруга, прижав ладонь ко рту, округлившимися от ужаса глазами смотрела на все это, а потом присела на корточки, обхватив руками голову.
Глава 18
ГРУППА, ЗАХВАТ!
— Второй, ответь Третьему.
— На связи.
— Это он! — проинформировал Третий. — Вот черт!
— Что там? — заволновался Ушаков.
— Кажется, он засек нас…
— Хищник… Вот чутье, — сжал кулак бригадир.
— Вперед! — крикнул Ушаков…
Машина, взревев двигателем, сорвалась с места.
— Точно, засек, — сообщил Третий. — У нас Ч П.
— Что?
— Он взял заложницу!.. Одну из тех двух девушек!
— Как?
— Видно, чем-то вдавил ей в бок. Кажется, пистолетом… Вторая на земле сидит — у нее замкнуло…
Ушаков несколько секунд молчал. Все повторялось. Опять Пробитый уходит. Опять у него заложник.
— Куда он направляется?
— К оврагу. Но по лесу он не уйдет.
— У него там может быть машина.
— Мы не пустим его далеко…
— Он будет уходить, прикрываясь заложницей до того момента, пока не поймет, что сбросил нас с «хвоста»…
— Ждем приказа, — сказал Третий.
Начальник уголовного розыска до боли сжал в руке свою «Моторолу». Вон он, момент истины. Приказ. Это не просто отмашка на то, чтобы подчиненные тебе люди кинулись вперед, может, на пули, на смерть. Это еще и умение взять на себя ответственность. И отвечать по полному, если что-то пойдет не так. Ушаков не боялся никогда брать ответственность. Он всегда дорожил не креслом, а работой, проклинаемой, любимой, которая для него была как воздух. И сейчас работа эта состояла в том, чтобы принять решение. Именно для этого он и был нужен здесь.
— Ноль-восемь, — назвал начальник уголовного розыска позывной «тяжелых» — собровцев. — Рассредртачивайтесь. Не таитесь — он все понял. Снайперы — на линию огня… О готовности доложить.
Медленно катящий по дороге «рафик» остановился посреди улицы, ведущей из поселка. С одной стороны ее ограничивал длинный сетчатый забор, с другой — овраг со свалкой.
Из «рафика» посыпались, тяжело бухая по асфальту десантными ботинками, «тяжелые». Они разлетались по заранее присмотренным позициям. Два снайпера заняли, как учили, места, вышли на выстрел. До Пробитого с заложником им было метров сто пятьдесят.
— Цель взята, — последовали доклады снайперов.
— При подходящем положении объекта — огонь на поражение, — приказал Ушаков. Положил на сиденье рядом с собой рацию. И прикрыл устало глаза. Сердце не вовремя защемило.
Все сказано. А дальше как кривая вывезет…
Пробитый понял, что его взяли на прицел. И что пистолет, приставленный к боку жертвы, не такая надежная защита. Тяжелая пуля снайперской винтовки выбивает дух из человека так, что тот не успевает нажать на спусковой крючок.
Рука нырнула за пояс, нащупала прицепленную к поясу гранату «Ф-1».
Сейчас он выкинет вперед руку, кольцо останется на поясе, а гранату от взрыва будут удерживать только его сжатые на взрывателе пальцы. Тогда пуля снайпера выбьет из него жизнь и вместе с тем разожмет руку. И два трупа заложников обеспечены — осколки снесут и толстушку, и ее подругу, сидящую в оторопи на корточках…
Снайпер, приняв приказ руководителя операции, высматривал в оптический прицел фигуру Пробитого и заложницу. В голове щелкала электронная машина, которая просчитывала все — движения объекта и заложника, боковой ветер, расстояние. Палец готов был заскользить по спусковому крючку. Хлопок будет не слишком громким — слабее, чем тот, с которым вылетает пробка от шампанского. «Винторез» — винтовка для бесшумной и беспламенной стрельбы — отлично зарекомендовавший себя инструмент спецопераций.
Снайпер не стреляет по команде «пли!» Приказ на поражение означает, что он должен выстрелить, когда посчитает позицию беспроигрышной.
Движение Пробитого, потянувшегося рукой куда-то за пояс, открыло его для снайпера.
Палец на спусковом крючке расслабился. И начал плавное движение…
Хлопок действительно был негромким…
Пробитого откинуло от удара тяжелой девятимиллиметровой пулей. Он упал на землю. Толстушка, взвыв, как сирена «Скорой помощи», бросилась прочь — прямо в объятия мчащихся вперед собровцев, которых, судя по обалдевшему выражению на ее лице, она приняла за каких-то чертей.
Пробитый, зарычав, попытался приподняться. Рука его снова потянулась к гранате за поясом. Движения ему давались тяжело, но он упрямо хотел дотянуться до нее. Рвануть бы ее, когда эти гады подойдут ближе!..
Он видел сквозь пелену, как они двигались к нему-стремительно, неотвратимо. По ушам бил казавшийся громом топот их тяжелых башмаков. Он почти дотянулся. Рука уже нащупала «эфку». Рванет — и тогда мало не покажется!
Тяжелый десантный ботинок врезал ему по руке. Наступили на другую руку.
Потом Пробитому завели руки за спину. Бойцы СОБРа обыскали его. Осторожно извлекли гранату из-за пояса. Выкрутили запал. Только после этого невысокий, с обветренным лицом собровец перевел облегченно дух:
— А ведь он не успел самую малость…
Когда подъехал Ушаков, Пробитого уже перевязывали.
— Сейчас, — сказал собровец, заканчивая перевязку. Пробитый лежал на брезенте, постеленном на асфальт. Воздух с хрипом вырывался из его легких. По лицу было видно, что он уходит вдаль, но усилием воли еще держится на поверхности, не давая сознанию рухнуть в пучину.
Ушаков опустился на колено рядом с ним.
— Все же достал меня, — прохрипел Пробитый, мутно глядя на начальника уголовного розыска.
— Иначе не могло быть, — произнес Ушаков.
— Плохо… Мне кранты. Амба…
— Может, выкарабкаешься.
— Чую… Не хочу… Как-то плохо все… Плохо, да.. Я умираю, да… Плохо все…
— Кто тебе заказал Глушака?
— А пошел ты…
— Кто заказал Глушака? Кто заказал Сороку? Кто?!
— Пшел нахер, ублюдок…
— Ты сейчас сдохнешь, а он будет радоваться, что ты вовремя скончался и теперь на него показать некому, — усмехнулся начальник уголовного розыска. — Он же на радостях стол в кабаке закажет. И будет водку глушить за то, что ты вовремя сдох, Пробитый! Ты хоть об этом подумай…
— Уйди…
— Давай говори…
Пробитый помолчал, прикрыл глаза. И когда Ушаков уже решил, что тот потерял сознание, бандит открыл глаза.
— Ладно… — Он закашлялся, закатил глаза, и Ушаков побоялся, что он сейчас все-таки выключится.
Но Пробитый заскрипел зубами, взор его просветлел. Почти нормальным голосом киллер произнес:
— А ты прав…
Срывающимся голосом, вставляя с натугой слова между хрипом и кашлем, он выложил все. Желание рассчитаться удерживало его на этой земле.