Ловушка для олигарха, стр. 82

Между тем, пока мы с Инженером коротали время вдвоем, перебрасываясь цитатами классиков, пока я выслушивал экскурсы моего пленника в прикладную демонологию, в Москве происходили интересные события.

На восьмом этаже «стекляшки», в просторном кабинете с окнами на Останкинский пруд прерывисто затренькал сотовый телефон, лежавший на столе размером с добрый бильярд. Седовласый, картинно благородного вида человек, закованный в элегантный крысино-серый — как положено по статусу — костюм, взял телефон и нажал на кнопку.

— Ты знаешь, что самое худшее? — спросил грубый голос у хозяина кабинета — генерального директора третьего телеканала Вячеслава Иосифовича Патрюханского,

— Кто говорит? — севшим в миг голосом крикнул в трубку Патрюханский.

— Я говорю! Я!.. Знаешь, что хуже всего для человека? Хуже всего — это причинить убыток мне…

— Я… — генеральный директор сглотнул слюну. Толос у него стал тонкий, визгливый — У меня сейчас нет столько денег… Я отдам… Я же готов был.

— Кого это волнует? Тебе неделя.

— Да, конечно.

— И треть к долгу за то, что я сейчас теряю время на разговоры с тобой.

— Но…

— Но?… Как думаешь, пес, что осталось от твоего дома?

— Что? — у теленачальника упало сердце и холодной ледышкой замерло где-то в живите.

— Ничего не осталось…

Действительно, только что загородный дом Патрюханского в охраняемом коттеджном поселке, за самом кольцевой дорогой, плавно поднялся вместе с двумя охранявшими его злобными бультерьерами в воздух и приземлился в виде груды кирпичей. Взрывчатки минеры не пожалели.

Разговор с разъяренным Баши Бадаевым — сгустком злобной адской энергии ростом метр семьдесят и субтильного телосложения — это занятие не для слабонервных.

Патрюханский не верил, что государство способно его защитить. Тем более от Баши Бадаева, который любил со своими бандитами заглядывать в русские детские садики и больницы, насиловать детей, а постом давать интервью об этом по тому же третьему каналу российского телевидения.

Гендиректор вообще не верил ни в государство, ни в его лидеров. Он привык, что тут царит закон тайги, и умел жить по нему, притираясь к сильному. Сейчас этот закон был против него. Поэтому на следующий день Патрюханский начал переговоры о продаже своей части акций.

Часть акций прикупила нефтяная компания. Остальные пришлось передать банку «Ичкер-транзит», прославившемуся еще десять лет назад тем, что через него стянули восемьсот миллионов долларов по фальшивым авизо и переправили в Ичкерию.

Совершив эту сделку, Генеральный директор улетел в Майами, где целую улицу скупили русские поп-звезды и чиновники из Администрации Президента. Телевизионщику необходимо было подлечить расшалившиеся нервы. И, несмотря на все потери, он был рад, что все наконец разрешилось.

Никакого желания возвращаться в Россию у него не было. Он устал от всех этих игр. Он устал от этого угара нескончаемой гонки. Устал жить в неустойчивом, готовом вот-вот рухнуть, как его взорванный загородный дом, мире. Что ему делать там, в той окровавленной, смердящей стране. Об этом думал он, глядя на плещущуюся в голубом бассейне прохладную воду. Почему он должен жить там? Из-за того, что это его Родина? Господи, какая Родина?! Родина у него здесь — этот бассейн, эта белоснежная вилла.

Ему не хотелось трогаться с места. А хотелось замереть вне времени в этом шезлонге. Но он знал, что через неделю-другую, придя в себя, полетит обратно и окажется в Шереметьево-2. И будет снова играть в бесконечные игры краплеными картами, будет плести кружева из словес, информации и дезинформации, будет создавать общественные настроения и имиджи, будет оказывать влияние и, конечно, извлекать из всего этого определенную выгоду. И будет ощущать себя тайным властителем душ.

Он отлично понимал цену человеческим думам и самомнению. Каждый считает себя умным, знающим толк в чем-то. Каждый считает, что обладает своей волей. Вот она где, воля их — в этой руке, по мановению которой колеблется эфир!

Это магическая власть, когда ты можешь убедить огромную массу людей в том, что черное — это белое.

Когда ты создаешь свою реальность, которая затмевает реальность истинную, В этом есть какое-то колдовство, экстаз, непостижимая тайна, когда ты, брюхатый, стареющий, не всегда умный и находчивый, не всегда проницательный, вдруг, растекаясь по волнам эфира, преображаешься волшебным образом, включаешься в чудовищный поток миллионов мыслей, желаний, чаяний. И ты владеешь ими.

Патрюханский давно жил этим чувством. Он поднялся по телепирамиде с самого низа — начал с простого корреспондента по сельскому хозяйству и достиг вершины. Он знал эту черную магию той самой, как ее теперь называют, четвертой власти. Она как наркотик. Он не променял бы ее ни на что в мире.

Патрюханский знал, что будет держаться за свое место до конца. И дело даже не в деньгах. Дело в ощущении того, что в твоем кулаке зажато сознание миллионов, и ты можешь сдавить его, обтесать. Ты можешь все!

Хорошо считать себя властителем душ. Гораздо хуже ощущать себя жалкой тлей/когда слышишь голос Баши Бадаева и понимаешь, что заигрался в этих шулерских играх, что однажды может прийти расплата в виде бородатого горца, предъявляющего свой счет по взаимным делам.

Вспомнив Баши Бадаева, Патрюханский поежился, по коже пробежал мороз, хотя и была почти сорокоградусная жара,

— Сволочь! — воскликнул Патрюханский и запустил бокал с коктейлем в бассейн.

Бокал упал в воду, от него пошли круги. Он продержался на поверхности пару секунд, раскачиваясь, как бакен, зачерпнул воды и пошел вниз.

— Ox-ox-ox! — захлопал в ладоши Инженер. Его искренне порадовал вид руин, в которые превратилась вилла генерального директора третьего канала. — Упырю подпалили шкуру.

— Подпалили, — кивнул я, поудобнее устраиваясь в кресле.

— Так его, гада, — Инженер взмахнул рукой, в которой была банка с колой — после того, как у него вчера раскалывалась голова от пива, он перешел на кока-колу. — Жалко на видик эти развалины не записали. Я бы еще посмотрел, как его дом горит.